Леонид Могилев - Тройное Дно
…И тогда «дворник» вошел в будку. Вошел, а не вышел. И закрыл за собой дверь. Через двадцать секунд он показался вновь. Теперь уже без лопат и метлы. И спокойно пошел в арку.
Зверев сидел в своих «Жигулях» в двадцати метрах от будки. Что? Что не так? «Дворник» поравнялся с Костроминым, лейтенантом из группы захвата. В свете фонаря Зверев увидел облачко пара, поднимавшееся изо рта «дворника». У Костромина никакой пар не появлялся. Похолодало. Что не так? Ну конечно. Если есть пар, значит, дыхание интенсивное, сбитое. Он только что бежал или… полз. Полз быстро, пытаясь успеть, пока оперативники с той стороны не спустились в лаз, который уже нет времени закрывать.
— Брать… — прошептал он в микрофон, и вот уже валят «ползуна», надевают наручники.
Зверев рывком выпал из «Жигулей», бросился к будке, доставая из кобуры «Макарова», рванул дверь. Двойник или тройник уже стоял за ней, целясь в Зверева из аналогичного оружия.
— Брось, дурак! В машину! Свои.
Секундное замешательство — и уже шум в колодце под будкой…
— Быстро в машину. Убью дурака! — а сзади автоматы и дверца спасительная в автомобиле…
Когда «Жигули» вылетели наружу из дворика, свернули раз-другой и выбрались на проспект, Зверев приказал на наблюдательном пункте всем оставаться на местах, молчать. Пообещал расстрелять за попытку любого движения или звука, чем поразил и позабавил группу. Они работали на закрытой частоте. Звереву хотелось верить, что те, кто обеспечивал связь по операции, не услышали, а если услышали, то не смогли понять того, что произошло сейчас.
Зверев шесть раз показывал удостоверение, пока не выбрался на оперативный простор. Дважды его приглашали на прямую связь с начальством. В машине сейчас были оба «дворника», причем один в багажнике, оглушенный и в наручниках, другой на заднем сиденье, между Костроминым и Вакулиным. Потом они вызвали второй экипаж, Зверев с ним отправился на оперативное совещание в «Праздничный», а Вакулин повез прятать задержанных на спецквартиру. Была и у него такая, о которой не знали в конторе.
* * *Зверев проверяться не стал. В обстановке всеобщего безумного перемещения, какого-то броуновского движения начальников и исполнителей, никто сейчас его не отслеживал, да и не было видимого повода. Измена Зверева не предполагалась. Это было непредставимо, и тем не менее это произошло.
Он позвонил из будки телефона-автомата. Трубку взял Вакулин.
— Он здесь.
— Что делает?
— Чай пьет. С печеньем.
— Я иду. Наливай еще чашку.
— Попробую.
Квартира эта, для экстренного служебного пользования, находилась на улице Салова. Однажды здесь допрашивали деятелей по делу о ремсервисе. Здесь недалеко и станция, и магазин, и «пятаки» со всем набором запчастей жигулевских. Дело тогда не сложилось. Квартира считалась не очень счастливой, но сегодня она была оптимальной для вывоза Хохрякова.
Зверев поскребся в дверь. Вакулин глянул осторожно в глазок, потом открыл. Хохряков сидел на кухне, наручником пристегнутый к трубе парового отопления, и действительно пил чай.
— Ну что, электрик шестого разряда? Повеселился?
Иван Петрович — человек рабочей наружности. Худой, глаза умные и злые. Ни в каком спецназе, ни в каких «горячих точках» не служил, интернационального долга не выполнял. Мест работы поменял немного за свою жизнь, катящуюся к середине. Есть, впрочем, одна отметина. Страстный любитель быстрой езды. Спортивное вождение. Ралли. Сейчас своей машины нет. Пришлось все-таки продать. Есть семья, двое детей. Этому-то зачем участвовать в таких безумных мероприятиях? В «Праздничном» все накормлены и напоены. Это не ларек. Это производственное предприятие. Шоу-бизнес — индустрия будущего.
— Вы должны меня выпустить.
— Выы-пуу-стить… Ты слышал, Вакулин? А по какой такой причине?
— Вы договаривались.
— И ты поверил? Дурилка картонная. Да я сейчас отвезу тебя в ФСБ. Они тебя давно ждут. Там ты расскажешь даже о том, кем был в прошлой жизни и кем будешь в будущей.
— Уговор дороже денег, Юрий Иванович. И что, в милиции разучились показания снимать? Так, чтобы про будущую жизнь?
— Ты про какой такой договор мне втюхиваешь? Ты что, поверил, дурачок?
— Разговор закончен. Или выпускайте, или везите к палачам.
— Во как! Про палачей вспомнил. Ты зачем артиста убил?
