Дмитрий Вересов - Черный ворон
Ванечкина дурная наклонность тревожила Марину Александровну безмерно. Но особенно не давал ей покоя один аспект проблемы — она панически боялась, что Ванечка спьяну спутается с какой-нибудь шалашовкой без ленинградской прописки, которая наградит его дурной болезнью или, еще того хуже, начнет предъявлять права на него и его жилплощадь. Эта мысль стала настоящим пунктиком Марины Александровны. Когда Ванечка возвращался с очередных пьяных гастролей, она с особым волнением высматривала на его физиономии следы губной помады, старалась вынюхать малейший след запаха духов. Но Ванечка был морально устойчив — от него несло только винными парами и еще табачищем. Утренние проработки тоже стали вестись под этим углом: в какой компании пил, были ли девки, если да — то кто такие, откуда, как зовут и в какие отношения они порывались вступить с Ванечкой.
— Да что ты, мам, да ничего не было, я только с Житником и с Бароном по две кружечки… — бубнил Ванечка.
— Точно ничего? А ну-ка, посмотри на меня! Ничего, говоришь?
Она ему верила — похмельный Ванечка был на ложь неспособен. И проблема чуть утратила остроту.
Разумеется, Марина Александровна принимала меры не только оборонительного, но и наступательного характера. То приглашала знакомых с дочерями подходящего возраста, то таскала Ванечку с собой в гости к таким знакомым — все безрезультатно. Четыре года подряд она доставала ему на зимние каникулы путевки в лучшие дома отдыха, куда далеко не всякий родитель может определить свое чадо — ВТО, Дом архитектора, Дом композитора. Ванечка возвращался оттуда насквозь проспиртованный, а по части новых знакомств обзаводился лишь новыми собутыльниками.
И вот на таком-то психологическом фоне Ванечке предстояло ввести в дом свою Таню — штукатура-маляра с восемью классами образования, из лимитной общаги, без отца, без матери, при одной лишь сводной сестре — птичнице из новгородской деревни. Мать попросту откажется видеть, какая Таня красавица и умница, откажется понимать, что, повстречавшись с Таней, ее сын уже не может быть счастлив ни с какой другой. И Ванечка твердо решил, что поставит родителей перед уже свершившимся фактом, а там, как говорится, стерпится-слюбится.
С Таней Ванечка не делился своими затруднениями, считая, что может этим обидеть ее. А она просто не сознавала, что вместе с мужем приобретает еще и свекровь со свекром, становится предметом еще и семейных взаимоотношений. Да и откуда — предыдущая жизнь не подготовила ее к мыслям на эту тему. Она, конечно, знала, что у Ванечки есть родители, но никакого практического смысла эти знания для нее не имели. Естественно, она написала Лизавете о Ванечке, о том, что в январе они поженятся, и получила от сестры короткое корявое письмо с благословением.
У Ванечки же был только один человек, которому он мог открыться, — Поль, Павлик Чернов, предводитель школьных «мушкетеров». Ванечка дождался его у проходной того института, где работал Поль, и по пути до метро рассказал ему о Тане, о предстоящей свадьбе, о том, что пока все это нужно держать в секрете от родителей, особенно от матери. Поль, прекрасно знавший нрав и обычай отцовской секретарши, не мог не согласиться с линией поведения, взятой Ванечкой.
— Ты прав, старик. Я тоже думаю, что лучше пусть она обо всем узнает задним числом. Конечно, ей это не понравится, так что без сцены у фонтана не обойдется, но потом все образуется. Когда вам назначено?
— Двадцать пятого января. На Татьянин день.
— Отлично, — сказал Поль. — Справлять-то намерены?
— Конечно, — ответил Ванечка. — Но ничего пышного не планируем. Посидим в общежитии у Тани. Естественно, я приглашаю тебя, Елку, Рафа, Ника, если сможет и захочет приехать…
— Нет, старичок, — возразил Поль. — Раз уж так получилось, что ты первым из нас, как выражаются классики, пошел на семена, то уж мы постараемся, чтобы этот день запомнился на всю жизнь. Тут рядовыми посиделками не обойдешься.
— А что ты предлагаешь?
— Батину дачу. Годится?
— Но…
— Переговоры и организацию беру на себя. Твоя задача — разослать приглашения, справить приличный прикид и не проспать торжественный день. Может быть, пару раз привлеку тебя в качестве тягловой силы. Вопросы есть?
— А… дорого ведь.
— Старик, твой праздник — наш общий праздник. Сочтемся как-нибудь. Впрочем, посильные вклады принимаются… Я тебе позвоню. Хотя нет, лучше ты мне. Чтобы раньше времени не узнали те, кому не надо.
И Поль подтолкнул Ванечку к выходу из вагона метро, а сам поехал дальше.
