Эндрю Пайпер - Демонолог
Я останавливаюсь возле стола, а старая женщина, шаркая, проходит мимо и садится на место, где сидела, когда я к ней постучался. Во всяком случае, так я думаю, замечая одинокую кофейную чашку возле ее рук. Но заглянув в эту чашку, я вижу, что она не только пустая, но и чистая, словно ее только что сняли с полки в качестве забавы или чтобы прижать ею что-нибудь.
– Пола Рейес, – говорит она, протягивая мне руку. И только когда я пожимаю ее, до меня доходит смысл произнесенного имени.
– Пола? Я думал, вы пропали.
– Пропала. А теперь нашлась, не так ли?
– Что с вами произошло?
Она проводит пальцем по краю чашки.
– Я толком и не знаю. Удивительно, правда? – говорит она и сопровождает это коротким смешком. – Наверное, стукнулась обо что-то головой или еще что-нибудь. Старухи, они такие, вечно впросак попадают! Все, что я помню, это то, что вошла нынче утром в эту дверь, отворив сетку, а Делия сидит прямо вот на этом месте, где сейчас вы, и пьет кофе вот из этой самой чашки, а потом мы обнимаемся, и Делия готовит мне яичницу, словно ничего между нами и не произошло.
– Это чашка Делии?
– Ага.
– Она пустая.
– Она все выпила.
– Но на вид она совершенно чистая.
Старуха заглядывает на дно чашки, потом поднимает взгляд обратно на меня.
– Да, чистая, – говорит она.
– С вами все в порядке?
Кажется, она не слышит вопроса.
– У вас есть сестра, мистер Аллман? – спрашивает Пола.
– Нет. Хотя у меня был брат. Когда я был маленький.
– Ну, тогда вы должны знать, какое место близкие люди занимают в сердце человека. Такое так просто из памяти не сотрешь, так ведь? – Женщина качает головой. – Голос крови.
При упоминании о крови я замечаю – в первый раз – пятна на самом верхнем из надетых на нее свитеров. Точнее, это не свитер, а кардиган с выпирающими карманами. И на нем много мелких пятнышек вокруг живота. А еще к нему прилипли крошки земли, грязь с поля. На всей одежде этой женщины тут и там грязные пятна и мазки, и под ногтями у нее грязь.
– Это что?
Она опускает взгляд. Стирает с кардигана кровь и грязь тыльной стороной ладони.
– Не знаю даже, как это туда попало, сказать по правде, – говорит мисс Рейес, хотя в ее голосе слышится что-то, что можно принять за дрожь неуверенности. – Но когда работаешь в поле, на ферме, быстро перестаешь удивляться, что на тебя попадает грязь и все такое прочее.
– Такое впечатление, что в последнее время тут не производилось никаких особых работ.
Хозяйка поднимает на меня глаза, и из них тут же исчезает всякая теплота и дружелюбие:
– Вы считаете, что мы с сестрой ленивые?
– Я просто неудачно выразился. Простите.
– Я не занимаюсь прощениями, мистер Аллман. Это не мой бизнес, – говорит она, вдруг снова улыбнувшись. – Но если хотите получить его, становитесь на колени.
Не могу понять, серьезно старуха говорит это или нет. Какое-то жесткое выражение прячется за ее улыбкой, и оно заставляет предполагать, что последняя фраза – вовсе не шутка, но приказание. У меня нет иного выбора, кроме как притвориться, что я ничего не заметил.
– Те голоса, что вы слышали, – говорю я. – Те, которые приглашали вас вниз, в подвал…
– Да-да?
– Что они говорили?
Она обдумывает мой вопрос. Чешет голову, ищет что-то как бы в отдаленном прошлом, словно я спросил у нее имя мальчика, который сидел рядом с ней в детском садике.
– Вот какая странная вещь, – наконец произносит Пола. – Хотя я отлично помню, что это были слова, я не могу вспомнить, что они значили. Это вроде как такое ощущение, понимаете? Звук, который дал мне некое ощущение, и оно возникло внутри меня.
Тот самый шум в ушах, когда я ехал в Линтон. Звук, который дал мне некое ощущение.
– Вы можете его описать? – спрашиваю я.
– Это ужасная вещь. От него можно пополам согнуться, как от тошноты. Хочется даже вогнать себе гвоздь в руку.
– Потому что он причиняет боль.
– Потому что он вроде как раскрывает тебя всю, выворачивает наизнанку. Делает все вокруг таким четким, словно все предметы отлиты из чистого мрака, а не из света. Это тьма, которую видно лучше, чем любой свет.
Пылал огонь,Но не светил и видимою тьмоюВернее был, мерцавший лишь затем,Дабы явить глазам кромешный мрак,Юдоль печали, царство горя…
– Это может показаться странным вопросом, – говорю я. – Но вы когда-нибудь читали «Рай утраченный» Джона Милтона?
