Алексей Мальцев - Шиза
– Вот именно, десятилетие кануло. Нашла себе кого-нибудь? – спросил я, поняв, что Лекарь снова обвел меня вокруг пальца.
– Ты неисправим, Корнилов… Тебе-то что с того, нашла кого-то или одна кукую? Чисто мужское любопытство? Чтобы разговор поддержать?
В этот момент в ординаторскую заглянула медсестра и сказала, что больной – в операционной. Эльвира кивнула, допила свой чай и, попрощавшись, покинула ординаторскую.
Ну, Лекарь, ну, сукин сын!
Выруливая между тесно припаркованными иномарками, я испытывал странную двойственность. С одной стороны, в душе была радость от встречи с бывшей женой. Никакой онкологии у нее нет и в помине, в монахини она также не думала записываться, после смерти дочери вроде как восстановилась. С другой, я понимал, что это уже не тот человек, с кем я когда-то делил хлеб и кров. Жизнь развела нас по разным пристаням. Общего будущего у нас никакого нет, мы оба это прекрасно понимали.
Покидая ординаторскую, Элька взглянула так, что у меня комок подкатил к горлу. Да, пристани сейчас разные, но прошлое-то одно!
Падать будет очень больно
– Тебя Либерман с утра ищет, – дернул меня за рукав Немченко в коридоре. – Зайди к нему.
Я кивнул в ответ, дескать, непременно зайду.
Чтобы догадаться, зачем я понадобился заведующему, не нужно иметь семь пядей во лбу: на днях очередное заседание комиссии, следовало определиться, с каким багажом по Лекарю мы к нему подходим. Чтобы у комиссии было единое, как монолит, мнение: признаем или не признаем.
Последние дни выдались особенно горячими – обстоятельно поговорить не получалось. И сегодня, собственно, времени нет, но как откажешь своему непосредственному начальнику?
Пожав руку, Давид Соломонович кивнул на стул. Судя по запаху корвалола в кабинете, чувствовал себя заведующий не лучшим образом.
– Что тебя смущает в диагнозе Бережкова? – начал нетерпеливо Либерман. – По-моему, картинка классическая. Мы можем поставить под вопросом… Есть куча возможностей смягчить…
– Он здоров, Давид Соломонович, – безжалостно перебил я заведующего, вызвав на его лице некое подобие гримасы. – Прекрасный артист, талантливый притворщик. И я собираюсь доказать это в ближайшее время. Надо только подготовиться немного.
– Тут дело даже не в таланте. Глубокие знания нужны. Ты считаешь, он в состоянии до всего этого додуматься сам? И все потом виртуозно изобразить с соблюдением нюансов?
– Он окончил Медакадемию, работал в психбольнице под Кунгуром. Не стоит забывать и то, что отступать ему некуда, на карту поставлено все.
– Ты хочешь сказать, – судя по тому, как у заведующего дернулась щека, ему моя позиция была поперек горла, – что глаза меня подводят? Чутье отказывает? Я почти сорок лет этим занимаюсь! Каких гениев выпускает наша Медакадемия, однако!
– Лекарь – лжец! Он приперт к стенке, а припертые к стенке способны на многое. Он меня тщательно изучил, знает мои слабые стороны и грамотно, методично давит… Я все время вынужден отвлекаться то на одно, то на другое.
– Видишь ли, – раздумчиво заметил он с холодком в голосе. – Карты сложились так, что все дело начинает походить на судебный процесс из голливудских фильмов, а ты вроде как этакий одиозный адвокат. Ассоциация прямая. Там он оправдывает заведомого преступника, а ты здесь делаешь здоровым заведомого больного. Параллель очевидна. Идешь против общепринятого, взрываешь стереотипы. Бунтарь, революционер. Мне становится даже интересно, чем все закончится. Но прецедент заявлен. Падать, если что, будет потом очень больно.
– На этом судебном процессе, о котором вы только что заикнулись, подсудимым буду скорее я. С голливудскими адвокатами меня еще никто не сравнивал. Кто – кого, посмотрим.
– С одной стороны, ты видишь его ежедневно, и тебе, как говорится, карты в руки… С другой – ты взваливаешь на себя ответственность. Я не помню случая, чтобы мы так принципиально с тобой расходились во мнениях. Какие у тебя доказательства подобной трактовки, только кратко.
– Их сколько угодно. Например, сегодня после небольшой провокации его Макар Афанасьевич начал употреблять некоторые излюбленные словечки Кости Бережкова. Потом вдруг у Кости исчезли очки, он начал прекрасно ориентироваться в окружающем. И так далее…
– Ты прекрасно понимаешь, что все эти мелочи ничего не значат в контексте общей симптоматики. Не хуже меня знаешь!