Своя цель, свой план, своя тайна создали в Ванечкиной жизни некое внутреннее напряжение совершенно нового для него свойства. Он стал все успевать — ходить на занятия, работать над дипломом о Шукшине, почти каждый вечер встречаться с Таней. Походка его сделалась легкой и пружинистой. Он начал каждый день бриться, без принуждения гладить брюки и чистить ботинки. Стипендию он откладывал на свадебные расходы и с ноябрьских праздников до самого Нового года не выпил ни капли спиртного. Марина Александровна не могла нарадоваться на сына — взрослеет! О, если бы она только знала, какой удар сулят ей эти перемены!
В середине декабря Ванечка с Таней съездили в универмаг «Юбилей» отоварить талоны, выданные им в загсе. Себе Таня присмотрела только туфельки — над сложным платьем из белой парчи уже трудились Оля и Поля. Ванечке же был куплен чехословацкий костюм, финские ботинки, пакистанская рубашка и галстук фабрики «Луч». По настоянию Тани, за костюм заплатила она — Ванечкиных денег все равно не хватило бы. На это ушел ее месячный заработок вместе с приработком. Обновки отвезли в общежитие и спрятали в Танин шкаф. Ванечка заявил, что продуктовыми талонами займется сам. Он съездил на Литейный в специальный стол заказов, обслуживающий новобрачных со всего города, и немедленно продал талоны первому из многочисленных желающих, околачивающихся возле магазина. Вырученные за это двадцать пять рублей он гордо вручил Полю — главному распорядителю и организатору.
Близился новый 1976 год. Таня с Иваном стояли на площади Тургенева, дожидаясь трамвая. Падал крупный пушистый снег. Они держались за руки. Мимо них шел веселый пахнущий мокрой шерстью народ. Многие тащили елки. Снежные хлопья застревали в Таниной вязаной шапочке и искрились в свете фонарей.
— Люблю тебя, моя снегурочка, — сказал Иван, целуя опушенные снегом Танины ресницы. Таня молчала. Ровно через месяц они станут мужем и женой.
IX
Дмитрий Дормидонтович Чернов сидел возле своего письменного стола, развернув кресло в центр комнаты. В противоположном углу в глубоком вольтеровском кресле под торшером сидел, закинув ногу на ногу, Павел, его сын.
Отец и сын были и похожи друг на друга, и не похожи. У Дмитрия Дормидонтовича, невысокого плотного крепыша, было квадратное лицо — лицо практика, тяжелодума, упрямца с крупными чертами и глубокими треугольными залысинами. Лицо высокого, стройного и широкоплечего Павла имело форму трапеции и свидетельствовало о натуре интеллектуальной, самостоятельной в суждениях, волевой. Но у обоих были высокие прямые лбы с одинаковой вертикальной складкой посередине, небольшие серые глаза, разделенные широкой переносицей, густые брови. Их родство было ясно любому с первого взгляда.
— Что ж, сынок, — сказал Чернов-старший, — раз это твой хороший друг, я, конечно, дам команду. Только ты там не особенно афишируй…
— Разве я, батя, не понимаю? Ты не беспокойся. И спасибо тебе.
Речь шла о закупке продуктов на предстоящую Ванечкину свадьбу через обкомовский распределитель. Павел не имел привычки лгать отцу, не соврал и на этот раз — просто не рассказал ему всего. Он действительно просит за друга, и так ли уж важно, что друг этот — прекрасно известный отцу Ваня Ларин, Елкин одноклассник и сын Марины Александровны? И на Татьянин день на даче действительно соберутся друзья, и так ли уж важно, что на этом сборе будет сыграна сугубо молодежная свадьба? То есть, конечно, важно, но… Увы, так было надо. Отец просто не понял бы — как это так, жениться без ведома родителей.
К привилегиям, сопряженным с высоким постом, Дмитрий Дормидонтович относился спокойно — не рвался к ним, но и не отказывался, не выставлял напоказ, но и не прятал стыдливо. Казенные дачи, распределители, спецполиклиники, санатории и прочее он воспринимал как составную часть должности, которую доверила ему партия. Принимая ответственность, принимаешь и блага. Сочтет партия нужным с него эту ответственность снять, значит, и блага должны быть отменены и предоставлены новые, в соответствии с новым назначением. Пролаз и борцов за привилегии, полку которых прибывало с каждым годом, он не уважал, но от комментариев воздерживался, особенно если кому-то из таких брежневских соколиков удавалось вознестись на высокие посты — плачевно, конечно, но партии виднее, и рассуждать на эту тему не приходится, равно как и обсуждать начальство. Дмитрий Дормидонтович занимал свой пост и при Фроле Козлове, и при Толстикове, и при Романове, но что он о них думал, не знала даже жена.