– Не такой уж я заядлый читатель, с сожалением могу сказать. Кроме Библии, конечно. Слишком много повседневных забот.
– Конечно. Можно тогда мы вернемся к тому ощущению, о котором вы говорили? Что вы увидели в этом видимом кромешном мраке?
– Увидела, какой может быть настоящая свобода. Никаких правил, никакого стыда, никакой любви, которая могла бы тебя сдерживать. Свобода как холодный ветер, дующий через поля. Как если бы умереть. Как если бы превратиться в ничто. – Моя собеседница кивает. – Да, думаю, именно так это и выглядело, кажется, я удачно выразилась. Свобода быть вообще ничем.
Да, я тоже кое-что знаю об этом. Это то самое ощущение, которое вытащило меня из номера 3627 в Санта-Кроче и оттащило в отель «Бауэр». Это та болезнь, которая поразила Тэсс. Заставила ее упасть с крыши. Как если бы умереть. Нет, хуже. Неестественная смерть, потому что она более окончательна, чем просто смерть. Как если бы превратиться в ничто.
– А где сейчас Делия?
– Спустилась в погреб как раз перед вашим приходом.
– В погреб?
– Сказала, что ей там надо что-то поправить. Раз уж я теперь вернулась домой.
– Вы не возражаете, если я спущусь вниз и побеседую с ней?
– Будьте как дома. Только я с вами не пойду.
– Почему?
– Потому что боюсь. – Она смотрит на меня так, словно я полный тупица. – А вы разве нет?
Я ничего на это не отвечаю. Просто отодвигаюсь от стола и иду к закрытой двери, которая – я откуда-то это точно знаю – ведет не в стенной шкаф, или в кладовую, или к лестнице на второй этаж, а вниз, в широкую дыру под домом.
Пола смотрит, как я хватаюсь за дверную ручку и поворачиваю ее. Ощущение ее взгляда на собственной спине толкает меня вперед, на верхнюю ступеньку лестницы. Ее палец, поглаживающий край чашки, теперь двигается быстрее, так что фарфор издает дрожащий предупреждающий звук.
Поворот выключателя зажигает две лампочки внизу, хотя отсюда они мне не видны: я вижу лишь два желтых пятна света, которые они отбрасывают на бетонный пол. А затем, когда я уже нахожусь на полпути вниз по ступенькам, левая лампа гаснет. Не с лопающимся звуком, который издает перегоревшая лампочка, а с шипением, какое бывает, когда она неплотно закручена в патрон. Я могу подойти туда сквозь мрак и завернуть ее одним поворотом. Но это менее привлекательная перспектива, чем не спускать глаз с оставшегося круга теплого света справа.
Когда мои ступни касаются пола, я уже могу рассмотреть некоторые детали окружающего, видимые в этом слабом свете. Верстаки вдоль стен, заваленные множеством всяких инструментов, ножниц и стеклянных банок с закручивающимися крышками, заполненных болтами и гайками. Древние банки с краской, составленные в шаткие пирамиды. Бумажные мешки для мусора, сваленные в дальнем углу, их днища черны от медленно разжижающегося содержимого.
Именно эти мешки издают такой запах. Несомненный запах гниющей органики, всепроникающий и мощный. От него во рту сразу возникает привкус горелой сахарной глазури.
И никаких признаков Делии. Она может стоять во тьме слева. Но даже если бы она сидела на полу и вязала носки, я бы ее не увидел. Только теперь до меня доходит, что перед тем, как я появился в погребе и повернул выключатель, она должна была сидеть там в полной темноте. Если она вообще там была.
И о чем я думал, когда доверился этой пожилой даме, перепачканной кровью и грязью, которая только что вернулась после десятидневного отсутствия из какого-то путешествия и теперь не знает, как она провела это время? Старая женщина, обладающая даром слышать вещи, о которых весь остальной мир молится, чтобы никогда их не услышать? Она мне лгала: никакого кофе нынче утром в той чашке не было. В кухне вообще не пахло кофе, да и на плите не было кофейника.
Я, конечно, ей не поверил. Мне просто необходимо было отделаться от размышлений, которые требуются для того, чтобы кому-то поверить. Нет на это времени. Однако бросок головой вперед и вниз – это прыжок прямо в ловушку. А это настоящая ловушка! Пола сейчас, вероятно, уже закрывает дверь наверху. Там же есть замок, снаружи, новенький и блестящий, разве не так? Она, должно быть, уже задвигает засов, когда я делаю шаг назад. Раздается щелчок…
– Идите сюда!
Голос, похожий на голос Полы, но не ее, останавливает меня. И я успеваю заметить, что дверь наверху по-прежнему открыта, как я ее оставил.
