Майкл Коннелли - «Линкольн» для адвоката
Беседа вышла скорбной и душераздирающей. Братья плакали и заклинали меня придумать другой способ. Хесус настаивал на своей непричастности к убийству Марты Рентерии. Он признал, что соврал детективам для защиты Фернандо. Тот дал ему деньги после месяца удачной торговли неочищенным героином. Хесус посчитал: раскрытие причин щедрости брата повлечет за собой еще одно уголовное дело – уже в отношении Фернандо.
Они умоляли меня провести свое расследование. Хесус уверял, что у Рентерии в тот вечер в «Доме кобры» были еще поклонники.
Он и заплатил ей очень много, так как ради него она отказала другому соискателю.
В конечном счете Хесус выдал, что действительно выбросил нож в реку, но причиной послужил страх. Нож не являлся орудием убийства, Хесус его использовал на поденных работах, но он так походил на тот, который описывали в теленовостях, что он избавился от него, прежде чем идти в полицию.
Я выслушал их, но разочаровал: ни одно из обстоятельств не помогло бы делу. ДНК – только она имела значение. Хесус стоял перед выбором – добровольно согласиться на пятнадцать лет или выйти на судебный процесс, рискуя получить смертный приговор или пожизненное, но только уже без возможности освободиться досрочно. Я напомнил Менендесу, что он еще молодой человек. По выходе на свободу ему исполнится только сорок лет. У него останется время пожить.
Короче говоря, покидая следственный изолятор, я уносил с собой согласие Хесуса Менендеса пойти на сделку с обвинением. С тех пор я видел его всего только раз – на судебном заседании, где он сознался в убийстве и выслушал свой приговор, а я стоял перед судьей, проводя парня через процедуру признания. Первоначально его отправили в Пеликанью бухту, а позднее перевели в «Сан-Квентин». Через коллег я узнал, что Фернандо опять замели – на сей раз за употребление героина. Но ко мне он не обратился, а нанял другого адвоката, и меня это не удивило.
Сидя на полу складского помещения, я раскрыл судебно-медицинский отчет о вскрытии тела Марты Рентерии. Я искал две особенности – к ним тогда, вероятно, никто особенно не приглядывался: ведь дело закрыли и материалы следствия потеряли свою актуальность. Никого больше не интересовали подробности.
Первое, что я хотел посмотреть, – ту часть отчета, где говорилось о пятидесяти трех ножевых ранениях, нанесенных Рентерии во время нападения. В разделе «Характер ранений» неизвестное оружие описывалось как «лезвие длиной не более пяти дюймов и шириной не более одного». Также в отчете отмечалось наличие зазубренных, неровных краев в верхней части ран жертвы, указывающих на неровный контур верхней части лезвия. То есть данное оружие относилось к тем, что вызывают повреждения тканей как на входе в тело, так и на выходе. Небольшая длина лезвия позволяла предположить, что действовали фальцующимся складным ножом.
К отчету прилагался грубо схематичный рисунок лезвия без рукоятки. Контур показался мне знакомым. Я притащил брошенный в другом конце комнаты кейс и открыл. Из папки с материалами, переданными мне обвинением, я вытащил фото раскрытого ножа с выгравированными на лезвии инициалами Льюиса Руле и сравнил с зарисовкой из отчета о вскрытии. Они были чертовски похожи.
Затем я взял другой старый отчет – со словесным описанием орудия убийства – и наткнулся на абзац, почти дословно совпадающий с тем, что я буквально накануне зачитывал в офисе Руле. В нашем нынешнем деле орудие описывалось как изготовленный на заказ нож в стиле «черный ниндзя» с лезвием пять дюймов в длину, один дюйм в ширину и одну восьмую дюйма толщиной. Но те же параметры принадлежали и ножу, которым убили Марту Рентерию. Тому самому, что якобы выбросил Хесус Менендес в реку Лос-Анджелес.
Я понимал: пятидюймовое лезвие не является чем-то уникальным, оно еще ни о чем не свидетельствовало, но чутье подсказывало, что я на пороге чего-то важного. Я старался не позволить жару, нараставшему у меня в груди и в горле, отвлечь меня и попытался удержать мысль. Я стал разбираться дальше. Мне требовалось удостовериться в отношении одной специфической раны, но не хотелось смотреть на фотографии в конце отчета – фотографии, холодно задокументировавшие зверски изуродованное тело Марты Рентерии. Вместо этого я открыл страницу, где рядом изображались два контура одного и того же тела: вид спереди и вид сзади. Здесь судмедэксперт отмечал раны и нумеровал их. На втором рисунке никаких меток не было, а на первом значились пронумерованные точки: от 1 до 53. Картинка напоминала некий жуткий ребус, в котором требуется соединить точки, и я не сомневался: когда Менендес еще не явился в полицию, Керлен – или другой детектив, – пытаясь найти хоть что-нибудь, соединял их в надежде, что убийца зашифровал здесь свои инициалы или оставил еще какой-нибудь дьявольский ключ.
