Джорджо Фалетти - Я — Господь Бог
Джон неохотно доложил:
— Сказала, что сделала сальто-мортале, пока шел судебный процесс, чтобы нам перечисляли предусмотренные уставом месячные поступления. Но сейчас по иску предполагаемых наследников адвоката она получила новое предписание. Выплаты приостановлены до решения суда и урегулирования существующего разногласия.
Это означало, что до тех пор, пока судья не вынесет решения, «Радость» лишается основного источника финансирования. У них останется лишь незначительная государственная субсидия, и для обеспечения своих немалых нужд отныне придется полагаться только на собственные силы и случайную поддержку добрых людей.
Маккин снова задумчиво посмотрел в окно и промолчал. Когда же заговорил, Джон Кортиген услышал в его голосе уныние.
— Сколько у нас в кассе?
— Мало или почти ничего. Были бы мы акционерным обществом, я сказал бы, что мы банкроты.
Священник обернулся, и Джон увидел на его лице слабую улыбку:
— Не волнуйся, Джон. Выкрутимся. Как всегда. И на этот раз тоже.
И все-таки в его тоне не слышалось ни уверенности, ни столь свойственного ему упрямого оптимизма. Казалось, он говорит, скорее желая обмануть самого себя, нежели убедить собеседника.
Джон почувствовал, как холодок реальности постепенно изменил атмосферу в комнате.
— Хорошо. Я ухожу. О других проблемах поговорим потом. По сравнению с этим все остальное — пустяки.
— Да, Джон, иди, иди. Сейчас приду.
— Хорошо. Жду внизу.
Отец Маккин наблюдал, как Джон, его доверенное лицо, выходит и аккуратно прикрывает за собой дверь.
Я — Господь Бог…
Майкл Маккин не был богом. И не желал быть им. Он оставался просто человеком, знающим свои земные пределы. До сих пор довольствовался тем, что служил Господу наилучшим образом, принимая то, что ему предлагалось, и делая все, что от него требовалось.
Но теперь…
Он взял мобильник и отыскал в нем номер архиепископа Нью-Йорка. Из-за нетерпения гудки показались ему слишком долгими. Услышав ответ, он представился:
— Я — преподобный Майкл Маккин из прихода церкви Святого Бенедикта в Бронксе и главный администратор «Радости», общины, которая занимается реабилитацией детей, имевших проблемы с наркотиками. Я хотел бы поговорить с кабинетом архиепископа.
Обычно он представлялся гораздо короче, но сейчас решил сделать это подробнее, чтобы побыстрее соединили.
— Минутку, отец Маккин.
Его поставили на ожидание. Через несколько секунд он услышал молодой вежливый голос:
— Здравствуйте, преподобный. Я — Сэмюель Беллами, один из сотрудников кардинала Логана. Чем могу быть полезен?
— Мне необходимо как можно скорее поговорить с его высокопреосвященством. Лично. Поверьте, речь идет о жизни и смерти.
Должно быть, он сумел произвести впечатление и передать собеседнику свою тревогу, потому что в тоне Беллами прозвучало искреннее сожаление, не только озабоченность:
— К сожалению, кардинал сегодня утром отбыл ненадолго в Рим. Он направился к папскому престолу для беседы с понтификом. И вернется не раньше воскресенья.
Майкл Маккин внезапно почувствовал себя потерянным. Целая неделя. Он надеялся разделить груз своего беспокойства с архиепископом, получить у него совет, какое-то указание. О чуде освобождения даже думать не приходилось, но узнать мнение начальства в этот момент просто необходимо.
— Могу я чем-нибудь помочь вам, преподобный?
— Нет, к сожалению. Я только попросил бы вас как можно быстрее устроить мне встречу с его высокопреосвященством, когда он вернется.
— Обещаю сделать все, что в моих силах. И сам позабочусь сообщить об этом в приход.
— Благодарю вас.
Преподобный Маккин выключил телефон и опустился на кровать, почувствовав, как матрас осел под его тяжестью.
Впервые с тех пор, как принял обет, он ощутил себя по-настоящему одиноким. И ему, человеку, учившему людей любви и прощению, впервые захотелось спросить Господа Бога, единственного и настоящего, почему он покинул его.
Глава 20
Вивьен вышла из окружного управления полиции и направилась к машине. Посвежело. Солнце, утром казавшееся раскаленным, теперь сражалось с неожиданно налетевшим восточным ветром. Свет и тень словно оспаривали друг у друга небо и землю.
