Дымовое древо - Джонсон Денис
Было чудесно стоять на пляже перед такой аудиторией, жестикулировать полугаллонной бутылкой вина и нести несусветную чушь.
Впрочем, Кинни вытворял нечто возмутительное. С осовелым выражением на лице он наклонил свою бутылку над блестящими чёрными туфлями и наблюдал, как вино капает на носки. Бросил несколько щепоток песка в направлении босяка, посыпал ему на грудь, на лицо, на рот. Тот смахнул песок и притворился, будто не понимает, откуда это на него вдруг посыпалось.
Кинни предложил завалиться всей компанией домой к какому-то своему приятелю.
– Познакомить тебя хочу с этим парнем, – сказал он босяку, – а там уже и с балабольством твоим разберёмся.
– Договорились, хуеплёт, – ответил босяк.
Кинни сжал большой и указательный палец.
– Вот в такие клещи тебя зажмём, не отвертишься, – пригрозил он.
Они направились через пляж, чтобы найти дом приятеля Кинни. Хьюстон света белого не видел, ступая босиком по раскалённому песку, а потом – и по чёрному асфальту.
– Где штиблеты свои оставил, ты, долбодятел?
Свои белые носки Хьюстон нёс в карманах джинсов, а вот туфли куда-то исчезли.
Он остановился приобрести в магазине пару шлёпанцев за семнадцать центов. Там была скидка на мокасины «Тандерберд», но Кинни сказал, что его приятель должен ему денег, и пообещал сводить их в город как-нибудь потом.
Хьюстон любил эти туфли из оленьей кожи цвета слоновой кости. Чтобы они не теряли белизны, припудривал их тальком. А теперь что? Брошены на милость прилива.
– Это какая-то военная база? – спросил он. Они оказались в квартале, застроенном дешёвыми розово-голубыми домиками.
– Это коттеджи, – сказал босяк.
– Эй, – обратился Хьюстон к их попутчику. – Как тебя звать-то, парень?
– Ни за что не скажу, – ответил босяк.
– Да он просто мегабалабол, – сказал Кинни.
Может быть, эти коттеджи и имели несколько обшарпанный вид, но они не шли ни в какое сравнение с теми трущобами, какие Хьюстон повидал в Юго-Восточной Азии. Асфальтированные тротуары покрывал тонкий слой белого песка, и пока все трое шагали между кокосовых пальм, он слышал, как в отдалении шумит прибой. Он уже не раз проходил через Гонолулу, и город ему очень нравился. Он бурлил и вонял, так же как и любой другой тропический город, но он был частью Соединённых Штатов Америки и находился в довольно-таки хорошем состоянии.
Кинни проверил номера над входом.
– Вот здесь мой кореш живёт. Давайте сзади обойдём.
Хьюстон сказал:
– А почему нам просто в дверь не позвонить?
– Не хочу я в дверь звонить. Хочешь, сам позвони.
– Ну нет, чувак. Это же не мой приятель.
Следом за Кинни они обогнули здание.
У одного из окон задней стены, в котором горел свет, Кинни привстал на цыпочки и заглянул внутрь, потом прижался к стволу пальмы, растущей у стены, и сказал пляжному босяку:
– Ну-ка сделай милость, постучи по сетке.
– А чё я?
– Да вот собираюсь удивить пацанчика.
– На кой?
– Ну ты просто постучи и всё, ага? Этот парень мне денег должен, вот мне и охота его удивить.
Босяк поскрёб ногтями по оконной сетке. Свет внутри погас. В окне возникло чьё-то лицо, едва различимое за марлей:
– В чём дело, уважаемый?
Кинни сказал:
– Грэг!
– Кто там?
– Это я.
– О, Кинни, – здорово, чувак!
– Ага, в точку, я самый. Чё там, будет у тебя два шестьдесят?
– Чувак, я тебя не вижу.
– Будут у тебя мои два шестьдесят?
– Ты как, только вернулся на остров? Где ты был?
– Гони мои два шестьдесят.
– Блин, чувак. У меня же телефон есть. Чего не позвонил?
– Я тебе написал, что мы прибудем в первую неделю июня. А что у нас сейчас, как ты думаешь? Сейчас первая неделя июня. И я хочу видеть свои денежки.
– Блин, чувак. Я ща не смогу всё вернуть.
– Сколько у тебя есть, Грэг?
– Блин, чувак. Наверно, смогу достать немного.
Кинни процедил:
– Ну ты и говнюк, настоящий кусок лживого дерьма.
Из-за пояса он вытянул синий автоматический пистолет сорок пятого калибра и прицелился в человека, а человек вдруг упал, точно марионетка с перерезанными нитями, и исчез из виду. В это же время Хьюстон услышал звук взрыва. Попытался понять, откуда он раздался, найти ему какое-то иное объяснение, нежели то, что Кинни только что выстрелил этому человеку прямо в грудь.