Я изучил область шеи и увидел по обеим ее сторонам две точки. Они фигурировали под номерами 1 и 2. Я перевернул страницу и посмотрел на описания ранений.
Описание раны номер 1:
«Неглубокий прокол в нижней правой части шеи с гистаминовым уровнем, характерным для состояния до наступления смерти, что указывает на насильственный характер раны».
А вот описание раны номер 2:
«Неглубокий прокол в нижней левой части шеи с гистаминовым уровнем, характерным для состояния до наступления смерти, что указывает на насильственный характер раны. Размер прокола на 1 см больше, чем у раны № 1».
Это означало, что раны нанесли, когда Марта Рентерия была еще жива. И похоже, объясняло, почему их первыми внесли в список. Медэксперт предположил: раны, вероятно, стали результатом того, что нож прикладывали к шее жертвы. Так убийца держал жертву под контролем.
Я опять вернулся к материалам обвинения по делу Кампо и извлек фотографии Реджи Кампо и отчет о ее врачебном осмотре в медицинском центре «Холи кросс». У Кампо была маленькая колотая ранка внизу, с левой стороны шеи, и никаких ран с правой стороны. Затем я стал пробегать глазами по ее заявлению полицейским, пока не наткнулся на ту часть, где она описывала, как получила эту рану. Она сказала, что мужчина потянул ее вверх с пола и, поставив на ноги, велел вести его в спальню. Он направлял ее сзади, схватив правой рукой за бретельку бюстгальтера, а левой – приставив кончик ножа к шее с левой стороны. Почувствовав, что он на миг ослабил хватку и положил руку ей на плечо, она, изловчившись, резко выкрутилась и толкнула его на большую напольную вазу, а затем убежала.
Я понял теперь, почему у Реджи Кампо оказалась только одна ранка на шее, а не две, как у убитой Марты Рентерии. Если бы напавший на Кампо довел ее до спальни и положил на кровать, то, забравшись сверху, стал бы держать нож в той же самой руке – то есть в левой – и лезвие переместилось бы на другую сторону ее шеи. Когда потом ее нашли бы мертвой на кровати, она имела бы те же самые проколы по обеим сторонам шеи.
Я отложил папки в сторону и долго сидел, скрестив ноги, на полу, не двигаясь. Мои мысли казались чем-то вроде шепота внутри, во мраке сознания. Перед глазами у меня стояло лицо Хесуса Менендеса с полосами слез, когда он говорил мне, что невиновен, когда умолял ему поверить – а я твердил одно: что он должен признать свою вину. Мои слова являлись тогда не только советом юриста. У него не было денег, не было защиты, а значит, не было шансов. А я сказал ему, что у него практически нет выбора. И хотя в конечном счете решение принял он и именно его губы произнесли перед судьей «виновен», сейчас я – бывший его адвокат – чувствовал себя так, словно сам приставил нож системы к его шее и вынудил произнести это слово.
Глава 19
Прилетев в Сан-Франциско, я к часу дня уже выехал с огромной площадки проката автомобилей в Международном аэропорту и двинулся на север. В салоне «линкольна», который мне дали, стоял такой запах, словно в прошлый раз в нем катался какой-то курильщик – то ли арендовавший машину, то ли приводивший ее в порядок для меня.
Я не представляю, как попасть куда-либо в самом Сан-Франциско. Я только знаю, как проехать через него. Три или четыре раза в год мне приходится ездить в тюрьму «Сан-Квентин», что у залива Сан-Франциско, пообщаться со своими клиентами или свидетелями. Дорогу туда я бы объяснил вам с легкостью. Но спросите меня, как добраться до башни Койт[34] или Рыбачьей пристани[35] – и тут возникнет проблема.
К двум часам я пересек город и миновал мост «Золотые ворота». Я чувствовал себя прекрасно и поспевал в срок. Из предыдущего опыта я знал, что посещения адвокатов заканчиваются в четыре.
Тюрьме свыше сотни лет, и она выглядит так, будто душа каждого заключенного, сидевшего или умершего там, навеки отпечаталась на ее темных стенах. Из всех тюрем, какие я когда-либо посещал (а я в свое время перебывал с визитами во всех тюрьмах Калифорнии), эта навевала самые мрачные мысли.
