Илья Бушмин - Ничейная земля
Скрипнула калитка. Папа весь напрягся, словно сжимаясь перед рывком, но, узнав в доносящихся со двора звуках голоса Сергея и Вали, расслабился. И потянулся к папиросе.
Сергей и Валя гуляли почти каждый день. Рядом с Сергеем не только сама Валя чувствовала себя, как за каменной стеной — даже тревожный папа, который не мог думать ни о чем, кроме нависшей угрозы, отпускал старшую дочь с парнем. Но срок, до которого она должна была вернуться домой, с каждой неделей сокращался. Теперь Сергея был обязан вернуть девушку к десяти часам вечера.
— Ммм, как пахнет! — заулыбалась Валя, впорхнув в комнату. — Можно отрезать?
— Не остыл еще, дурочка. Кто же горячий хлеб ест?
— Все. Хлебный магазин как называется — «Горячий хлеб», правильно?
— Там его не едят, а покупают, — хмыкнул Сергей, здороваясь с папой за руку и кивая маме и Кате в знак приветствия. — Чтобы есть, когда остынет.
— Тогда почему не назвать магазин «Остывший хлеб», блин?
— Не блинкай мне тут, — буркнул папа. — Серег, как дела?
Сергей присел к столу. Он выбрал такое место, что расположившаяся на старом крохотном диванчике у стены Катя видела теперь лишь его затылок.
— Да не очень, дядь Леш. Мать сокращать хотят.
— Уже сказали?
— Угу. С первого числа, говорят. И платить ничего не хотят. Тем, кого сокращают, зарплата же за три месяца положена? А ей сказали: «Или пиши заявление с первого числа по собственному, или прямо сейчас уволим». Она и написала. Все-таки еще две недели поработать дадут.
Папа мрачно покачал головой.
— Все разваливают. На глазах ведь разваливают. Суки.
— Леша! — строго одернула мама, но тот лишь отмахнулся, как от назойливой мухи.
— Мы с мамой поговорили, — продолжал Сергей. — Она торговать, наверное, попробует. На вокзале закупаться, когда ташкентский поезд приходит, а потом на рынке продавать по нашей цене. Чай там, одежду…
— Купить дешевле, продать дороже, — проворчал папа. — Помнится, недавно еще за такое сажали.
— Может, и сажали. А сейчас это называется бизнес.
Папа не стал спорить. Снова сокрушенно покачал головой, попыхивая папиросой.
— Как все изменилось-то, твою мать. Просыпаюсь, выхожу ставни открыть, смотрю по сторонам — и не узнаю. Вроде и дома все те же, и соседи те же, и улица наша. Все, как всегда. А вот и ни хрена. Все изменилось. Людей с работы прут, как скотов. Зарплату не платят. Таньке вон сахаром часть зарплаты дали. Хорошо хоть не гуталином, твою мать, как в мультике. Демократия… Телек включишь — волосы дыбом встают. Бандиты, рэкетиры, наркоманы. Сколько лет живу, о наркоманах слыхом не слыхивал. А теперь их в кино показывают. Зачем? Как будто какой-то эксперимент над людьми. Выживут — не выживут. Как у нацистов. Только нацисты не врали. А эти врут. «Все, — говорят, — хорошо будет». Какой, сука, хорошо, когда страна на глазах разваливается?
— Да хватит ругаться уже! — не выдержала мама. — Заладил одно и то же, молодежи мозги компостируешь. Им оно надо? Лучше, вон, на огород сходи, помидоров принеси. Сергей, кушать будешь?
Вскоре стемнело окончательно. Перебравшись из летней комнаты в основную часть дома, Катя смотрела в окно на папу, вышедшего за ворота. Он присел на скамейку в палисаднике и закурил, бросая мрачные взгляды по сторонам. После чего тяжело, словно на него свалилась вся тяжесть этого мира, поднялся и принялся закрывать ставни.
Переодевшись в ночную рубашку, Катя легла под простыню — из-за стоявшей второй месяц жары никто даже не думал накрываться одеялом. Валя включила ночник, когда-то сделанный отцом из найденного на улице плафона, и листала журнал.
— Тех двух девчонок нашли, — сказала Катя, стараясь говорить тихо, чтобы шуршащая в родительской спальне мама не услышала.
Валя вздохнула.
— Слышала. А ты откуда знаешь?
— Родители шептались, а я подслушала.
— Говорят, одну нашли на дорожке к пруду, между мебельной и лесом. Прямо в траве лежала. Ее задушили собственными колготками. А вторую нашли на пустыре, за участком погорельцев.
— Которые три года назад уехали, что ли?
— Ага. Позавчера нашли. Там милиция была, дергала всех, вопросы задавала. Кто что видел, кто что знает. Собаку притащили. Она землю нюхала, нюхала, потом побежала куда-то. Нашли они чего-нибудь или нет — фиг знает.
