Джон Харвуд - Мой загадочный двойник

Я долго стояла на коленях перед Люсией, чья голова покоилась на моем плече и щека прижималась к моей щеке, но наконец она отстранилась от меня с явной неохотой и снова села прямо. Мы обе начали извиняться — она за то, что так разволновалась, а я за то, что расстроила ее, — и всячески успокаивать друг друга, а потом Люсия призналась, что весь день ничего не ела, если не считать скудного завтрака, состоявшего из тоста и чашки чая.

— Где же вы проживаете? — спросила я.

— В гостинице для непьющих в Мэрилебоне. Я весьма ограничена в средствах — имею всего сто фунтов ежегодного дохода сверх небольшого капитала, — но тем не менее исполнена решимости остаться в Англии. Конечно, мои наряды стоят немалых денег, но я должна хорошо одеваться, поскольку у меня нет ни друзей, ни родственников, ни знакомых, которые могли бы дать мне рекомендацию. Я думаю поступить на сцену, но сначала хочу посмотреть Лондон.

— Мне бы очень хотелось стать вашим другом, — сказала я. — И уж конечно, я не позволю вам умереть от голода. Пойдемте со мной наверх: вы должны поесть, а потом я покажу вам письма Розины Вентворт.

Она изумленно взглянула на меня:

— Но откуда у вас ее письма, если вы потеряли все имущество вместе с вашим домом?

— Моя матушка оставила их — и другие бумаги, к которым у меня нет доступа, — на хранение нашему поверенному. Чуть позже я все расскажу вам.

Я без раздумий закрыла лавку и помогла девушке встать с кресла, с облегчением заметив, что румянец постепенно возвращается на ее лицо.

Когда Люсия перекусила — она попросила лишь чашку чая да кусочек хлеба с маслом и ела без особого аппетита, невзирая на голод, — мы поднялись в мою маленькую гостиную, где я поведала о странном распоряжении своей матери и сидела рядом с новой знакомицей на диване, пока она с напряженным вниманием читала письма. От бледных солнечных лучей, косо падавших сквозь пыльное окно, сочные краски ее переливчатого наряда сделались еще ярче и в ее волосах — высоко заколотых на затылке, в точности как у меня, — вспыхивали крохотные искорки. Закончив читать, Люсия с минуту молчала, перебирая письма с таким видом, словно не верила, что держит их в руках.

— Странно, — наконец промолвила она, — но у меня такое ощущение, будто я давно знаю Розину. Мама тоже любила фортепьяно и музицировала с большим искусством при каждой возможности…

Мы посмотрели друга на друга, и во взгляде Люсии я прочла ту же самую догадку, что осенила меня.

— Люсия… позвольте спросить, сколько вам лет?

— Двадцать один.

— А когда у вас день рождения?

— Че…четырнадцатого февраля.

— Значит, на свет вы появились ровно за месяц до меня… и спустя девять с небольшим месяцев со дня последнего письма Розины. И ваша матушка любила фортепьяно и никогда не рассказывала о своем прошлом.

Бумажные листки захрустели в судорожно стиснувшихся пальцах Люсии. Она отложила письма в сторону и медленно повернулась ко мне, словно пробуждаясь ото сна.

— Это все объясняет, — тихо произнесла она. — Почему мы никогда не задерживались долго на одном месте… почему мама никогда никому не сообщала, куда мы направляемся дальше… почему меня неудержимо повлекло сюда сегодня… Это судьба, вы правильно сказали… Вот о чем говорил серолицый мужчина тогда в саду: он хранил матушкину тайну, но кто-то узнал, что Розина Вентворт находится в Руане… поэтому мы и бежали оттуда на следующий же день.

Ее сцепленные на коленях руки дрожали, на щеках выступили алые пятна.

— Конечно же, это означает, что я… что мама не была замужем, когда…

— Мы этого не знаем наверное. — Я накрыла ладонью ее руки, совсем ледяные. — Возможно, Феликс Мордаунт женился на ней, а потом… с ним что-то случилось.

— Нет, вне всякого сомнения, он соблазнил и бросил ее, как и опасалась служанка Лили. Мама часто предостерегала меня. «Когда ты полюбишь, — говорила она, — не доверяй своему сердцу, внимай лишь голосу рассудка. Чтобы соблазнить тебя, мужчина скажет все, что угодно, посулит все, что угодно, причем совершенно искренне, но, как только ты отдашься, он потеряет всякий интерес к тебе и уйдет, даже не оглянувшись». Я всегда понимала, что мама знает это по горькому опыту, хотя она так и не призналась в этом.

— Даже если вы правы, ваш отец — я имею в виду Жюля Эрдена — проявил к ней сочувствие… И по закону вы его дочь, — добавила я не так уверенно, как мне хотелось бы.

