Уоррен Мерфи - Заманчивая мишень
Врач остановил ее резким приказом по-испански, и она взяла другую с этикеткой «Elephas Maximus». Осторожно поставила туда, где были разложены хирургические инструменты.
В школе Орвилл изучал латынь. Было это давно, однако в памяти кое-что сохранилось.
Он недоумевал, какое отношение имеют слоны к мозговой опухоли, но тут рот его накрыли маской, и все вопросы утопил заклубившийся в голове туман. Очнувшись, Орвилл почувствовал себя вполне здоровым, но его обритая голова оказалась забинтованной.
— В чем дело?
— Ваш мозг плохо среагировал на операцию, — объяснил врач-мексиканец. — Он стал раздуваться, и, чтобы умерить давление, пришлось проделать отверстие в черепе.
Глаза Орвилла наполнились ужасом.
— У меня в черепе дырка?!
— Si[1]. Маленькая. Называется «трепанационное отверстие». Она скоро затянется. А ваша опухоль почти прошла. Ко времени снятия бинтов от нее останется лишь дурное воспоминание.
Орвилл заплакал от облегчения, сотрясаясь всем телом.
— Я слышал, у вас все в порядке, — произнес на другой день мягкий голос в телефонной трубке.
— Этим я целиком обязан вам, но даже не знаю вашей фамилии.
— Д.Д. Типпит.
— Большое спасибо вам, мистер Типпит, от всего моего благодарного сердца.
* * *Исцелясь, Орвилл Ролло Флетчер вернулся в Спокан, чувствуя себя обновленным. Волосы его отросли, и он сбавил в весе, несмотря на то, что почти месяц лежал на койке.
Вес он, правда, быстро набрал снова. Непонятно откуда у него появилась неутолимая тяга к арахису.
Однажды ему срочной почтой прислали авиабилет в салон первого класса до Вашингтона, округ Колумбия, и записку, где сообщалось, что для него забронирован номер в отеле.
Это было четыре дня назад. По прибытии Орвилл Флетчер обнаружил под дверью листочек бумаги. Там только и было написано: «Ждите моего звонка. Типпит».
И он ждал. Четыре дня. С каждым днем нервничая все больше и больше. От нечего делать слушал радиопрограмму и смотрел телепередачи Трэша Лимбергера, повторял слова, иногда они срывались у него с уст раньше, чем звучали с экрана. Вычурные жесты его успешно соперничали с жестами самого Лимбергера.
Стоя перед зеркалом, включив за спиной телевизор, он наблюдал за двумя отражениями — своим и Лимбергера, и на его обычно мрачном лице появлялась довольная улыбка.
— Превосходная копия, — бормотал Орвилл. Он надеялся, что его публичный дебют состоится не на каком-нибудь дрянном открытии мачта или, хуже того, на неприглядной холостяцкой вечеринке. Главное — хранить достоинство. Иначе он самое настоящее ничтожество.
В четыре часа дня явился посыльный. Принес большую, перевязанную толстой веревкой коробку.
— Спасибо, дорогой, — встретил его Орвилл и щедро одарил чаевыми.
Когда Флетчер открыл коробку, сердце его упало. Ему прислали красно-белый костюм Санта-Клауса. Там были даже белоснежная борода и ортопедические сапоги.
— Чего ради мне это надевать? Меня же никто не узнает!
Костюм он все же решил примерить. Вдруг повезет, вдруг окажется не впору.
— Если подумать, — произнес Орвилл, разглядывая себя в зеркале, — возможно, это и к лучшему.
Зазвонил телефон, и знакомый мягкий голос произнес:
— Сегодня вечером.
Орвилл проглотил разочарование. В конце концов он обязан агентству «Айксчел тэлент» жизнью.
— Прекрасно. Где и когда мне нужно появиться?
— Ровно в восемь пятнадцать. У Белого дома.
— Прошу прощения?
— Сегодня вечером на лужайке Белого дома состоится ежегодная рождественская церемония зажжения елки. Вы официальный Санта-Клаус.
— Меня пустят в Белый дом?
— Будьте у восточных ворот ровно в восемь пятнадцать. Не раньше и не позже. Там строгая охрана.
— Ничего не понимаю.
— Это шутка Первой леди. Вы совместно с Президентом включите рубильник, елка зажжется. Потом вы сбросите шапку и бороду и выступите в роли Трэша Лимбергера.
— Что нужно говорить?
— Не важно. Что угодно. Главное — рассмешить Президента.
— Не знаю, смогу ли.
— Сможете. Все кончится через пятнадцать минут Идите, пообедайте как следует, пропустите стаканчик-другой, если хотите, и ждите у восточных ворот ровно в восемь пятнадцать.
— Непременно, — торжественно пообещал Орвилл.
— Не забудьте ингалятор.
— Я всегда ношу его при себе на случай приступа.
