Джанрико Карофильо - Прошлое — чужая земля
— Ты в состоянии дать показания? Если хочешь, мы предупредим твою семью.
Я сказал, что о семье не стоит беспокоиться и можно приступать к даче показаний.
— Можно мне еще одну сигарету?
— Конечно! Но сначала выпьем кофе, все вместе, без церемоний.
Скоро принесли термос, пластиковые стаканчики, а для меня еще и целую пачку сигарет и мешочек со льдом. Ситуация все больше напоминала какой-то дикий сюр. Мы все вместе выпили кофе. Я, те двое, что еще недавно лупцевали меня почем зря, а теперь обращались ко мне как к близкому приятелю, и мужчина в пиджаке и галстуке, которого они звали господином лейтенантом. Самое удивительное, что тогда весь этот абсурд казался мне совершенно нормальным.
Прижимая к левой скуле мешочек со льдом, я рассказал, что произошло. Лейтенант повторял за мной, диктуя здоровяку, который еще недавно с увлечением крушил мне ребра, а теперь бойко стучал двумя пальцами по клавиатуре старой пишущей машинки. Двумя толстыми и проворными пальцами.
Я рассказал им кучу всего, мечтая только о том, чтобы уйти оттуда и исчезнуть. Мой рассказ примерно наполовину был правдивым. Мы перебрали пива, говорил я, и решили погулять. Сказал и тут же подумал, что если они сообразят взять у меня кровь на анализ, то обнаружат, что в венах у меня течет не только пиво. И запоздало обрадовался, что отказался от визита в «скорую помощь». Мы увидели эту девушку. Она шла одна, и Франческо предложил пошутить над ней, притвориться, что хотим ее изнасиловать. А когда она по-настоящему испугается, просто взять и убежать. Я снова повторил, что мы слишком много выпили и именно поэтому я, как идиот, согласился. И только потом понял, что шутка превращалась в нечто серьезное.
Они спросили меня о моей дружбе с Франческо. Что я знал о других случаях нападения на девушек? Да он мне просто хороший знакомый, ответил я, а вовсе не друг. Так, встречались время от времени, чтобы поиграть в покер.
Не знаю, зачем я сказал им про покер — никто меня за язык не тянул. Но, пока я это говорил, мне пришло в голову, что его они тоже будут допрашивать, если уже не допросили. А вдруг он полностью раскололся? На мгновение меня охватил слепой отчаянный ужас.
Так что мне известно о других случаях?
Ничего. Если их интересует мое мнение — я врал в надежде, что Франческо, случись ему прочесть мои показания, увидит, что я пытался ему помочь, и не станет меня выдавать, — мне представляется совершенно невероятным, чтобы он совершил все эти изнасилования. Они спросили, на чем основана моя уверенность. Я ответил, что, насколько я его знаю, он вроде бы нормальный парень.
Я так и сказал: нормальный парень. Не из тех, кто способен на подобные действия.
Они попросили меня — теперь вежливо — оставить в стороне свои личные мнения. И не записали эту часть в протокол.
Снова начали расспрашивать о событиях прошлого вечера. Помню ли я, что говорил Франческо девушке, когда бил ее? Я колебался. Нет, не помню — все как-то спуталось в голове.
Неправда. Я хорошо помнил все, что он сказал. Прекрасно помнил и звук его голоса, и слова.
Лейтенант предложил мне прочитать мои показания. Я взял листок, строчки прыгали перед глазами — тире, прямые, кривые, значки — я ничего не мог разобрать. Но в итоге кивнул, как будто все внимательно прочитал. Подписал ручкой «бик».
— Мы отвезем тебя домой, — сказал он и добавил, чуть помедлив: — извини нас за то, что случилось. — Он уже говорил это раньше и казался искренним.
Я сделал широкий жест рукой: никаких проблем, всякое бывает. Патетический жест, совершенно не к месту.
Скоро я снова оказался в машине, где ехал в наручниках несколько часов тому назад. Мы двигались по пустынным улицам, и ночная темнота вокруг нас начинала потихоньку терять свои мрачные, но чистые цвета. Я опять сидел сзади, но в этот раз один. Вел машину парень моих лет, а рядом с ним сидел здоровяк, который записывал мои показания. Парень называл его фельдфебелем. Они говорили между собой о повседневных и банальных вещах.
За несколько минут мы добрались до моего дома. Машина остановилась, здоровяк сказал, что я могу идти. Держась за дверцу, я с трудом выбрался из машины, чувствуя боль во всех частях тела, куда меня били. Я направился к дому, а он высунулся из окна и с криком «Эй, без обид!» протянул мне руку.
На мгновение мы оба застыли. Он — с протянутой ко мне рукой и толстой, сердечно улыбающейся физиономией — и я, застывший между дорогой и тротуаром, прижимающий к распухшей скуле мешочек почти совсем растаявшего льда.
