Айра Левин - Поцелуй перед смертью
— Хорошо.
— В три часа?
— Хорошо, в три часа. Большое спасибо за звонок. Это очень любезно с вашей стороны.
— Не стоит благодарности, — сказал он. — До свидания, Марион. — Он добавил после паузы: — Мне как-то неловко называть вас мисс Кингшип. Эллен столько мне о вас рассказывала.
— Пожалуйста, называйте как хотите… — Ей опять стало неловко. — До свидания… — сказала она, не зная, как ей называть его — Берт или мистер Корлисс.
— До свидания, — повторил он.
Марион положила трубку и несколько мгновений стояла, глядя на телефон. Потом пошла к кофейному столику, встала на колени и опять взялась за работу. Но движения тряпки были как-то чересчур порывисты, — этот звонок нарушил заведенный ею порядок вещей.
Глава 2
Он стоял в тени огромной статуи спиной к пьедесталу, держа под мышкой бумажный пакет. На нем был отличный серый летний костюм. Перед ним в обе стороны протекали потоки людей, и их движение казалось замедленным на фоне рычавших автобусов и нетерпеливых такси. Он внимательно вглядывался в лица. Обычная для Пятой авеню публика — мужчины в пиджаках без подплечников и узких галстуках; женщины в элегантных строгих костюмах с завязанными на горле шарфиками, высоко держащие головы с безупречными прическами — можно подумать, что впереди их поджидают фотографы. И, как пролетные воробьи, которых снисходительно терпят в вольере для экзотических птиц, среди толпы так же выделялись провинциалы с загорелыми лицами, таращившиеся на статую и на освещенные солнцем шпили собора Святого Патрика на другой стороне улицы. Он вглядывался в лица, мучительно пытаясь припомнить фотографию, которую ему так давно показывала Дороти. «Марион была бы хорошенькой, если бы не стягивала волосы на затылке вот так». Он улыбнулся, вспомнив, как Дороти свирепо нахмурилась, стянув на затылке собственные волосы.
Она появилась с северной стороны, и он узнал ее издалека. Высокая и худая — пожалуй, слишком худая, — она была одета примерно так же, как и остальные женщины на улице — строгий коричневый костюм, завязанный на горле золотистый шарфик, маленькая шляпка, которая словно перекочевала ей на голову из журнала «Вог», и сумочка через плечо. Казалось, что эта одежда ей неудобна и сковывает движения, словно ее шили для кого-то другого. Темно-русые волосы были стянуты на затылке. Большие, как у Дороти, карие глаза на худом лице казались чересчур огромными, и высокие скулы, которые так украшали ее сестру, у нее выглядели слишком острыми. Подойдя ближе, она увидела его и подошла с неуверенной вопросительной улыбкой. Его внимательный взгляд, казалось, смутил ее. Он заметил, что на губах ее была едва заметная светло-розовая помада, которая у него ассоциировалась с девочками-подростками, только начинающими робко экспериментировать с макияжем.
— Марион?
— Да. — Она с колебанием протянула ему руку. — Здравствуйте, — быстро проговорила она, улыбаясь какой-то точке пониже его глаз.
Кисть ее руки была длинной и холодной.
— Добрый день, — сказал он. — Я очень рад познакомиться с вами.
Они пошли за угол в коктейль-бар в раннем американском стиле. Марион, поколебавшись, заказала «Дайкири».
— Боюсь, что у меня мало времени, — сказала она, напряженно сидя на краешке стула. Ее пальцы судорожно сжимали бокал.
— И куда это красивые женщины всегда торопятся? — с улыбкой спросил он и тут же увидел, что так с ней разговаривать нельзя: она натужно улыбнулась, и ей, по-видимому, стало еще более не по себе. Он вопросительно глядел на нее, давая время стихнуть эху этих слов. Потом начал снова: — Вы, кажется, работаете в рекламном агентстве?
— Да, у Камдена и Галбрайта, — ответила она. — А вы все еще учитесь в Колдвелле?
— Нет.
— Я думала, что вы только на втором курсе.
— Я был на втором курсе, но мне пришлось уйти из университета. У меня умер отец, и мне не хотелось, чтобы мать пошла работать.
— Извините…
— Может быть, я закончу курс в следующем году. А может быть, перейду на вечернее отделение. Вы какой университет закончили?
— Колумбийский. Вы родом не из Нью-Йорка?
— Нет, из Массачусетса.
Каждый раз, когда он пытался перевести разговор на нее, Марион говорила о нем. Или о погоде. Или замечала, что их официант похож на Клода Рейнса.
Наконец она спросила:
— Это — та самая книга?