– Погнали, погнали, – заторопился Кинни.
В оконной сетке зияла дыра.
– Хьюстон!
– Чё?
– Готово. Уходим.
– Чё, уже?
Хьюстон не чуял под собою ног. Двигался будто на колёсах. Они проходили мимо жилых домов, зданий, припаркованных машин. Проделали долгий путь, как показалось, за три-четыре секунды. Он выдохся и весь взмок от пота.
Сумасшедший босяк похвалил:
– Ловко сработано, чувак. По-моему, ты победил в этом споре.
– Я не прощаю своим должникам. Я не прощаю тем, кто переступает мне дорогу.
– Мне идти надо.
– Ага, кто бы мог подумать, что тебе идти надо, долбоёба ты кусок.
– Где мы? – спросил Хьюстон.
Босяк теперь всё больше отклонялся с тротуара на мостовую.
– Эй! Что-то не нравится мне твоя рожа, – окликнул Кинни уходящего парня. – Слышь ты, чокнутый ссыкливый предатель!
– Чё? – сказал парень. – Слышь, ты на меня не залупайся!
– Не залупаться? На тебя?
– О, кажется, вот и мой автобус.
Парень рванул через дорогу прямо сквозь сигналящий автопоток и скрылся за автобусом. Кинни крикнул:
– Эй! Морпех! Пошёл ты на хуй! Да! Всегда готов![44]
Хьюстон согнулся пополам и блеванул на чей-то почтовый ящик.
Кинни выглядел неважнецки. Глаза ему заволокла мутноватая плёнка. Он предложил:
– Пойдём-ка жахнем. Пробовал когда-нибудь коктейль «Глубинная бомба»? Рюмка бурбона на кружку пива?
– Ага.
– Я вот могу до посинения этой дрянью упиться.
– Ага, ага, – пробормотал Хьюстон.
Они нашли какое-то заведение с кондиционером, Кинни проставил им обоим по пиву и рюмке бурбона, усадил Хьюстона в тёмном полукабинете, огороженном спинками диванов, и занялся приготовлением «Глубинной бомбы».
– От этой штуки у тебя потроха винтом закрутит. Пробовал такое когда-нибудь?
– Конечно, заливаешь рюмку в пиво – и жахаешь.
– Так ты пробовал?
– Ну, я просто знаю, как это делается.
Без каких-либо воспоминаний о пролетевших часах, Хьюстон очнулся в поту, весь искусанный комарами и песчаными блохами; его заживо поглощал какой-то продавленный матрас, а внутри черепа мерно пульсировала головная боль. Было слышно, как где-то невдалеке так же мерно дышит прибой. Первая полностью осознанная мысль: он видел, как один человек застрелил другого, вот так, раз – и всё.
Похоже, он разместился в чём-то типа спальни на открытом воздухе. Добрался до крана в углу, где вволю напился проточной воды и помочился в раковину, сперва вытащив оттуда мокрую простыню с большой и чёрной по краю дырой, прожжённой посередине. Нашёл свои наручные часы, бумажник, брюки и рубашку, но вот туфли потерялись ещё вчера, на берегу, вспомнил он теперь; а ещё он был практически уверен, что забыл вещмешок в ИМКА. Шлёпанцы же за семнадцать центов, по-видимому, сами ушлёпали куда-то по своим делам.
В бумажнике лежала одна купюра в пять долларов и две в один. Ещё какие-то монеты валялись россыпью на бамбуковом полу – он насобирал девяносто центов. Хьюстон вышел на улицу – захватить свои пожитки.
В голове всё плыло. Вода, которой он нахлебался, опьянила его по второму кругу.
На вывеске значилось: «Отель „Кинг Кейн“», а чуть ниже: «Ждём в гости всех моряков».
Он огляделся в поисках Кинни, но не увидел вообще никого, ни единой живой души. Остров как будто был необитаем. Пальмы, солнечный пляж, тёмный океан. Он направился прочь от берега, в сторону города.
Хьюстон не стал возвращаться на «Боннерс-Ферри». Он не собирался хоть сколько-нибудь приближаться к месту стоянки судна или к любому другому, где мог наткнуться на Кинни – последнего человека, которого хотелось бы видеть. Он пропустил отход корабля и две недели без увольнения проболтался на суше, спал на пляже и ел по разу в день в баптистской миссии у моря, пока не удостоверился, что Кинни теперь ближе к Гонконгу, чем к Гонолулу; тогда он сдался береговому патрулю и ещё неделю отдыхал на гауптвахте.
