Александр Проханов - Виртуоз
— Да поймите же вы, наконец. Всему причиной эта смехотворная статья моего приятеля Марка Ступника, который решил, таким образом, надо мной посмеяться, чем вызвал гнев редакционного начальства. Его едва не вышибли из редакции. Был скандал, было опровержение. Все успокоились, кроме нескольких насмешников, которые дали мне прозвище — Цесаревич. Разберитесь во всем хорошенько.
— Вы хотите сказать, что мы имеем дело с таким же курьезом, когда объявляются вдруг мнимые дети Киркорова или Леонтьева? Или племянники Эдиты Пьехи или Софии Ротару? Уверяю вас, мы уже во всем хорошенько разобрались. Мы даже исследовали ваши карты в поликлинике и убедились, что вы действительно страдаете легкой формой гемофилии. Как и царевич Алексей. Эта болезнь, как известно, передается по наследству.
— Ну, так сделайте анализ ДНК! Вы же, чуть что, делаете такие анализы. У вас есть останки Романовых. Сравните пробы.
— Сравним, дорогой Алексей Федорович. Наш агент, не стану его раскрывать, передал нам ваш волос.
— Но ведь найдены останки царевича Алексея. Тоже делались пробы. Именно они совпадают.
— Есть пробы и пробы, Алексей Федорович, — таинственно произнес Лобастов, закатывая глаза куда-то вверх, будто безусловные анализы и несомненные пробы делаются только на небесах, а все земное относительно и подлежит пересмотру. — Я приехал за вами, Алексей Федорович. Мы должны сейчас отправиться в Москву. Вертолет ждет.
— Почему я должен ехать в Москву? — возмутился Алексей, — С какой это стати?
— В интересах государства, — жестко и беспрекословно отрезал Лобастов, и его размягченное глиняное лицо превратилось в розоватый, отшлифованный ледником булыжник, в котором, словно проблески слюды, виднелись узкие глазки.— Вы, я знаю, государственник, патриот. Это заложено в вас генетически. Нашей тайной могут воспользоваться враги государства. Как это бывало не раз в русской истории. Мы, Государство Российское, берем вас под свою опеку и защиту.
— Я никуда не поеду! — исполненный возмущения, противясь тупому насилию, воскликнул Алексей.
— Вам придется поехать, — угрюмо произнес Лобастов, наворачивая на глаза мясистые складки. Стоящие в коридоре верзилы, напоминавшие чемпионов по поднятию тяжестей, надвинулись. На лице директрисы Ольги Олеговны отобразился реликтовый ужас, память обо всех арестах и ссылках и что-то еще, связанное с гибелью ящеров в начале ледникового периода.
— Вы пойдите, отыщите Марка Ступника! Приведите его сюда! Пусть он расскажет, как пришла в его рыжую голову эта глупая шутка. Он вам все объяснит!
— К сожалению, мы не сможем этого сделать. Марк Ступник час назад погиб на шоссе в своем «БМВ» при столкновении с самосвалом.
Алексей испытал бессилие, словно под ним просела земля, и его стал стаскивать вниз огромный слепой оползень. Безымянное, загадочное, неизбежное вторжение в его жизнь состоялось. Не было сил противиться, не было воли сопротивляться.
— Я могу зайти домой, чтобы взять вещи?
— Не надо. В Москве у вас будет много новых вещей.
Алексей поднялся, понуро последовал к выходу, то ли под конвоем, то ли под сберегающей охраной. Его усадили в черный лакированный «мерседес» рядом с Лобастовым. Охранники поместились в джип. На них с удивлением смотрел священник, вышедший на ступеньки храма.
Машины вынеслись из кремля на край косогора, где стоял вертолет. Взмывая над городом, Алексей в иллюминатор увидел белый кремль, черно-сизый деревянный город с барочными церквями и латунный разлив Иртыша. Среди солнечного разлива темнела лодка. Гребцы — георгиевские кавалеры напрягали весла. Царь обнимал жену. Царевны кутались в кружевные платки. Царевич хватал через борт летучие брызги, подносил к глазам мокрую ладонь.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Из «Шереметьева», прямо с аэродрома, автомобиль с фиолетовым мерцающим глазом и кошачьей сиреной прорезал громаду вечерней Москвы. Остановился в самом центре, на Тверской, на Пушкинской площади, перед помпезным домом, чей фасад до половины был облицован гранитом. Директор ФСБ Лобастов проводил Алексея к подъезду, мимо консьержа, в комнате которого было странное обилье телефонов, словно комнатка соединялась не с коммунальными службами, а с Кремлем, Домом Правительства и с Генеральным штабом. На бархатно урчащем лифте поднялись на восьмой этаж. Лобастов извлек из кармана связку ключей, отомкнул дверь и впустил Алексея.
Они оказались в великолепной, холеной квартире из четырех комнат и просторной кухни, которая могла считаться столовой. Паркет блестел. Лепнина на потолке была белоснежной. Мебель сияла новизной. Люстры и светильники казались драгоценными. Шторы поражали изысканностью. В воздухе витал свежий запах новизны и безукоризненной чистоты.
