Дэвид Пис - 1974: Сезон в аду
— Когда ты вернешься?
— Меня снова предупредили, чтобы я держался от тебя подальше.
— Кто?
— Ваш Пол.
— Прости. Он хочет как лучше.
— Я знаю, и он прав.
— Эдвард, я…
— Я позвоню тебе завтра.
— Ты пойдешь в суд?
В офисе никого, кроме меня, не было, и я ответил:
— Да.
— Это он, да?
— Да, похоже, что он.
— Пожалуйста, приезжай.
— Я не могу.
— Ну пожалуйста.
— Я позвоню завтра, я обещаю. Мне надо идти.
Связь прервалась, мой желудок свело судорогой.
Я держал свою голову руками — здоровой и больной. Обе пахли Полой и больницей.
Я лежал в темноте на полу комнаты 27 и думал о женщинах.
На стоянке — приезжали и уезжали грузовики, от света их фар по комнате танцевали тени-скелеты.
Я лежал на животе, спиной к стене, закрыв глаза, зажав руками уши и думал о девушках.
Снаружи в ночи хлопнула дверь машины.
Я вскочил, едва не выпрыгнув из собственной кожи, с воплем.
Глава седьмая
6:00
Четверг, 19 декабря 1974 года. Мать сидела в дальней комнате в кресле-качалке и смотрела на сад и серый утренний снег с дождем.
Я подал ей чашку чая и сказал:
— Я пришел за черным костюмом.
— Я тебе чистую рубашку на кровать положила, — сказала она, не отрываясь от окна и не притрагиваясь к чаю.
— Спасибо, — ответил я.
— Что за фигня у тебя с рукой? — спросил Джилман из «Манчестер ивнинг ньюс».
— Прищемил. — Я улыбнулся и сел в первом ряду.
— И похоже, не только руку, — подмигнул Том из Брэдфорда.
Штаб-квартира городской полиции Западного Йоркшира, Вуд-стрит, Уэйкфилд.
— Эй, а как там твоя девушка поживает? — со смехом спросил Джилман.
— Закройся, — прошептал я, краснея, глядя на отцовские часы: 20:30.
— А что, кто-то умер? — спросил новичок, садясь за тремя черными костюмами.
— Ага, — ответил я, не оборачиваясь.
— Черт. Прошу прощения, — пробормотал он.
— Мудило с юга, — буркнул Джилман себе под нос.
Я обернулся на телевизионные софиты:
— Жарко.
— Ты как сюда вошел? — спросил Том из Брэдфорда.
— Через главный, — ответил новичок.
— Народу много на улице?
— Да сотни, мать их.
— Вот бля.
— Имя знаете? — шепотом спросил Джилман.
— Ага, — улыбнулся я.
— А адрес? — снова спросил Джилман, довольный собой.
— Ага, — ответили мы хором.
— Черт.
— С добрым утром, дамы, — сказал Джек Уайтхед, садясь прямо сзади меня, от души меся кулаками мои плечи.
— Доброе утро, Джек, — сказал Том из Брэдфорда.
— Что, Акула Пера, держишь руку на пульсе? — засмеялся он.
— На всякий пожарный, Джек: не дай бог ты что-нибудь прослушаешь.
— Не ссорьтесь, девочки, — подмигнул Джилман.
Боковая дверь открылась.
Три широкие улыбки в трех широких безвкусных костюмах.
Старший констебль Рональд Ангус, главный следователь Джордж Олдман, старший полицейский инспектор Питер Ноубл.
Три жирных кота, нажравшиеся сливок.
Со стуком и свистом включились микрофоны.
Старший констебль Ангус взял в руки стандартный белый лист бумаги и усмехнулся.
— Господа, доброе утро. Вчера рано утром в Уэйкфилде на Донкастер-роуд после непродолжительной погони был арестован мужчина. Сержант Боб Крейвен и констебль Боб Дуглас приказали водителю белого транспортного фургона «форд» остановиться по причине неисправности габаритных огней. Когда водитель фургона не выполнил указаний сотрудников полиции, они стали преследовать его и в конце концов заставили съехать с проезжей части.
У старшего констебля Ангуса была седая шевелюра, похожая на ореховый мусс. Он выдержал паузу, сияя как медный грош, и словно ожидая аплодисментов.
— Этот человек был доставлен сюда, на Вуд-стрит, и допрошен. В ходе предварительного допроса он дал понять, что владеет информацией о более серьезных вещах. После этого старший полицейский инспектор Ноубл допросил арестованного в связи с похищением и убийством Клер Кемплей. Вчера в восемь часов вечера этот человек признал свою вину в совершении данного преступления. Ему было предъявлено официальное обвинение. Сегодня утром он предстанет перед гражданским судом Уэйкфилда.