Похоже, судьба этого города определена: все время стремиться вперед, стремиться изо всех сил, так никогда ничего и не достигая.
Она нашла Рассела Уэйда в условленном месте.
Вивьен еще не сумела составить представление о нем. Всякий раз, когда она пыталась это сделать, обнаруживала какой-то непредвиденный изъян, что-то неожиданное и невероятное, искажавшее картину, которая складывалась в ее воображении.
И это раздражало ее.
Направляясь к нему, она припомнила всю эту сумасшедшую историю.
Когда в кабинете капитана стало ясно, что говорить больше не о чем, а остается только действовать, Вивьен обратилась к Уэйду.
— Подождите меня, пожалуйста, снаружи.
Невезучий обладатель незаслуженной Пулитцеровской премии поднялся и направился к двери.
— Нет проблем. До свиданья, капитан, и спасибо.
Ответ Белью прозвучал бы безупречно вежливо, если бы не слегка ироничный тон:
— Не за что. Если результаты окажутся такими, каких желают все, то очень многие люди должны будут поблагодарить вас.
А также руководители некоторых газет…
подумала Вивьен.
Рассел вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь, и она осталась наедине со своим начальником. И первым делом чуть было не спросила, не сошел ли он сума, договариваясь с таким типом, как Рассел Уэйд. Однако ее отношения с капитаном изначально строились на взаимном уважении, и она не собиралась изменять этому принципу. Кроме того, ей не хотелось, задавая подобный вопрос, ставить его в неловкое положение.
— Что скажешь, Алан? Я имею в виду эту историю со взрывчаткой.
— Скажу, что она кажется безумной. И невозможной. Но после 11 сентября я обнаружил, что пределы безумия и невозможного несколько расширились.
Вивьен подтвердила свое согласие с этими соображениями, перейдя к другой теме — к тому, что беспокоило ее больше всего. К слабому звену цепи.
— А что думаешь об Уэйде?
Капитан пожал плечами. Это могло означать все и ничего.
— Пока что он дал нам единственный реальный след. И нам еще повезло, что есть хоть этот, откуда бы он ни взялся. В обычных условиях я выставил бы этого франта отсюда под зад ногой. Но сейчас у нас необычные условия. Погибло почти сто человек. А сколько еще людей не знают, что рискуют кончить так же. Как я сказал на брифинге, мы обязаны использовать любую возможность. К тому же эта история со снимками любопытна. Она превращает рутинное дело в гипотезу, имеющую жизненно важное значение. И кажется мне вполне правдоподобной. Только действительность бывает столь прихотливой, что создает подобные совпадения.
Вивьен часто думала так же. И опыт ее работы, похоже, с каждым днем все больше подтверждал эту мысль.
— Оставим для себя эту информацию?
Белью почесал ухо, как нередко делал, размышляя:
— Пока что оставим. Не хочу прослыть распространителем паники и чтобы за моей спиной смеялись все власти и вся полиция в стране. Всегда ведь существует, даже если и не верю в это, какая-то гипотетическая возможность, что все лопнет как мыльный пузырь.
— Полагаешься на Уэйда в этом смысле? Ясно как божий день, что он ищет сенсацию.
— Да, это так. Но именно поэтому будет молчать. Ведь это его устраивает. Мы тоже промолчим — по той же причине.
Вивьен попросила подтверждения тому, что уже знала:
— Выходит, отныне я должна водить его за собой?
Капитан развел руками, как бы мирясь с неизбежным.
— Я дал ему слово. И обычно держу его.
Капитан сменил разговор, поставив точку в этом вопросе:
— Сейчас позвоню в управление Шестьдесят седьмого округа, чтобы прислали тебе файл с досье Зигги. Если сочтешь нужным, можешь осмотреть его квартиру. Что касается этого типа, найденного в стене, который внезапно стал главным действующим лицом, есть какие-нибудь соображения?
— Да, у меня есть одна зацепка. Не бог весть что, но может послужить исходной точкой.
— Очень хорошо. За работу. И что бы ни понадобилось, только дай знать. Предоставлю все необходимое без особых объяснений начальству — пока что.
Вивьен не сомневалась в этом. Она знала, что капитан Алан Белью гордился старой дружбой с начальником Департамента нью-йоркской полиции, которая, в отличие от дружбы с ним Элизабет Брокенс, жены Чарльза Брокенса и так далее, и так далее, не была показной.
