Питер Альбано - Возвращение седьмого авианосца
— Хватит! Безопасность корабля — моя забота. Занимайтесь своим доком, ремонтируйте «Йонагу» и проследите, чтобы была обеспечена поставка всего заказанного мною.
Отшатнувшись, докмастер приглушенно произнес:
— Я не хотел быть навязчивым, адмирал. — Дрожащей рукой он поднял лист бумаги. — Согласно рапорту, присланному мне начальником группы живучести, — он огляделся и кивком головы указал на капитана третьего ранга Фукиоку, — у вас были затоплены одиннадцатое и тринадцатое котельные отделения, седьмой вспомогательный погреб пятидюймовых снарядов, вспомогательное машинное отделение три, отсек упорного подшипника и центральное отделение гребных двигателей. Были открыты сливные топливные цистерны пять, семь, девять, одиннадцать, и, — он оторвался от документа, — оказалась поврежденной переборка между котельным отделением одиннадцать и машинным отделением три.
— Правильно.
— Как я понимаю, вы ожидаете, что названные повреждения будут ликвидированы, а пробоины заварены новыми листами обшивки.
— Судьба Японии… — Адмирал бросил взгляд на Бернштейна, — Израиля и, возможно, того, что осталось от свободного мира, висит на волоске.
Докмастер уперся ладонями в план-схему «Йонаги», лежавшую на столе. Его голос был тихим, едва слышным.
— Вы находились в плавании в боевых условиях в течение трех месяцев.
— Правильно, кавторанг.
— Следовательно, адмирал, у вас не было возможности отключать котлы для текущего технического обслуживания, — заметил докмастер.
— Верно.
— Значит, котлы необходимо очистить от накипи, водяные трубы проверить на засоренность и прогорание. — Фудзита кивнул. Капитан второго ранга энергично продолжал: — Вы, вероятно, ежедневно конденсировали по две с половиной тысячи литров воды.
— Иногда по три с половиной.
Указательным пальцем Камакура ткнул пальцем в план-схему.
— Необходимо очистить испарители, минеральные отложения…
— Капитан второго ранга, — резко оборвал Камакуру Фудзита. — Все это мне известно. Я капитан корабля.
— Да, адмирал, я этого и не оспариваю. — Профессионализм вытеснил субординационный трепет. — Но если вы присовокупите недостаточное текущее техническое обслуживание к вашим торпедным пробоинам, то вы просите невозможного. Мне потребуется четыре месяца, а не четыре недели.
Фудзита наклонился вперед, его злость сменилась решимостью.
— Вы можете отремонтировать корпус? Очистить котлы и испарители?
— Да. Но внутренние отсеки… Они не могут быть полностью восстановлены.
— Водонепроницаемость отсеков может…
— Да.
Фудзита поджал тонкие губы.
— Мне нужен погреб пятидюймовых снарядов, остальное необязательно.
— Я могу обеспечить вас чистыми котлами, трубами, испарителями, погребом, топливными танками и корпусом, они будут как новые. — Все вздохнули, на лицах присутствующих появились улыбки.
— Корабли сопровождения.
— Мои подчиненные осматривают их, адмирал.
— Торпеды? Мои эсминцы должны были их получить.
— Мне ничего не известно о торпедах, адмирал. — Фудзита повернулся к Марку Аллену.
— Вы говорили, что они ждут нас!
Аллен с трудом сглотнул и посмотрел на Брента Росса.
— Согласно последней полученной нами информации из МВР, — сказал он. Брент подтверждающе кивнул.
— Но их нет!
— Я могу связаться с командованием ВМФ через нашего атташе при посольстве.
— Сделайте это лично.
— Сейчас?
— В воскресенье. Мне необходимо, чтобы в течение следующих сорока восьми часов весь штаб находился на борту. — Адмирал обратился к Бернштейну. — Тогда же и вы сможете забрать новое шифровальное устройство. — Израильтянин кивнул. Брент зачарованно наблюдал, как гибкий ум открыл еще одну свою важную сторону.
— Капитан первого ранга Аоги, мы потеряли шестьдесят три летчика, семьдесят два техника, сорок два артиллериста и восемьдесят три матроса в результате попадания торпед.
Аоги с улыбкой ответил:
— Адмирал, у нас есть тысячи летчиков, готовых летать для вас. Сто пятьдесят тренируются в Цутиуре и Токийском международном. Сотни артиллеристов и моряков ожидают вашего приказа в Сасебо.
— Самолеты? Двигатели?
Улыбка стала шире.
— Инженеры «Накадзимы» сконструировали новый двигатель «Сакаэ» мощностью тысяча двести лошадиных сил, инженеры «Мицубиси» разобрали по косточкам музейный экспонат А6М2, и сейчас завод фирмы приступил к производству фюзеляжей.
— Мы потеряли двадцать два «Зеро».
— У нас есть и, самолеты, и летчики.
— Банзай! Банзай!
Фудзита тяжело поднял руки. Наступила тишина.
— Распорядитесь, чтобы летчики собрались в Токийском аэропорту. Мой командир авиаотряда, — адмирал указал на Мацухару, — отберет замену выбывшим.
— Да, адмирал.
— Адмирал, вопрос с увольнительными для экипажа, — спросил Кавамото.
Фудзита устало опустился на стул.
— Помню. В декабре прошлого года только половина команды решила пойти на берег, и большинство испытывали чувство омерзения после возвращения. Япония уже не та, какой мы ее покинули. — Он вяло махнул рукой. — Японцы не чтут память императора, как вы. У них есть телевизоры, и они торчат перед ними, как растения. Музыки уже нет, ее вытеснили певцы, которые визжат и не могут прочесть нот или вести мелодию, хотя именуют себя артистами. Машины мчатся по огромным залитым асфальтом пространствам, отравляя наш воздух. Здания из бездушного бетона на сотни метров взмывают в небо, словно отвратительные мертвые леса. Это не наша Япония, не та, которую мы оставили.
— Но Хирохито — наш император, адмирал. И эта страна — наша родина.
Фудзита медленно кивнул.
— Да, Масао-сан. Уже более четырех десятилетий жизнь для моих моряков — это служба на «Йонаге».
— Они не жалуются, адмирал.
— Знаю, Масао-сан. Кровь, текущая в наших жилах, сохраняет нам жизнь. Так и с командой. Нельзя ее обескровливать.
— Они не оставят нас, адмирал.
— Разумеется. Предложите увольнительные желающим — левому и правому борту по очереди. Но режим готовности два сохраняется.
— Есть, адмирал, — ответил Кавамото, черкая что-то в желтом блокноте.
Фудзита обвел усталым взглядом напряженно-внимательные лица сидевших за столом. Потом провел ладонью по испещренной морщинами щеке, словно усталость была маской, которую он мог снять с лица и отбросить. Он медленно заговорил.
— Перед нами стоят трудные задачи и сопутствующий им огромный риск. Но если мы вспомним слова великого воина Такеды Синге, которые он нанес на свои знамена самурайской добродетели: «Быстрый как ветер, энергичный как огонь, спокойный как лес и несокрушимый как гора», то ничто не остановит нас!
— Банзай! Банзай!
— Правильно! Правильно!
Старик сел, сложил руки на груди, улыбнулся и медленно произнес:
— Возвращайтесь к своим обязанностям, джентльмены.
Офицеры тихо вышли, оставляя адмирала сидящим с полуприкрытыми глазами в кресле. Старческое лицо выражало удовлетворение.
— Домой, — медленно произнес адмирал, выдвинул ящик и достал огромный фолиант. Вздохнув, он открыл альбом и стал смотреть пожелтевшую, ретушированную официальную фотографию худощавого темноволосого человека с жестким надменным взглядом и невысокой красивой женщины, чьи блестящая кожа и волосы, казалось, сверкали, словно полированные, даже на старой фотографии. Мужчина был одет в западный костюм, с жилетом, галстуком, заколотым булавкой, а женщина — в изысканном традиционном кимоно с белым поясом оби, обвязанным вокруг ее осиной талии, и в носках таби. Два юноши, тоже в западных костюмах, стояли между ними. Один — лет девятнадцати, высокий и стройный, как тростник, с отрешенным взглядом эстета. Второй — на вид лет шестнадцати, невысокий, коренастый с серьезным умным взглядом широко посаженных глаз.
Перевернув фотографию, Фудзита увидел надпись: «Сейко и Акеми Фудзита с сыновьями Хатиро и Хироси встречают год 2561 — XX век по европейскому календарю. Да здравствует император Мэйдзи!»
Дом семьи Фудзиты, где родился и рос Хироси, находился в Сэкигара, пригороде Нагой, где Сейко Фудзита занимал должность профессора математики в Нагойском университете. Типичный дом страны, терзаемой частыми землетрясениями, он был из дерева и бумаги с кипарисовыми стойками и тщательно подобранными, подогнанными и любовно отполированными кедровыми досками. По сравнению с домами соседей, он выглядел крупнее и состоятельнее, отражая былую славу великих самурайских традиций, рухнувших, но не уничтоженных кровавой реставрацией Мэйдзи в 1867–1868 годах и мятежа Сайго в 1877 году.
Хироси и Хатиро имели собственные комнаты; Хироси — большую на «три мата» комнату с раздвижными ставнями, открывавшими вид на сад. В целом все комнаты выходили на огромный участок вокруг дома, и грань, разделявшая дом и природу, напрочь отсутствовала. Здесь, казалось, человек был частью природы. Аккуратно сделанные дорожки, петляющие среди неправильной формы лужаек, торчащие там и сям камни, ручей, мостик, кусты, клумбы азалий, жасмина, гардений с нечеткой границей из сосен и кленов, отделявших дома соседей и создававших полную гармонию в целом.