– Знаю и все же прошу дать возможность…
– Ладно, – после короткого раздумья согласился заведующий. – Сколько тебе еще времени надо?
– День-два, постараюсь справиться.
– Помощь какая-то требуется?
– Нет, спасибо.
Вернувшись в ординаторскую, я первым делом пересмотрел свои «Листки доверия», скомкал их и выбросил в мусорную корзину. Они больше не понадобятся. Операция вышла на финишную прямую, игры «верю – не верю» закончились. Хватит, наигрался. Отступать некуда.
Около четырех часов позвонил майор Одинцов.
– Илья Николаевич, мы разыскали ту самую одноклассницу Лекаря, на которую вы мне в кафе показали. Помните, на фотографии?
– Конечно, помню. Оперативно, Виктор Васильевич.
– Только здесь небольшой сюрприз. Уточню – не совсем приятный.
– Что? Погибла? – испугался я не на шутку. – Может, наш Лекарь приложил руку? Этот может!
– Нет, жива, – трубка выдержала паузу, потом «раскололась»: – Мария Федорчук, инвалид первой группы. Полтора года назад случилась трагедия, потеряла обе ноги. Адрес я вам скину эсэмэской.
Нажав на кнопку отбоя, я несколько минут сидел за столом как оглушенный. Вот откуда взялась эта фамилия! Та самая Маша, чьими ногами Лекарь восхищался, их потеряла.
Вспомнился рассказ Лекаря недельной давности. Потеряла по его вине! Подножку любовнице подставил он. Клятвенно заверяя, что выполнял чужую волю. Кто-то подключился к его сознанию в тот момент.
Верить ему или нет?
Тут может быть скрыто все, что хочешь. Событие могло стать поворотным, стартовым. Могло… Но стало ли?
Ни слова никому не говоря, я взял сотовый и вышел из ординаторской.
Отрезанная любовь
Ампутации всегда вызывали у меня жуткое чувство какой-то безысходности, чисто профессиональной вины, досады и горечи. Разве это лечение – отрезать у человека, скажем, больную ногу? Согласен, из двух зол всегда выбирается меньшее, гангрена может пойти выше, но… В этом виделась мне и наша беспомощность, какая-то первобытная приземленность, ограниченность.
Мне, как курильщику со стажем, эта тема была близка, как никакая другая. Облитерирующий атеросклероз сосудов нижних конечностей – фактически прямой результат никотинового воздействия. То, что никотин – сосудистый яд, сегодня не знают разве что представители инопланетных цивилизаций, не знакомые с курением в принципе. Сужение артерий вызывает нарушение питания конечностей, снижение выносливости, жгучие боли.
Разумеется, в современном арсенале есть мощные сосудистые препараты, барокамера и так далее. Это поначалу помогает, но если не бросить курить, со временем дело начинает пахнуть ампутацией.
Помню, как в институте на цикле по госпитальной хирургии беседовал с одним мужчиной, у которого только что ампутировали вторую голень. Настроение у мужика – хоть вешайся. Были ноги – и нет их. Однако пропустить сигаретку каждые полчаса он не забывал. Мог не поужинать, мог ночью не поспать, но каждые полчаса «шкандыбал» на своих культях-деревяшках по всему отделению в курилку.
В его затравленном взгляде я тогда и прочитал бессловесный вопрос: «А спасти по-другому ноги нельзя было? Чтоб без этого… концлагеря?» Он готов был уйти из этой жизни, но бросить курить – нет. И выбор у него был очень небольшой. Можно сказать, не было выбора.
Нет выбора и у женщин, когда удаляется пораженная опухолью молочная железа. Мы не можем вылечить болезнь, и – удаляем ее вместе с органом. Целиком. Видеть после этого женщину, высшее творение Господа, без содрогания я не мог. Почему-то всегда чувствовал и себя отчасти виноватым в том, что так получилось. Увы, таковы реалии сегодняшней медицины. Но это так, сноска.
Увидев Марию Федорчук в инвалидной коляске, я так расчувствовался, что не нашел ничего другого, как предложить ей погулять по парку, который был расположен неподалеку.
Мне никогда не доводилось катать инвалидов в колясках. Когда вокруг тишина, лишь поскрипывание колес и воркование голубей на тротуаре, невольно хочется поговорить, причем поговорить откровенно. Сказать то, что никогда не произнес бы на людях…
– Я Костика любила с пятого класса. А он все засматривался на Синайку. Прозвище такое у нашей красавицы было. Стройная, высокая, независимая… Как я ненавидела ее, вы бы знали. Справедливости ради, правда, надо признать, что Костик был ей даром не нужен. Он нужен был мне. Такой у нас выстроился треугольник.
