Леонид Бершидский - Рембрандт должен умереть
– Ну что, навестим нашего друга мистера Суэйна? – предлагает сыщик. – Или, если хочешь, просто посмотрим издали на него и его подружку.
– Я бы пока посмотрел издали, – говорит Иван. И объясняет Молинари, что именно Суэйна-Савина он подозревает в подделке картин.
Сыщик долго разглядывет фотографию «Красного дозора» на айподе Ивана.
– Что это за форма на них?
– Красной армии времен Гражданской войны.
– Какой еще Гражданской? Между Севером и Югом?
Молинари, в отличие от голландского профессора, явно не читал книг по русской истории.
– Не вашей, нашей. После коммунистической революции у нас была гражданская война. Красные – коммунисты – против белых, которые были за царя. Ну, или, скажем так, за старую Россию.
– Гражданская война, в которой обе стороны за рабство, только разное? Круто.
Где сыщик почерпнул такое понимание послереволюционного российского конфликта идеологий, Штарк спросить не успевает: Молинари разглядел девочку, оказавшуюся на пути красного отряда.
– Да это же твоя Софья!
– Ну да. Они с Савиным были женаты. Правду сказать, Савин увел ее у меня.
Это признание дается Ивану нелегко: сильнее, чем говорить о личной жизни с чужими людьми, он ненавидит только драться. Но Штарк заранее решил на этот раз не держать от Молинари секретов: после истории с паспортом он полностью доверяет итальянцу. Должен же он кому-то доверять, в конце концов.
– То есть я правильно понимаю, что ты тут собираешься мстить парню, который увел у тебя девчонку? – Молинари просто потрясен новыми вводными: в такую мыльную оперу он точно не ожидал попасть. – И ради этого я возил тебе паспорт в Амстердам?
– А ты что, еще не понял, что работаешь у меня на побегушках? Том, послушай меня спокойно, а? Я подозреваю Савина, то есть теперь Суэйна, в том, что он подделал картины, потому что еще двадцать лет назад этот дядька был помешан на голландских мастерах. Хотел быть, как они. И вот в Москве я увидел на выставке эту работу. И… сразу вспомнил картины, которые мы с тобой видели в Бруклайне. Думай про меня что хочешь, но я чувствую, интуитивно чувствую тут очень сильную связь. Может, потому что я сам хотел стать художником и даже немного учился. А может, и вправду только потому, что Софья когда-то ушла к нему. Понимаешь меня?
– Боюсь, что понимаю. У тебя худший из мотивов, ты просто ревнуешь свою женщину. Кроме этого, у тебя нет других реальных причин считать, что картины – фальшивые.
– Есть еще одна косвенная причина. Почему картины всплыли только сейчас? Чтобы изготовить копии такого качества, к тому же на старинных холстах, да еще красками, которые могут выдержать проверку, нужны годы.
– Это тоже домыслы, – упрямо мотнув головой, отметает уговоры Ивана Молинари.
– Так что, мы будем дальше проверять мою версию? Или ты уже окончательно решил, что я придумал ее просто из ревности? – Иван снимает очки и поднимает подслеповатые глаза на Молинари. – Можешь прямо сейчас съездить мне по морде, если считаешь, что я зря сгонял тебя с этим паспортом. И разойдемся в разные стороны.
С минуту Молинари молча смотрит на Ивана.
– Очень хочется разбить тебе физиономию. Но сначала скажи мне вот что. Если этот Суэйн подделал картины, почему он никуда не уезжает из своего дома? Живет как ни в чем не бывало, трахает свою подружку, ходит в паб…
– Думаю, ждет, когда его подделки вывесят в музее, – отвечает Иван. – На его месте я бы захотел посмотреть. Это художник, понимаешь?
– А я бы на месте такого художника, получив деньги за фальшивки, поехал бы куда-нибудь на Багамы. Или на Каймановы острова. А посмотреть на картины – вернулся бы. Очень ненадолго.
– Кто тебе сказал, Том, что он получил деньги за картины?
– Ну… никто, но ты вообще почти ничего мне не рассказал с тех пор, как мы встретились в Амстердаме. Если он не получил деньги, какого черта он отдал фальшивки?
– Не знаю. И еще одного не знаю: где в таком случае оригиналы. Если они у Савина-Суэйна, вряд ли он рискнет далеко от них уехать. Может быть, они как раз в этом доме.
Молинари снова замолкает. И через минуту произносит уже менее уверенно:
– Все это теории. Если бы ты сразу все это мне сказал, я послал бы тебя подальше.
– Значит, я правильно сделал, что не сказал, – улыбается Штарк, надевая очки.
– Погоди, я еще не решил, ломать тебе нос или нет, – скалится в ответ Молинари.
– Всегда успеешь. Я никуда на этот раз от тебя не денусь.
Молинари поднимается со стула:
– Поедем, посмотрим на него. Давно его в последний раз видел?