— Которого?
— А которого убил, за того и отвечай. Ну, Магазинник — твоя прямая специализация. А Иоаннов? С Соней ты работал?
— Соня — это кто?
— Крыса, конечно.
— С Соней не я. — Я работал по другому варианту. Со штанкетом.
— С каким штанкетом?
— Который особист высчитал.
— Так и что? Что штанкет?
— Я декорации точно по линии падения выстроил. Точнее, передвинул немного трон Иоаннова.
— Неужели попал бы?
— Я бы и таракана штанкетом убил. Двадцать лет в этом хозяйстве копаюсь.
— Молодец. А что тебе сделал Иоаннов?
— Это уже вопрос серьезный. На него однозначно ответить не могу. Это за меня сделают другие.
— Если я тебя отпущу?
— Вот именно.
— А если нет?
— Тогда для вас закроется дорога к истине.
— Ты посмотри, какие он слова знает. Какая у него аргументация. Кто начинял крысу?
— Это мне неведомо. Я только впустил ее во дворец.
— Когда впустил?
— В нужное время.
— И откуда впустил?
— Из туннеля. По которому ушел.
— А там кто с ней работал?
— Специалист.
— И много вас там, специалистов?
— Достаточное количество.
— И что, если я тебя отпущу, я смогу с ними поговорить?
— Не только поговорить. Можете рассчитывать на их помощь. В деле постижения ситуации.
— Ситуация — это что? Мое дело?
— Это дело, как бы точнее выразиться, общественное.
— Ага. Это уже интересней. А зачем ты это все делал, Хохряков?
— А вы бы на моем месте сделали то же самое.
Зверев выпил остывший чай, съел сухарик.
— Как тебя выводить?
— Позвоните по телефону. Номер записан у меня на последней странице паспорта. Карандашом и мелко. Подъедет машина. Я выйду.
— А что потом?
— А потом вам сделают коридор.
— Куда коридор?
— Я же сказал — к истине.
— Ты хочешь, Вакулин, обрести истинное знание? Постичь неуловимое и чудесное?
— Отпустишь, что ли, его?
— Уговор дороже денег.
— Ну-ну. Тут я тебе не товарищ.
— Уходишь, что ли?
— Посижу просто. Вдруг ты позвонишь, а тебя тут задушат.
— Ага. Ну сиди.
Зверев набрал номер.
— Я слушаю, — сказала Гражина…
Через тридцать минут Хохряков вышел из квартиры, спустился вниз. Мгновенно подъехавший «Москвич» красного цвета с заляпанными грязью номерами забрал его.
Хозяин
Когда стало известно, что лучшая певица всех времен и народов Емельянова намерена петь в Петербурге, уверенная, что ни один волос не упадет с ее парика, общественность пришла в ужас. Если бы она решила проделать этот смертельный номер одна, существовала вероятность, что народная любовь, оставшаяся в близком прошлом, не заржавела и ни у кого не поднимется рука на Анну Глебовну. Все же те, кто истлевал сейчас в дорогих гробах, были в полной мере попсой — порождением времени. На песнях же Анны Глебовны выросло уже два поколения. Но певица решила вывести под пули, бомбы и отравленные иглы, под электрошок или чего там они придумают в следующий раз, жуткие и бескомпромиссные палачи и судьи, всю семью. Красавца с кошачьей физиономией, дочь свою Сабину, мужа ее с голосом кастрата — Кислякова и его брата, уважаемого саксофониста Васильевича, усатого и благодушного. Емельянова обратилась к стране по телевизору, со страниц газет и модных журналов. Она обратилась к нации, к душам и совести, объявила, что изменить свое решение ее не заставит ничто. Ждали запрета президента. И не дождались. Губернатор города попробовал вмешаться, тогда Емельянова обратилась в суд и встретила там понимание. Никакого чрезвычайного положения не было. Просто стихли голоса в эфире. Будто вырубили музыкальную шарманку с чертиками, приплясывающими на пружинках в такт музыке.
Выступать она собиралась в проклятом месте. В «Праздничном». Вначале решили было все же перенести концерт в СКК, но администрация комплекса стала проделывать такие телодвижения и маневры, дабы не допустить самоубийственный концерт на свою территорию, что певица дрогнула. Тем более что после исчезновения Хохрякова через туннель слабых мест во дворце не осталось, а мероприятия по безопасности предполагались беспрецедентные. И государство должно было наконец вернуть себе потерянный престиж и ответить за царское слово.
Сама Емельянова никаких подметных писем не получала, но вся ее семья была осчастливлена манифестом. Теперь безопасностью семьи занималось Главное разведывательное управление и сводная группа безопасности из таких структур, о существовании которых обычно узнают после успешных переворотов или по прошествии десятилетий после произошедших событий.
