Эрин Харт - Земля призраков

— Спасибо, что уделили мне время, святой отец. Я думаю, пока это все.

— Скажите Нуале и детям, что я спрашивал о них.

— Да, конечно, — Девейни повернулся, чтобы уйти, и уже отворил дверь, когда услышал неуверенный вздох священника.

— Знаете, я бы хотел, пока вы здесь… — сказал Кинселла. — Хотя вряд ли стоит упоминать об этом…

— Что случилось? — спросил Девейни.

— Ну, у нас тут недавно произошла череда незначительных краж, ничего серьезного, просто кто-то стащил свечи, купленные на церковные пожертвования, в одной из боковых капелл. Несколько свечей, может, и не очень заметны на фоне более серьезных вещей, но в маленьком приходе, подобном нашему, каждый пенни на счету, и все так непонятно…

— Можете показать, где это?

Кинселла проводил его к маленькой затененной капелле сразу за алтарем. Витражное стекло пропускало скудный свет в альков, где на алтаре возвышалась раскрашенная алебастровая статуя Девы. Металлическая корона из звезд образовывала нимб вокруг ее головы, и полдюжины мерцающих свечей освещали ее лик снизу. Девейни вдруг вспомнил, как ребенком был заворожен подобной статуей. С простертыми руками, в небесно-голубом платье, с лицом, сияющим добротой, — она казалась самым прекрасным существом, которое он когда-либо видел. Он усердно копил тысячу пенни, чтобы затеплить еще одну свечу у ее ног. Девейни вновь обратился к священнику:

— Итак, недавняя кража была не первой.

— Первая произошла около полугода назад, затем, спустя несколько месяцев — еще раз, и, наконец, в прошлые выходные. Свечи обычно хранятся здесь. — Кинселла указал на пустую полку под цепочкой мерцающих обетных свечек. — Я бы даже и не заметил, но мы как раз установили целый ряд новых свечей в пятницу, а в воскресенье утром они все исчезли. Я не хотел говорить об этом, но теперь кражи стали регулярными. Я не уверен, будем ли мы возбуждать судебное расследование, но, конечно, я бы хотел знать, у кого возникла потребность воровать в церкви. Может быть, это крик о помощи.

— Сколько входов у здания? — спросил Девейни.

— Главный вход, естественно, и два боковых, один через ризницу, а другой — здесь. — Священник указал на дверь за углом. — Но эта дверь почти все время закрыта, используется только для похорон или чего-нибудь вроде того.

— Вы всегда полностью запираете здание?

— Боюсь, у нас нет иного выбора, — сказал Кинселла. — Службу я провожу только два раза в неделю, у меня есть еще два прихода, за которыми нужно присматривать. Если только здесь нет уборщиц, как сегодня, или мы в какой-нибудь вечер не готовимся к венчанию, здание накрепко заперто. И в субботу вечером открыто, конечно, когда я исповедую прихожан. Я почти уверен, что тогда кражи и происходят.

— Почему вы так говорите?

— Ну, мне пришло на ум, что в тот вечер, когда случалось воровство, нас посещал «призрачный прихожанин». — Лицо Кинселлы выдавало смущение. — Боюсь, звучит не очень-то красиво.

— Почему вы называете его так?

— Я даже не уверен, что это мужчина, — сказал Кинселла. — Эта личность — кем бы она ни была — ждет, пока предшествующий посетитель покинет исповедальню, а затем входит с противоположной стороны. Никогда не произносит ни слова. Сначала я просто выжидал, ведь иногда требуется время, чтобы привести мысли в порядок. Я пытался заговорить, но не получал ответа. Пять минут спустя этот некто встает и уходит. Я до сих пор не решился открыть дверь и выяснить, кто это.

— Сколько раз это происходило?

— Я не знаю. Четыре или пять раз, думаю.

— Можно взглянуть на исповедальню? — спросил Девейни.

— Конечно, идите за мной, — откликнулся Кинселла.

— Вы исповедуете каждую неделю?

— Да. Всегда много народу на Рождество и Пасху, но в основном это не очень востребовано.

Кинселла жестом предложил Девейни открыть дверь в исповедальню и заглянуть в центральное помещение, где, как тот убедился, не было ничего, кроме бархатной подушки для священника и раздвижных деревянных дверок. Левые дверцы были открыты, и он мог видеть, где исповедник через решетку, покрытую черной материей, выслушивает признания.

— Вы не против, если я на минуту войду? — попросил Девейни. — Как заходит исповедующийся?

— Всегда справа. Для меня, разумеется, когда я внутри. А это что-то меняет?

Девейни показалось, что он расслышал волнение в голосе Кинселлы, напоминающее энтузиазм рядового гражданина, который принимает участие в полицейском расследовании — энтузиазм, который не всегда к лицу и полицейскому.

