Джулия Берри - Вся правда во мне
Сквозь арочное окно в побеленном своде церкви я видела яркое полуденное солнце. Какой чудесный сегодня день.
Было ли мне что им ответить?
Нет. Я бы ответила только тебе.
– Джудит Финч, – повторил он, – вы обвиняетесь не только в соучастии в преступлениях, вменяемых Лукасу Уайтингу, но и прелюбодеянии и проституции. Есть ли вам что сказать в оправдание?
Я разглядела в толпе лицо моей матери. Она закрыла глаза и сидела так неподвижно, как будто спала.
Старейшины старались не выказывать своего раздражения на глазах у всех, хотя мое упрямство их и разозлило.
– Лукас Уайтинг, – сказал Браун, – Если вы не знали, где прячется ваш отец, каким образом вы оказались вчера в его хижине?
– Меня привела туда его лошадь, – старейшине пришлось перегнуться через стол, чтобы расслышать твой голос.
– Лошадь, которую Джудит Финч привела с поля боя?
Тебе даже не нужно было отвечать на вопрос. Это не имело никакого значения. Все знали, кому принадлежит Фантом.
Старейшины долго совещались. В церкви стояла тишина, прерываемая лишь шарканьем ног по деревянному полу. Я видела как Уильям Солт, качаясь на каблуках, искоса смотрит на меня. Давай, скажи, что ты видел, как я вчера пыталась освободить Лукаса. Но он не стал. Наверное, не захотел признаться в том, что ему не удалось догнать девчонку.
Старейшины закончили обсуждения.
– Лукас Уайтинг, вам, как и всем, не было известно о том, что ваш отец жив. Обвинения в укрывательстве и пособничестве с вас сняты. Но вы обвиняетесь в связи с немой девицей Джудит Финч. Что вы можете сказать в свое оправдание?
Члены городского совета, сдвинув брови, уставились на горожан. Кто-то хихикнул.
Ты не знал, что ответить. Вряд ли тебе поверят после показаний Джиллиса.
Раздался стук молотка.
– Раз вы оба отказываетесь что-либо говорить в свое оправдание, стало быть, ваша вина доказана, и вы оба должны понести наказание. За блуд вы на три часа приговариваетесь к стоянию у позорного столба, потом вас отведут в тюрьму. Утром Лукас Уайтинг будет освобожден. Вина же Джудит Финч за укрывательство Эзры Уайтинга, за сокрытие местонахождения арсенала, за предательство и грабеж считается доказанной. Она также обвиняется в прелюбодеянии. Приговор ей будет вынесен завтра.
Горожане встали и начали аплодировать.
Руки Горация Брона, более тяжелые, чем оковы, схватили меня за запястья. Похоже, в этот момент ему хотелось, чтобы эту обязанность за него выполнил кто-то другой.
Он повел меня по проходу. Все стояли. Школьники плевались в меня и оскорбляли. Родители их не останавливали. Мама, когда я проходила мимо, вообще отвернулась. Миссис Робинсон кидала исполненные ненависти взгляды. Авия Пратт, не отрываясь, смотрел на меня с торжествующей улыбкой. Я повернулась, чтобы увидеть тебя в последний раз, но толпа уже скрыла тебя от моих глаз.
II
Гораций Брон тяжелой рукой подтолкнул меня к позорному столбу. Он положил мои руки в специальные выемки в доске, шею – в выемку побольше и опустил верхнюю перекладину. Я стояла на постаменте с неудобно согнутой спиной.
Хорошо хоть день сегодня был не по-ноябрьски теплым, и припекало солнце.
Когда я поднимала голову, мне был виден лес, церковь, школа, улицы и дома, вечнозеленые ели, обрамлявшие городок и желто-коричневый ковер из опавших листьев. А еще пару сотен оживленно что-то обсуждающих горожан с детьми.
Не что-то, а меня.
Я уронила голову. Теперь мне были видны лишь серые доски постамента. Доски пережимают мне горло и мешают дышать, когда я поднимаю голову, этому противится моя спина.
Гораций Брон возвращается в церковь и через несколько минут как жеребенка на привязи выводит тебя. Ты небрит, твое лицо измучено и разбито. Посмотри мне в глаза, Лукас, не обращай внимания на путы.
И вот ты смотришь на меня. Смотришь, пока они заковывают тебя так же, как и меня. Но что ты при этом думаешь, я не знаю. Вот они закрепили верхнюю доску. Теперь между нами толстый столб, на котором держится эта двойная конструкция. Мы рядом, но не можем друг друга видеть. Зато весь город разглядывает нас как охотничьи трофеи.
У меня начинают неметь руки, а прошло всего минут пятнадцать.
Калеб Уиллз, долговязый младший брат Дугласа, начинает первым. Он берет полную пригоршню грязи и швыряет ее в меня, целясь в лицо, но промахивается. Он ждет, что кто-то его остановит, и, не дождавшись, швыряет комок грязи снова. Бросок достигает цели.