— Когда войдете в ворота, вдохните как следует. Стероиды поддержат вас до конца церемонии.
— Отличная мысль. Так и сделаю, — согласился Орвилл Ролло Флетчер.
Он зашел в ресторан, довольный уже тем, что наконец-то оставил постылый номер, заказал превосходную грудинку, печеный картофель и хлеб. И две порции орехового пирога.
По пути из ресторана к нему пристал нищий в потрепанном пальто и склеенной липкой лентой темных летних очках.
— Подайте доллар, — попросил нищий негромким голосом.
— Извините, дорогой.
Нищий был явно пьян, поскольку тут же навалился на Орвилла, потом, правда, шатаясь отошел.
Орвилл похлопал себя по карману и с облегчением ощутил, что бумажник на месте. Однако руки его не нащупали ингалятора.
С колотящимся сердцем он осмотрел тротуар у своих ног, прошел обратно к ресторану, но безуспешно.
Слава Богу, ингалятор оказался у него в номере на тумбочке возле кровати. Странно, Орвилл был совершенно уверен, что, уходя, захватил его с собой.
— Нельзя забывать вансерил, — пробормотал он, пряча ингалятор в карман. В вестибюле Флетчер купил большой пакет соленых орешков. В последнее время они стали его любимым лакомством.
Глава 27
Римо Уильямс нашел мастера Синанджу на кухне Белого дома. Тот задирал президентского повара.
— Что за соусы ты навязываешь своему повелителю? — спросил Чиун.
— Французские. Я французский повар.
— Лжешь. Ты не француз.
— Я не назывался французом. Я французский повар. Готовлю блюда на французский манер. Я итальянец.
— Значит, готовишь на итальянский манер! А итальянский манер — это манер Борджиа. Ты Борджиа?
— Меня возмущают намеки, что мои кушанья ядовиты.
Увидя в дверях Римо, кореец сказал:
— Взгляни-ка на эту стряпню. Неудивительно, что Президент так располнел.
— Он сбросил десять фунтов с тех пор, как готовить ему стал я, — возмущенно заявил повар. Его высокий белый колпак негодующе задрожал.
Чиун держал в руках какие-то бутылки. Внезапно он шагнул к раковине из нержавеющей стали и крепко сжал над ней кулаки. Бутылки разлетелись на мелкие осколки. Мастер Синанджу отдернул руки так быстро, что голландский соус не испачкал ему пальцы и стекляшки их даже не коснулись.
Потом кореец нажал кнопку мусоросборника, и трудно сказать, что издавало более громкий стон — стекло в устройстве или повар при виде этого.
Чиун уставился на него блестящими карими глазами.
— Отныне ты будешь подавать рис, приготовленный на пару, и не станешь портить его ни коровьим маслом, ни специями. Из птиц будешь готовить только утку. Можешь подавать любую рыбу, не испорченную твоими грубыми соусами. Курицу нет. Говядину нет.
— Первая леди любит моллюсков.
— Никаких моллюсков. У рыб нет панциря. У насекомых и черепах он есть.
— Я скорее уволюсь! — гневно произнес повар.
— И окажешь своей стране огромное благо.
— Тогда, пожалуй, не стану.
— Если ты будешь готовить сносную еду, а те, кто ее пробует, не умрут и не заболеют, то можешь остаться, — разрешил Чиун.
Повар сорвал с головы высокий колпак и в приступе ярости изорвал зубами накрахмаленную ткань в клочья.
— Папочка, можешь уделить мне минутку? — вовремя вмешался Римо.
Чиун оставил повара сражаться с мусоросборником.
— В чем дело, Римо?
— Я больше не ассасин.
Карие глаза корейца сузились. Гладкий лоб покрылся морщинами, а морщинки, расходящиеся от носа, напротив, разгладились от возмущения.
— Ты Синанджу. И будешь ассасином, пока твои ленивые кости не лягут гнить в землю.
— У меня новая должность.
— Глупец!
— Не обзывайся.
— Разве твоя новая должность называется не так?
— Оставь, Ты видишь перед собой нового Римо Уильямса.
— Ты выглядишь прежним Римо Уильямсом.
— Прежний был ассасином.
— А ты кто?
— Контрассасин.
Чиун холодно посмотрел на своего ученика.
— Как это понимать?
— Ассасин, который сражается с другими ассасинами.
Кореец недовольно скривился.
— Кроме нас с тобой, других ассасинов нет. Все остальные хуже и недостойны этого имени.
— Мне нравится, как это звучит. Римо Уильямс, контрассасин.
— Тупица, — отозвался мастер Синанджу, вспомнив слово, которое услышал на одном из флоридских пляжей так давно, что не использовал его уже много лет. — Ты тупица.
— Я не тупица.
— Контртупица, если так тебе нравится.
— Слушай, я просто пытаюсь найти себя. Что, нельзя?