– В другой жизни, – отвечает Иван, поднимаясь следом за сыщиком. У него так давно не появлялось новых друзей, что он не вполне понимает, что происходит между ним и Молинари. Но это хорошо, правильно, как весенняя болтовня студентов, как солнечные пятна на гарвардской лужайке.
На этот раз они никуда не торопятся и еще некоторое время идут пешком. По пути Штарк спрашивает:
– Слушай, а тот, другой дом, в Бруклайне, ты ведь тоже проверил?
– Да, записан на какую-то Лоррейн Либерски.
Иван снова клянет себя за то, что почти ничего не рассказал Тому. Удивительно, однако, что Молинари сам не продвинулся дальше – не попытался разузнать побольше ни про Суэйна, ни про его подружку, ни про оба дома. Что же это он, получив бейсбольной битой по голове, теперь боится копать глубже? Непохоже на того итальянского чертяку, которого Иван успел уже немного узнать.
– И ты ничего не выяснил про эту Лоррейн?
– Я учусь у тебя держать карты ближе к орденам.
– Что ты имеешь в виду?
– Ты вообще ничего не рассказал мне из того, что знал. С какой стати я буду с тобой делиться информацией?
Пока Иван обдумывает этот, кажется, не вполне серьезный выпад, Молинари останавливает такси, и они отправляются на Маргарет-стрит. В машине Том все-таки рассказал, что узнал: даже если у него был план все скрывать, выполнить его он органически не способен.
– Лори Либерски – это, Иван, как раз подружка нашего приятеля Питера Суэйна. Похоже, он променял на нее твою Софью. И, скажу тебе, он полный идиот. Если бы я выбирал между ними, у меня бы никаких сомнений не возникло. Ну, ты сам увидишь.
Вот, значит, как! Что ж, решив быть откровенным с Молинари, Штарк следует этому решению.
– Софья рассказала мне, что картины попали к ней от Лори. А музей ограбил ее бойфренд. Он случайно оказался рядом, когда там орудовали двое профессиональных грабителей, зашел и взял, что смог унести.
– А губа не дура оказалась у парня, – с уважением произносит сыщик. – Профессионалы-то, конечно, Рембрандта и Вермеера постеснялись взять. А этот оказался отчаянный… И где он теперь?
– По словам Софьи, убили. Люди Джимми Салливана, про которого ты мне как-то рассказывал.
– Нда… Из того, о чем ты промолчал, можно было бы изготовить неплохой сценарий для Голливуда.
– Ты все время торопился, Том, и ничего хорошего с этой информацией не сделал бы.
– Позволь мне об этом судить, – уже всерьез злится Молинари. – Ты хоть понимаешь, что всю эту операцию с картинами мог затеять Салли?
Иван на самом деле пытался вписать гангстера в сюжет, который начал выстраиваться у него в голове. Но пока это ему не удалось.
– Я не понимаю, какая у него могла быть роль, – признается Штарк.
– Я пока тоже. Но смотри на вещи реально: если он убил парня, который украл картины, он наверняка нашел его подружку. И картины тоже. Тебе это в голову не приходило?
– Софья сказала, что они успели спрятать картины до того, как Салливан убил этого парня. И что они залегли на дно так надолго, чтобы Салливан их не нашел. Правда, мне в это не очень верится.
Такси остановилось у въезда в узкую Маргарет-стрит. Иван еще не закончил мысль, но Молинари жестом останавливает его и вылезает из машины.
– А не хочешь ли ты просто постучаться в дверь? И расспросить обо всем мистера Суэйна? – спрашивает он Ивана. – Вы же старые знакомые. А раз он не тронулся с места, когда вы передали картины, значит, он ничего не опасается, верно? Вдруг он захочет поговорить с тобой?
Иван вспоминает рассказ Молинари про бейсбольную биту и болезненно морщится. Не говоря уж о том, что разговаривать с Савиным ему уже двадцать четыре года совершенно не хочется. Но умом Штарк понимает, что предложение сыщика дельное. Нет никакого смысла играть в шпионов, прятаться, подглядывать, если Савин – к новой фамилии былого соперника Иван еще не привык – совершенно спокоен и не ждет никаких неприятностей. Не давая себе времени струсить, Штарк направляется к выкрашенной в небесно-голубой цвет двери: на этой улочке, где все дома из красного кирпича, она одна такая. Молинари следует за ним по пятам, будто и не опасаясь новой встречи с пресловутой битой, – и нажимает на кнопку звонка. Из-за двери доносится долгая электрическая трель, но ничьих шагов не слышно. Иван звонит еще раз и еще – но уже очевидно, что мистера Суэйна и его подруги нет дома. С облегчением, которого он совершенно не стыдится, Штарк поворачивается к Молинари и пожимает плечами. Теперь им нечем заняться до завтра, но время вроде бы есть: говорил же Молинари, что картины пока даже не переданы. Разве что съездить в Бруклайн, вдруг Савин со своей Лори сейчас там?