Я с трудом разлепила глаза.
Я слышу крики убегающих куда-то мальчишек и знаю, что они вернутся.
Так и есть. С полными руками компоста. Гнилыми, текущими кабачками и перцами. Они еще не начали забрасывать меня ими, а я уже чувствовала запах. Когда тебя забрасывают подгнившими яблоками и картошкой, это, оказывается, больно. Тебя они тоже не щадят.
Родители стоят и смотрят, как нас забрасывают.
И вот:
– Хватит, – прорычал Гораций Брон.
Все шалуны попрятались за мамины юбки. Все горожане вдруг вспомнили о домашних делах. И все закончилось также быстро, как и началось. Горожане потянулись по домам, продолжая перемывать нам кости.
III
Гораций Брон вернулся в свою кузницу. Ее двери выходят на площадь, и он может работать и присматривать за нами.
Нам осталось больше двух часов, но облегчения от того, что нас скоро освободят, я не испытываю.
Интересно, а что чувствовала та французская девушка, когда пламя, разожженное ее соотечественниками, уже начало лизать ее ступни? Облегчение, что все это быстро закончится?
Мои глаза обожгло холодом, я не стану плакать.
Очень болит спина.
Но гораздо больнее другое.
IV
Мы стоим, падаем и снова поднимаемся.
Мы вертим шеями, чтобы доски не так давили на трахею.
Мне тебя не видно, но я слышу, как ты двигаешься.
Мы не разговариваем. О чем нам говорить?
V
– Я ночью замерз, – сказал он мне как-то утром. – Если уж ты не хочешь делить со мной постель, сшей из старого тряпья мне одеяло. Свое я отдал тебе.
Я сшила ему одеяло.
Ему не понравилось мое шитье. Мне кажется, что маме бы тоже не понравилось. Как мне тогда хотелось, чтобы она меня отругала!
VI
В ту, вторую ночь ему не нужно было меня запирать. Я все еще была слишком напугана тем человеком, который мне угрожал, чтобы думать о побеге. Мысли о нем и храбрость пришли позднее.
Но он все равно меня запер, сказав, что ему нужно кое-что принести. Он принес что-то большое, завернутое в одеяло.
VII
Лотти была влюблена. Поэтому она и ушла из дома. Я волновалась за нее, но не так, как остальные. Я была уверена, что она жива и прячется где-нибудь со своим возлюбленным. Я надеялась, что она расскажет мне, кто он. Она была уверена, что скоро выйдет замуж.
Любовь не принесла ей счастья, как и мне.
VIII
Я вспомнила скомканное платье в руках у мельника. Такое старое и ветхое. Мне странно было думать, что я когда-то позавидовала Лотти. Я думала об этом даже тогда, когда жила с ним. Какая ирония в том, что я когда-то позавидовала ее двум красивым платьям. Они так ей шли. И все-таки я думала о том, коричневом платье, таком элегантном и совсем не похожим на то, которым он его заменил. Оно долго оставалось таким же красивым.
Как мало на самом деле значат и значили какие-то платья.
IX
Что делал Авия Пратт у моего дома ночью с фонарем? Почему он продолжает меня ненавидеть? Лотти умерла много лет назад.
– Джудит.
Голос прозвучал как будто издалека.
Я дернулась и ударилась шеей о верхнюю планку.
Ты. Ты заговорил со мной.
– Ммм, – ответила я. – Это ты? Я могу только представить себе, как ты выглядишь у столба в этих оковах.
– Лучше бы мне оказаться совсем в других местах.
Я усмехнулась.
– А мне здесь нравится.
Теперь рассмеялся ты, и я на мгновение забыла, где мы. Но смех угас, и ближе мы не стали.
– Прости меня, – сказал ты.
– За что?
Ты не мог найти слова.
– За…
– …за то, что смела подумать, что ты можешь меня полюбить?
– Что ты имеешь в виду? – было слышно, что ты разозлился.
– Ничего, – сказала я, – прости.
Это рассердило тебя еще больше.
– За что?
– Не важно, Лукас, – ответила я. – Завтра к вечеру меня не станет. Найди кого-нибудь, женись и заведи дюжину ребятишек.
– Почему ты решила, что завтра вечером умрешь?
Я поводила шеей, чтобы найти более удобное положение.
– Они не успокоятся, пока не обвинят кого-то в смерти Лотти.
Нет-нет! Только не плачь!
– Я теперь проститутка и развратница, меня не жалко.
Мне было слышно, как ты тяжело дышишь. Из печных труб стали доносится запахи ужина.
– Джудит.
– Мм?
– Джудит, послушай меня.
Что-то в твоем голосе заставило меня замолчать.
– Я люблю тебя.
Господи!
– С самого детства. Ты мне веришь?
Я обливалась слезами, но совсем не из-за холодного ветра. И у меня не было никакой возможности вытереть нос.