Кате не нужно было напрягать фантазию, чтобы представить, как могли выглядеть тела растерзанных девочек. Наоборот, образы, несмотря на активное противодействие с ее стороны, сами всплывали в голове Кати.
— А глаза…? Им тоже выкололи?
— Выколол.
— Что?
— Это же маньяк. Маньяк-убийца, — Валя тоже перешла на шепот. — Как в кино. А, ты не смотрела… Мы у Сашки Пименовой киношку одну смотрели. Триллер называется. Про маньяка. Псих, который убивает людей просто так.
— Таких не бывает, — попыталась робко возразить Катя.
— Бывает, еще как бывает! Просто раньше в газетах и по телевизору про таких не говорили. А сейчас говорят. Сказала же тебе, психбольной. У таких что-то в голове, — Валя покрутила пальцем у виска. — Шарики за ролики заехали, короче.
Катя поежилась.
— Может, зря пишут и показывают про таких? Вдруг их еще больше станет?
— Дура ты, — отмахнулась Валя.
Катя не ответила на оскорбление, лишь обиженно отвернулась к стене. Валя снова принялась шелестеть страницами. Это был модный журнал — «заграничный», как с уважением и трепетом в голосе говорила старшая сестра — с, подумать только, цветными фотографиями. Там были статьи о знаменитых в Америке певицах и актрисах, лица и имена которых ни о чем не говорили ни Кате, ни самой Вале. Журнал сестра одолжила у подружки и берегла его, как бесценный артефакт.
Катя уже стала засыпать, когда услышала странный звук, показавшийся ей воем. Она встрепенулась, обернулась на Валю. Та замерла с широкими глазами и открытым ртом.
— Что это?
— Сирена, — прошептала Валя. — Помнишь, когда Машу нашли? Милиция приехала когда, у них точь в точь такая же сирена орала.
Девушки подскочили. Набросив поверх ночной рубахи халат, Катя побежала за сестрой к веранде. Там уже был папа, который словно ждал сигнала тревоги. В руках топор.
— Закройтесь за мной! — велел он, распахивая дверь на темную, но все еще жаркую улицу. — Не открывать никому, кроме меня!
Папы не было полчаса. За это время сестры, затаив дыхание в своей каморке и вслушиваясь в звуки за непроницаемым благодаря ставням окном, ловили каждый звук с улицы. Сирены, далекие крики и возбужденные голоса. Потом громкий хлопок, от которого задребезжало стекло в окне…
Никто не уснул, пока папа не вернулся. Это случилось примерно через полчаса. Он шагнул в дом из темноты — бледный, с потерянным взглядом и чуть трясущимися руками. Дико, словно не узнавая, посмотрел на открывшую ему маму и на дочерей, стоявших в сторонке и тревожно жавшихся друг к другу. Как зомби, ничего не видя перед собой и руководствуясь мышечной памятью или человеческим вариантом автопилота, папа поставил топор у двери и тщательно запер ее — сначала на замок, затем на широкий и мощный засов.
— Что случилось? — голос мамы звенел от тревоги. — Опять кого-то убили? Что там?
— Ничего, — пробормотал папа. — Ложитесь спать. Все слышали? Спать, быстро.
Слова адресовались дочерям. Те послушно испарились, но никто и не думал смыкать глаза. Когда родители забормотали в глубине дома, Валя и Катя осторожно, на цыпочках прокрались в коридор, где можно было разобрать голоса папы и мамы, и замерли, вслушиваясь.
Так они узнали, что произошло.
Выбежав из дома, папа увидел силуэты бегущих людей — и бросился за ними. Они двигались не к окраине поселка, к оврагам справа и лесу слева, а вглубь Ямы. Через два квартала впереди показались желтые милицейские машины с «ведерками» мерцающих тревожными синими вспышками мигалок на крышах. На улице уже собралась толпа перепуганных суматохой жителей поселка.
Что-то случилось в одном из домов, откуда совсем недавно уехали очередные старожилы — в город, к сыну, поддавшись его уговорам и охватившей Яму панике. Сейчас там поселились двое типов — в наколках, выдававших уголовное прошлое, с волчьими взглядами и хриплыми, прокуренными голосами. Папа оторопел, увидев смертельно бледного милиционера средних лет, который выбежал из калитки дома — даже не замечая наблюдавшую за ним толпу, страж порядка согнулся пополам, и его вырвало. Где-то во дворе раздался истошный, срывающийся крик:
— Пусти меня! Я ему пулю в лоб пущу! Е… ная гнида! Отпусти!
— Что случилось? — увидев соседа по фамилии Зиновьев, спросил папа. Тот, мрачный, покачал головой:
— Что-то с участковым. Не понял пока. Что-то хреновое, Данилыч.
Двое милиционеров выволокли со двора одного из уголовников. Голый по пояс, в наколках, с разбитым в кровь лицом, тот дико хохотал, извиваясь в крепких руках, словно одержимый, и верещал:
