Стивен Кинг - Долорес Клейборн
– Да.
– А могу ли я спросить о причине ссоры?
– Сверху деньги, – отвечаю, – а снизу выпивка.
– Но ведь вы же сами купили ему виски, которое он пил в тот день, миссис Сент-Джордж! Не так ли?
– Да, – говорю. И чувствую, хочется мне добавить, объяснить, но я не стала, хоть мне и было что сказать. Но Мак-Олифф ведь только этого и добивался – чтоб я язык распустила. И объясняла бы, пока себя в тюрьму не засадила.
Наконец он бросил выжидать. Покрутил пальцами, будто от досады, а потом опять уставил на меня эти свои маячные глаза.
– После того что произошло, когда он схватил вас за шею, вы оставили своего мужа, вы пошли на Русский луг по дороге к Восточному мысу, чтобы наблюдать затмение в одиночестве.
– Да.
Тут он вдруг наклоняется, упирается ручонками в коленки и говорит:
– Миссис Сент-Джордж, вы знаете, какой ветер дул в тот день?
Ну прямо как в тот ноябрьский день в шестьдесят втором, когда я нашла старый колодец, чуть в него не провалившись, – я словно тот же треск услышала и подумала: «Поосторожнее, Долорес Клейборн! Ой, поосторожнее! Сегодня колодцы повсюду, и этот коротышка знает, где каждый из них!»
– Нет, – говорю, – не знаю. А когда я не знаю, откуда ветер дует, это обычно значит, что день безветренный.
– Собственно говоря, был только бриз, легкий… – начал Гаррет, но Мак-Олифф задрал ладонь и отрубил его слова точно ножом.
– Он дул с запада, – говорит. – Западный ветер… западный бриз, если вам угодно, от семи до девяти миль в час, с порывами до пятнадцати. Мне кажется странным, миссис Сент-Джордж, что этот ветер не донес до вас криков вашего мужа, пока вы стояли на Русском лугу менее чем в полумиле от него.
Я молчала по меньшей мере три секунды – я решила, что буду про себя считать до трех, прежде чем отвечать на любой его вопрос. Считая, я уже не могла второпях ухнуть в яму, которую он для меня выкопал. Но Мак-Олифф, видно, подумал, что сбил меня с панталыку, потому что весь подался вперед на стуле, и глаза у него, честное слово, на секунду-другую из блестящих голубых стали раскаленно белыми.
– Меня это не удивляет, – говорю. – Во-первых, семь миль в час – это так, легкий ветерок в душный день. А во-вторых, в проливе всяких яхт и лодок около тысячи было, и все сигналили и перекликались друг с другом. И откуда вы знаете, что он кричал? Уж вы-то его никак слышать не могли.
Он на спинку откинулся, и вид у него немножко недовольный.
– Это вполне логичное предположение, – говорит. – Нам известно, что падение его не убило, и данные осмотра и вскрытия почти неопровержимо указывают, что по меньшей мере один протяженный период времени он находился в сознании. Миссис Сент-Джордж, если бы вы упали в заброшенный колодец и обнаружили, что у вас сломаны голень, лодыжка, четыре ребра и вывихнута кисть, разве бы вы не стали звать на помощь?
Я отсчитала три секунды – мой милый пони между каждой, – а потом сказала:
– Так в колодец-то, доктор Мак-Олифф, не я упала, а Джо. И он был выпивши.
– Да, – режет доктор Мак-Олифф. – Вы купили ему бутылку шотландского виски, хотя все, кого я ни спрашивал, утверждали, что вы терпеть не могли, чтобы он пил, – хотя, напиваясь, он становился очень неприятным и агрессивным. Вы купили ему бутылку шотландского виски, и он не просто выпил, он был пьян. Очень пьян. Кроме того, рот у него был полон крови и рубашка была залита кровью до пряжки пояса. Если сопоставить наличие этой крови с фактом сломанных ребер и сопутствующими повреждениями легких, вы знаете, какой напрашивается вывод?
Раз, мой милый пони… два, мой милый пони… три, мой милый пони.
– Не знаю, – говорю.
– Несколько сломанных ребер проткнули легкие. Подобные повреждения всегда ведут к кровоизлияниям, но редко к столь интенсивным. И в данном случае, я полагаю, сильное кровотечение было вызвано тем, что покойный неоднократно звал о помощи. – Он так и сказал, Энди: звал о помощи.
Это не был вопрос, но я все равно сосчитала до трех и только потом сказала:
– Вы думаете, что он там, внизу, звал на помощь. Собственно, это и все.
– Нет, сударыня, – говорит он. – Я не думаю, я полностью уверен.
Тут я считать не стала.
– Доктор Мак-Олифф, – говорю, – вы думаете, я столкнула моего мужа в этот колодец?
Тут я его немножечко осадила. Маячные его глаза не просто замигали, а на несколько секунд совсем погасли. Он повертел свою трубку, покрутил, а потом снова всунул в рот и затянулся, а сам голову ломает, как ему из этого выкрутиться.