— Возможно, — ответил Девейни. Он стоял как раз напротив двери исповедальни, осматривая внутренность церкви. — Кто бывает у вас постоянно?

— Трудно сразу перечислить.

— Возможно, кто-то мог видеть ваш фантом.

Кинселла, оказывается, уже думал об этом.

— Миссис Фелан, что живет как раз рядом с нами, в переулке. Том Данн, с тех пор как вышел на пенсию, приходит каждую неделю, и Маргрет Конвей. Ну, и некоторые другие.

Самая безобидная компания, какую только можно вообразить, подумал про себя Девейни. И много же у них, наверное, грехов!

— Где они ждут своей очереди?

— На скамьях, сразу напротив. Но, как я сказал, этот некто всегда ждет, пока последний из них уйдет, прежде чем зайти с другой стороны. Сомневаюсь, видел ли его кто-нибудь из них.

Девейни открыл дверь и вошел в исповедальню с той стороны, с которой входил призрачный кающийся грешник. Когда последний раз он был в таком же месте, он был в возрасте Патрика, маленького алтарного служки с промытыми мозгами и нечистыми мыслишками. Он закрыл дверь, чтобы достичь полного эффекта. Он чуть улыбнулся, отчетливо вспомнив тот момент, когда отверг идею Бога. Это было не сложнее, чем щелкнуть выключателем. С тех пор он чувствовал себя лучше. Он преклонил колени пред аналоем, но не принял предписанную позу, а рассматривал интерьер крошечного пространства. В его голове зазвучали покаянные признания: осуждение ближнего, недостаток смирения, склонность к спиртному, словно Бог — некий счетовод, записывающий каждое мелкое прегрешение. Впрочем, могли быть и серьезные грехи. Что всегда твердит Хулихан? Он будто услышал характерный гнусавый говорок своего старого приятеля, отрывисто перечислявшего: «Пьянство, мошенничество, блуд и колдовство. И нет тому конца, куда ни взгляни». Ладони Девейни увлажнились, дыхание участилось, но он оставался в исповедальне, слабо освещенной через маленькое зарешеченное окошечко. Он попытался вздохнуть поглубже, но почувствовал, что дыхание затрудняется. Девейни ощутил головокружение и понял: следует выбираться. Он коснулся аналоя, чтобы подняться на ноги и, хотя не до конца поборол панику, почувствовал под пальцами необычную шершавость. С большим усилием он встал и выбрался из исповедальни, глотая воздух. Кинселла был прямо перед ним.

— Вам плохо? — Лицо священника выказывало искреннюю озабоченность. Девейни присел на край ближайшей скамьи и попытался восстановить дыхание.

— Кажется, грипп подхватил, — пояснил он, когда смог, вытирая лицо скомканным платком из заднего кармана.

— Вы уверены? Может, позвонить доктору?

Девейни покачал головой. Он не должен здесь находиться. И отнюдь не хочет, чтобы его товарищи из полиции узнали об этом. Он вновь вошел в открытую дверь исповедальни. И наклонился, чтобы осмотреть аналой. То, что он ощутил пальцами, оказалось буквами или инициалами, грубо вырезанными на дереве, скорее всего — перочинным ножом. Чтобы рассмотреть их, ему пришлось едва ли не лечь на пол. Из нагрудного кармана он вытащил маленький фонарик и осветил затемненное место. Это не были инициалы, но цепочка букв — О Н З Н А Е Т Г Д Е О Н И. Ему потребовалось еще несколько секунд, чтобы выделить слова: «Он… знает… где… они». Девейни почувствовал, что дыхание опять замерло.

— На сей раз все, святой отец, — сказал он, поднимаясь и убирая фонарик в карман куртки. — Но сделайте мне одолжение. Не позволяйте никому сюда заходить. Выведите всех из церкви и заприте ее, пока я не вернусь.

ГЛАВА 4

Было уже почти два тридцать, когда Нора подъехала к Драмклегганскому монастырю. Она услышала звуки флейты и шум мотыги, вгрызающейся в сырую почву. Весь путь сюда она размышляла: рассказать кому-нибудь о телефонном звонке или нет. В конце концов она решила держать язык за зубами, пока не произойдет что-нибудь еще. Впрочем, Нора не представляла, что это будет. Держа в руках папку со снимками кольца, она направилась туда, где работал Кормак. Он был к ней спиной, и она подошла ближе, восхищаясь тем, как ловко он машет тяжелой мотыгой. Она выбрала момент, когда острое лезвие вонзилось в землю, и тогда заговорила:

— Я вернулась. Я привезла то, что вы просили.

Услышав ее голос, Кормак выпустил деревянную рукоятку и повернулся, вытирая ладони о пыльные джинсы.