Я кивнул и пожал ему руку. Она была влажной, и я тут же отпустил ее, как склизкое животное или одну из тех штуковин, которые мы в детстве использовали для карнавальных шуток.
Развернувшись, я пошел к входной двери, а они скрылись в первых лучах ноябрьского утра.
Глава 12
Кити сидел в своем кресле, где обычно боролся с бессонницей и мигренью. Где просыпался от кошмарных снов и вяло встречал надвигающийся день. Где страх сумасшествия рычал и глядел на него красными и жуткими глазами собаки Баскервилей, увиденной им много лет назад, в детстве, в кино.
В то утро все было по-другому.
Он ощущал необычайную легкость, и звуки Шестого полонеза — «Героического», — разливавшиеся по пустому дому, обволакивали его почти как целебный бальзам. В этот раз он и не подумал убавлять звук до минимума. Заполненные музыкой, комнаты его скромного до аскетизма жилища, похожие на те, в которых прошло его детство, как будто наполнялись жизнью. Словно добрые духи проснулись и пришли взглянуть, как он тут.
Воспоминания о событиях минувшей ночи по-прежнему не отпускали его, но они обрели некую отстраненность, как будто случились не с ним, а с кем-то другим.
Он достал из кармана помятый и грязный фоторобот, который все эти месяцы таскал с собой. Вот он, призрак, за которым они гонялись столько времени.
Он смотрел на него, не узнавая. Странно, но это лицо, ставшее чужим и незнакомым, перестало действовать на него. Он вообще больше не воспринимал его как изображение человека. Линии соединялись и расходились в стороны, утолщались и пересекались, но рисунок утратил жизненную силу.
Он разорвал листок на две, четыре, восемь частей, потом рвал его еще и еще, пока стопка клочков не стала слишком толстой и плотной и больше не слушалась его пальцев.
Тогда он поднялся и выбросил истерзанные обрывки бумаги в помойку.
Вернулся в кресло и подумал о том парне. Бедняге изрядно досталось, и все зря.
Затем и эта мысль улетела прочь. Далекая и чужая.
Он не чувствовал усталости, и в висках не стучало. Так хорошо ему не было никогда, за исключением далекого детства, образы, звуки и запахи которого хранятся в уголках нашей памяти, сформированные частично воспоминаниями, частично — фантазиями и снами.
А затем ему пришла в голову болезненная, пронзительная и прекрасная мысль.
Он понял, что освободился. У него даже голова слегка закружилась. Он мог сделать столько вещей. Он мог уйти. Если бы захотел.
Или остаться. Если бы захотел.
Свободен.
На улице, перед зданием казармы, прямо над морем занимался день.
Глава 13
Франческо меня не выдал. Он ничего обо мне не сказал. Он вообще ничего не сказал. Замкнулся, как это принято называть, в молчании и не отвечал на вопросы.
Четыре месяца спустя его дело передали в суд, предъявив обвинение во всех случаях изнасилования.
Ни одна из жертв, однако, его не опознала. Одна сказала, что это мог быть он, другой показался знакомым его голос.
Судья спросил ее, уверена ли она, что слышала именно его голос, но она ответила «нет». «Это мог быть его голос», — повторила она, ломая себе руки, словно старалась отогнать призраков.
Остальные вообще не смогли сказать ничего определенного — ни о голосе насильника, ни о его лице или фигуре.
Тот, кем бы он ни был, внимательно следил за тем, чтобы оставаться в тени.
Таким образом, по всем случаям, за исключением последнего, обвинение основывалось на общности «модус операнди», то есть почерка преступника.
Прокурор, стремясь восполнить нехватку доказательств, пригласил для консультации специалистов в области криминологии и психиатрии. Обоим задали одни и те же вопросы. Первый касался возможной невменяемости Франческо. Второй — совместимости психологического типа обвиняемого с совершением серийных изнасилований.
Заключение специалистов свелось к следующему: «Уровень умственного развития обвиняемого значительно превышает среднестатистический показатель (коэффициент интеллекта 135–140) и характеризуется ярко выраженными способностями в области пространственного мышления. У обвиняемого обнаружены маниакально-депрессивные наклонности, отклонения асоциального характера с чертами нарциссизма, склонность к постоянной лжи и обману, сильная склонность к манипуляции в отношениях с людьми. Согласно „Справочнику по диагностике и статистике умственных патологий“ индивиды с асоциальными отклонениями не способны вписаться в социальные рамки и следовать общепринятым нормам поведения, могут неоднократно совершать противозаконные действия, систематически игнорируют желания и чувства других людей и нарушают их права. Они регулярно манипулируют окружающими для достижения собственной выгоды или удовольствия. Они могут постоянно лгать, действовать под фальшивыми именами, симулировать, мошенничать и жульничать в игре. Асоциальные отклонения, называемые также социопатией и психопатией, обычно не влекут за собой утраты или снижения способности соотносить свои желания с рамками общепринятого поведения.