— Это ваше жилище, Алексей Федорович. Надеюсь, вам будет не тесно. Здесь вы можете принимать гостей, именитых родственников, представителей интеллигенции и церкви. Каждый день к вам будет приходить работница, убирать квартиру. Другая служительница станет готовить обед и ужин. Полюбуйтесь, какой вид из окна.
Он подвел Алексея к окну, распахнул легкие серебристые шторы, и Алексей едва не ахнул от открывшейся красоты. Была видна многолюдная площадь с бронзовым памятником, гранеными фонарями, плещущим фонтаном. Тверская, полная движенья, в сиреневых сумерках, катила в одну сторону бриллиантовые огни, а навстречу рубиновые жаркие грозди. Вся в скольжении, в пленительном сверкании, в драгоценных всплесках. Движение вдруг замирало, и, пересекая Тверскую, начинал изливаться другой поток, огненно омывая зеленеющий бульвар, дрожа среди деревьев волшебными мерцаниями. Этот пульсирующий, пылающий крест волновал воображение, оставлял в груди свое чудесное подобие, завораживал, заставлял расширяться зрачки. Бежала, пестрила толпа, словно тротуары были посыпаны разноцветными лепестками, которые неслись, увлекаемые ветром. Переливались вывески, вспыхивали сочные пятна реклам, янтарно светились витрины. Над крышами, в прогалах домов виделись кремлевские башни с красными звездами, подсвеченная белизна соборов. Дом был в самом центре Москвы, в ее трепещущей сердцевине, в животворящей матке.
— Дом сталинский. Строили пленные немцы. Гранит на фасаде был захвачен в немецких обозах после разгрома немцев под Москвой. Из этого гранита Гитлер хотел соорудить памятник немецкому солдату в центре Москвы. А теперь гранит украшает ваше жилище, Алексей Федорович. Такова непредсказуемость русской истории. — Лобастов довольно улыбался, видя изумление Алексея. — А теперь осмотрим ваши апартаменты.
В кабинете был удобный стол с компьютером, книжный шкаф, и котором были собраны поэты Серебряного века. Алексея удивило это собрание, будто кто-то знал о его увлечениях. Гостиная радовала глаз круглым столом, диваном и креслами, музыкальным комбайном и плазменным телевизором. На стене висел портрет царя Николая, масленый подлинник Репина, эскиз к картине «Государственный совет». На тумбочках были расставлены бронзовые буддийские статуэтки, фарфоровые китайские фигурки, африканские идолы из черного дерева. В просторной спальне разместилась широкая кровать под атласным покрывалом. Над головой — застекленная коробка с лазурными бабочками. Платяной шкаф, полный костюмов, плащей, модных курток, стопок свежего белья. Еще одна комната с кроватью, предназначенная для заезжих гостей. Столовая с буфетом, где сверкал хрусталь, белел фарфор, отливала серебром плетеная корзинка с ложками, ножами и вилками.
— Ну, как? Отличается от жилища вашей почтенной Маргариты Ильиничны?
— Что я здесь буду делать? Для чего все это?
— Не торопитесь, мой друг. Все узнаете. Отдыхайте, приходите в себя. Если что, звоните. Вот телефоны мои и моих помощников, — Лобастов высыпал на стол несколько визитных карточек с голографическими двуглавыми орлами. — До скорого свидания. Уверен — до очень и очень скорого.
Лобастов вышел из квартиры. Хрустнул, зашелестел уходящий вниз лифт. Алексей остался один среди гулкой пустоты огромных апартаментов.
Он был ошеломлен, потрясен случившейся с ним переменой. Еще утром — деревянные двухэтажные срубы, кричащий за забором соседнего дома петух, полусгнившие венцы с прибитой ржавой дощечкой: «Улица Базарная», пожелтелые фотографии на тесном музейном столике. И внезапное вторжение шумных, бесцеремонных людей, загадочная грозная воля, вырвавшая его из привычного уклада, перелет над Сибирью под надзором молчаливых охранников. Необъятная, великолепная, царственная Москва, пугающая своим богатством и своим равнодушием. И эта невообразимая квартира, куда он помещен то ли как желанный гость, то ли как опасный пленник.
Он еще раз обошел комнаты. Открыл бар, в котором сияло скопление бутылок,— виски, коньяки, мартини, сухие итальянские вина. В тумбочке у кровати лежала толстенная пачка денег. В ванной все сверкало белизной и никелем. На крючке висел белый махровый халат, были сложены розоватые полотенца. Вернулся в кабинет и открыл книжный шкаф. Томик Гумилева — «Под смутный говор, стройный гам, средь мерного сверканья балов так странно видеть по стенам высоких старых генералов». Томик Мандельштама — «Только детские книги читать, только детские думы лелеять». Томик Иннокентия Анненского— «Среди миров в мерцании светил одной звезды я повторяю имя». Он не раскрывал книги, глядел на них с нежностью и любовью, испытывая благодарность к тем, кто, узнав о его пристрастии, приготовил их для него.