— Скорее всего, никакого Жюля Эрдена и не существовало вовсе. Неужто пожилой француз женился бы на безденежной англичанке, от которой отрекся отец и которая носит под сердцем ребенка от другого мужчины? Скорее всего, мама просто выдумала его из соображений приличия.

— А каким именем называлась ваша матушка? — спросила я.

— Маделин.

— А… когда у нее был день рождения?

— Двадцать седьмого июля — она никогда мне не говорила, сколько ей лет. В детстве я часто восхищалась, какая у меня молодая и красивая мама. Но потом на ее лице пролегли морщины, и она все больше худела с каждым годом… Понятное дело, бедняжку преждевременно состарил вечный страх…

— А от чего она умерла?

— Сердце отказало, как и у вашей матушки. Мы поднимались по лестнице в пансионе — в прошлом декабре, в Париже, — и она вдруг кашлянула, потом глубоко вздохнула, и у нее подкосились ноги. Я подхватила ее… думала, с ней приключился обморок, но она испустила дух у меня на руках.

— Мне очень жаль, — сказала я, растирая холодные руки Люсии. — Как странно, что наши матери обе… впрочем, не так уж странно, если они состояли в двоюродном родстве… хотя, конечно, мы не можем быть уверены.

На миг я усомнилась: а вдруг это всего лишь случайное совпадение? Если Розина превратилась в Маделин Эрден, она наверняка продолжала бы писать моей матушке. Но возможно, она и писала; возможно, именно эти письма и хранятся у мистера Везерелла.

— А я уверена! — воскликнула Люсия, глядя на меня сияющими глазами. Сейчас она походила на невиданную райскую птицу, слетевшую на землю. — Во мне говорит голос крови. Мы с вами очень похожи внешне и думаем одинаково; у меня такое чувство, будто я знаю вас всю жизнь.

— И у меня такое же. — Я порывисто обняла Люсию. — Ах, если бы только эти письма попали мне в руки, когда Розина… ваша матушка… была еще жива! Мне бы очень хотелось познакомиться с ней — и узнать вас пораньше.

— Да, жаль, что такого не случилось. Но даже если бы мама увидела ваше объявление, она не откликнулась бы на него.

— Пожалуй… из страха перед отцом, — согласилась я.

Люсия недоверчиво потрясла головой, снова разглядывая письма Розины. Внезапно меня осенила ужасная мысль:

— Но если он все еще жив, он ведь тоже мог увидеть мое объявление. Возможно, теперь вам грозит опасность — по моей вине!

Она подняла глаза и улыбнулась с легкой грустью:

— Если бы вы не дали объявление, Джорджина, мы с вами никогда не встретились бы. Что же касается Томаса Вентворта, сейчас он уже глубокий старик и…

— Люсия… почему вы назвали его Томасом Вентвортом?

Она вздрогнула и испуганно взглянула на меня:

— Должно быть, где-то здесь прочитала.

— Уверена, Розина ни разу не упоминает имя своего отца.

Мы снова внимательно просмотрели все письма, строчка за строчкой, но имени Томас нигде не нашли.

— Люсия, вы понимаете, что это значит? — взволнованно спросила я. — Видимо, вы случайно услышали, как ваша матушка или еще кто-нибудь говорит о нем. Точно так же когда-то в моей голове всплыло имя Розина.

Наши плечи соприкасались, и я чувствовала слабую дрожь, волнами пробегающую по телу девушки.

— Очень может статься. Наверное, тот серолицый мужчина…

— Вы его видели когда-нибудь впоследствии?

— Нет, ни разу.

— Во всяком случае, он был вашим другом. А не оставила ли вам Розина… ваша матушка… какие-нибудь письма или документы?

— Нет. Она получала письма чрезвычайно редко — при мне, по крайней мере, — и сжигала их сразу по прочтении. Все ее имущество состояло из одежды, articles de toilette — забыла английское слово… нескольких предметов первой необходимости и свободно помещалось в один дорожный сундучок. Мама и меня приучила довольствоваться малым. «Собственность связывает и обременяет, — говорила она. — Лишний груз, да и только. Чем меньше у нас вещей, тем мы свободнее».

— А ваш доход? Вы сказали, что имеете сто фунтов ежегодного дохода. Вам известно, с чего он?

— До сегодняшнего дня я полагала, что с капитала Жюля Эрдена. Я могла бы написать своим адвокатам в Париже. Но это же французские юристы: если вы забудете собственное имя, они найдут причины не сообщать его вам.

— Английские юристы ничем не лучше, — сказала я. — Мне нужно любым способом выяснить, какое же условие я должна выполнить, чтобы увидеть остальные бумаги, оставленные мне матушкой. Ведь письма Розины — я вам говорила? — оказались у меня по ошибке. Я вот думаю, не хотела ли моя матушка защитить Розину таким образом? Запретив передавать письма в мои руки, покуда Томас Вентворт не умрет? Но тогда получается…