— Да. «Обед у Антуана». Эллен хотела, чтобы я ее прочитал. На полях есть ее замечания, и я подумал, что вам захочется ее иметь.
Он протянул ей пакет.
— Лично меня, — сказал он, — привлекают более содержательные книги.
Марион встала.
— Мне пора идти, — извиняющимся тоном произнесла она.
— Но вы даже коктейль не допили!
— Извините, — торопливо сказала она, глядя на пакет с книгой. — У меня деловая встреча. Мне нельзя опаздывать.
Он встал.
— Но…
— Извините.
Марион смущенно на него посмотрела.
Он положил на стол деньги.
Они пошли к Пятой авеню. На углу Марион протянула ему руку. Она все еще была холодной.
— Рада была с вами познакомиться, мистер Корлисс. Спасибо за коктейль. И за книгу. Я вам очень благодарна… вы были очень любезны.
Она повернулась и растворилась в потоке людей.
Он стоял на углу с чувством пустоты в душе. Потом стиснул губы и пошел вслед за Марион. Ему издалека было видно ее коричневую шляпку и золотистый шарфик. Он держался от нее примерно в пятнадцати шагах.
Она прошла до Пятьдесят четвертой улицы, потом перешла на другую сторону и пошла по направлению к Мэдисон-сквер. Он знал, куда она идет. Он помнил ее адрес, приведенный в телефонном справочнике. Она пересекла Мэдисон-парк. Он остановился на углу и смотрел, как она поднимается на крыльцо старого особняка.
— Деловая встреча, — пробурчал он.
Немного подождал, сам не зная, чего ждет, потом повернулся и медленно пошел назад к Пятой авеню.
Глава 3
В воскресенье Марион пошла в Музей современного искусства. Первый этаж все еще занимала выставка автомобилей, которую она осмотрела раньше и сочла неинтересной; на втором этаже было чересчур многолюдно, и она поднялась по лестнице на третий этаж, где можно было спокойно бродить среди знакомых и милых сердцу картин и скульптур, наслаждаясь молочно-белой кожей в картине «Девушка, моющая волосы» и идеальной копьеобразной формой «Птицы в пространстве».
В зале Лембрука было двое мужчин, но они скоро ушли, оставив Марион одну в прохладном сером кубе зала с всего двумя скульптурами — мужчины и женщины. Он стоял у одной стены, а она простерлась на полу у противоположной. У них были худощаво-прекрасные, слегка удлиненные тела. Это удлинение придавало скульптурам неземной, почти религиозный характер, так что Марион могла смотреть на них без того смущения, которое она обычно испытывала, глядя на обнаженную натуру. Она медленно обходила скульптуру, изображавшую молодого человека.
— Привет! — раздался позади нее знакомый и несколько удивленный голос.
«Это, наверно, мне, — подумала она, — больше здесь никого нет» — и обернулась.
В дверях стоял улыбающийся Берт Корлисс.
— Привет, — смущенно отозвалась Марион.
— Как же тесен мир, — сказал он, подходя к ней. — Я поднимался по лестнице позади вас, только не был уверен, что это вы. Как у вас дела?
— Прекрасно, благодарю вас. — Они неловко помолчали. — А у вас? — добавила она.
— Тоже хорошо.
Они повернулись к статуе. Почему она кажется себе такой неуклюжей? Потому что он так красив? Потому что он входил в круг друзей Эллен — ходил на футбол и целовался с ней на скамейках, любил ее?..
— Вы часто сюда приходите? — спросил он.
— Да.
— И я тоже.
Теперь она испытывала смущение, глядя на статую, потому что рядом с ней стоял Берт Корлисс. Марион повернулась и пошла к статуе стоявшей на коленях женщины. Он пошел следом за ней.
— Вы не опоздали на свое свидание?
— Нет, — ответила она. Что он здесь делает? Ему больше подошло бы гулять по Центральному парку под руку с какой-нибудь красивой и самоуверенной Эллен…
Они смотрели на статую. Минуту помедлив, он сказал:
— Я и вправду решил, что это не вы, когда увидел вас внизу.
— Почему?
— Эллен никогда не ходила в музеи…
— Сестры необязательно в точности похожи.
— Видимо, нет.
Он обошел молящуюся фигуру.
— При факультете изобразительных искусств в Колдвелле есть небольшой музей, — сказал он. — В основном репродукции и копии. Раза два я затащил туда Эллен. Хотел привить ей любовь к искусству. — Он покачал головой. — Ничего из этого не вышло.
— Ее не интересовало искусство.
— Нет, не интересовало. А нам всегда хочется навязать любимым людям собственные вкусы.