И Гаррет раньше него заговорил. Лицо у него красней редиски стало.
– Долорес, – говорит, – уверен… никто не думает… то есть никому и в голову не приходит, что…
– Нет, – перебивает Мак-Олифф, – мне пришло. Вы понимаете, миссис Сент-Джордж, это моя обязанность…
– Да хватит меня миссис Сент-Джордж да миссис Сент-Джордж называть, – говорю я. – Если вы думаете обвинить меня, что я сначала мужа в колодец столкнула, а потом стояла и слушала, как он на помощь зовет, так валяйте, называйте меня Долорес.
Я не то чтобы хотела его снова сбить, Энди, но провалиться мне, если у меня это снова не получилось – второй раз за две минуты. Думается, с времен медицинского училища его еще никто так не конфузил.
– Никто вас ни в чем не обвиняет, миссис Сент-Джордж, – говорит он сухо так, а в глазах я у него читаю: «Пока еще».
– Вот и хорошо, – говорю. – Потому что думать, будто я Джо в колодец столкнула, – это, знаете ли, глупость, каких мало. Он же тяжелее меня на пятьдесят фунтов, а то и больше. За последние годы он здорово разжирел. И он сразу кулаки в ход пускал, чуть кто его разозлит или просто под руку попадется. Я вам это говорю, потому что была его женой шестнадцать лет, и спрашивайте, кого хотите, вам то же самое скажут.
Конечно, Джо давно ко мне пальцем не прикасался, только на острове все думали, будто он меня по-прежнему мутузит когда ни попадя, а я помалкивала и теперь очень этому рада была – пока голубые глаза Мак-Олиффа так и всверливались мне в лоб.
– Никто не говорит, что вы столкнули его в колодец, – сказал шотландец. Он быстро на попятный шел, и я по его лицу видела, что он и сам это заметил, да только понять не может, как это так получилось. Его лицо говорило, что это я должна была бы оправдываться и вилять. – Но он, несомненно, кричал, вы понимаете. И долго – возможно, не один час. И громко.
Раз, мой милый пони… два, мой милый пони… три.
– Вроде бы я вас поняла, – говорю. – Вроде бы вы думаете, что в колодец он упал случайно, а я слышала, как он кричит, и мимо ушей пропускала. Вы к этому клоните?
По его лицу я видела, что клонил он именно к этому. И еще я видела, как он бесится, что все идет по-другому, чем он ожидал и к чему привык во время этих своих маленьких бесед. На щеках у него появилось по алому пятнышку. Я им обрадовалась, потому что мне надо было его до бешенства довести. С человеком вроде Мак-Олиффа проще сладить, когда он бесится, потому как он был из тех, кто привык сохранять спокойствие, пока другие теряли самообладание.
– Миссис Сент-Джордж, будет очень трудно достигнуть тут какого-нибудь толка, если вы и дальше станете отвечать вопросами на мои вопросы.
– Так вы же ни одного вопроса еще не задали, доктор Мак-Олифф, – говорю я и глаза на него невинные таращу. – Вы сказали мне, что Джо, наверное, кричал… то есть звал на помощь, ну я и спросила…
– Хорошо, хорошо! – говорит он и так брякнул трубку в медную пепельницу Гаррета, что та зазвенела. Глаза у него теперь огнем горели, а на лбу полоска заалела – в один цвет с пятнами на щеках. – Вы слышали, как он звал на помощь, миссис Сент-Джордж?
Раз, мой милый пони… два, мой милый пони…
– Джон, мне кажется, нет никаких оснований так ее терзать, – вмешивается Гаррет, и видно, что ему уж совсем не по себе. Но провалиться мне, если он опять не сбил коротышку! Я чуть не засмеялась вслух. Конечно, засмейся я, ничего хорошего бы для меня из этого не вышло, но все равно я еле удержалась.
Мак-Олифф оборачивается к Гаррету и говорит:
– Вы согласились предоставить допрос мне.
Бедняга Гаррет так откинулся на стуле, что чуть его не опрокинул, и, думается, обругал себя последними словами.
– Ладно, ладно, – бормочет, – ничего страшного…
Мак-Олифф обернулся ко мне и хотел повторить вопрос, только я ему не дала: к тому времени я уже успела бы до десяти сосчитать.
– Нет, – говорю, – не слышала. Так ведь в проливе люди начали сигналить и орать, как только солнце на ущерб пошло.
Он выждал, не скажу ли я еще чего – такой у него приемчик был: молчать, чтоб человек сам себя в ловушку загнал, – и тишина между нами прямо зазвенела. Я руки на сумочке держу – пусть звенит. Он на меня смотрит, я на него.
«Ты у меня заговоришь, баба! – твердили его глаза. – Ты мне скажешь все, что я хочу услышать… и два раза, если я захочу!»