Ангус откинулся на стуле с видом человека, объевшегося рождественским пуддингом.
Зал взорвался шквалом вопросов и имен.
Три толстяка прикусили языки и расплылись в еще более широких улыбках.
Я смотрел на Олдмана, пялился прямо в его черные глаза.
А ты, сволочь, думаешь, что ты один до этого додумался?
Олдман смотрел на меня.
Моя дряхлая мамаша и то бы догадалась, черт ее побери.
Главный следователь посмотрел на своего старшего констебля, они подмигнули друг другу и обменялись ухмылками.
Олдман поднял руки.
— Господа, господа. Да, арестованного также допрашивают по другим, нераскрытым преступлениям сходного характера. Однако в настоящий момент я не могу поделиться с вами никакой другой информацией. Но от имени старшего констебля и старшего инспектора Ноубла и всех полицейских, которые участвовали в этом расследовании, я хочу поблагодарить сержанта Крейвена и констебля Дугласа. Они — выдающиеся сотрудники полиции, которые заслужили нашей самой искренней благодарности.
И снова зал вспыхнул потоком имен, дат и вопросов.
Жанетт ’69 и Сьюзан ’72 остались без ответа.
Три толстяка и их ухмылки поднялись с места.
— Спасибо, господа, — крикнул Ноубл, открывая дверь для своего начальства.
— Пошел на хер! — крикнул я — в черном костюме, чистой рубашке и серых бинтах.
ПОВЕСИТЬ УБЛЮДКА,
ПОВЕСИТЬ УБЛЮДКА,
ПОВЕСИТЬ УБЛЮДКА НЕМЕДЛЯ!
Вуд-стрит, Троица Государственной Структуры Уэйкфилда:
Полиция, Суд и Городская Администрация.
Десятый час, толпа собралась.
ТРУС, ТРУС, МЫШКИН — ТРУС!
Две тысячи домохозяек и их безработные сыновья.
Джилман, Том и я — в самой гуще событий.
Две тысячи хриплых глоток и их сыновья.
Бритоголовый парень с матерью, экземпляром «Дэйли миррор» и петлей домашнего изготовления.
Все ясно.
ТРУС, ТРУС, МЫШКИН — ТРУС!
Уродливые руки толкают, пихают и тянут нас.
Туда-сюда, сюда-туда.
И вдруг — цап — меня за воротник ухватила длинная рука закона.
Сержант Фрейзер пришел на помощь.
ВЗДЕРНУТЬ ЕГО!
ВЗДЕРНУТЬ ЕГО!
ВЗДЕРНУТЬ ЧЕРТОВА УБЛЮДКА!
За мраморными стенами и толстыми дубовыми дверями гражданского суда Уэйкфилда царил недолгий покой, но не для меня.
— Мне надо с тобой поговорить, — прошептал я, крутя головой и поправляя галстук.
— Вот уж надо, так надо, мать твою, — прошипел Фрейзер. — Но только не здесь и не сейчас.
Ботинки сорок пятого размера потопали прочь по коридору.
Я толкнул дверь в зал судебных заседаний № 2. Он был забит до отказа и абсолютно тих.
Ни одного свободного места, только стоячие.
Ни одного родственника, только господа журналисты.
Джек Уайтхед — в первом ряду: облокотился на деревянный барьер и смеется с сотрудником, рассаживающим представителей прессы. Я поднял глаза на витраж, изображавший холмы, овец, мельницы и Иисуса. Света снаружи было так мало, что стекло лишь отражало свет электрических ламп, громко жужжавших над головой.
Джек Уайтхед обернулся, сощурил глаза и поприветствовал меня.
Казалось, что приглушенное скандирование уличной толпы просачивалось снизу, из-под мрамора и дуба, и сливалось с нашим шепотом. От их ритмичных криков создавалось впечатление, что мы плывем на древней галере.
— Там, снаружи — сумасшедший дом, на фиг, — задыхаясь, сказал Джилман.
— Мы-то, по крайней мере, внутрь попали, — ответил я, прислоняясь к задней стене.
— Ага. Черт знает что случилось с Томом и Джеком.
Я показал на первый ряд аудитории:
— Джек там, внизу.
— Как это он туда так быстро пробрался, мать его?
— Наверное, между кутузкой и судом есть какой-нибудь подземный тоннель.
— Ага. А у Джека есть ключ, — фыркнул Джилман.
— Да, наш Джек — парень ушлый.
Я резко повернулся к витражу — за окном какой-то черный предмет взлетел вдруг и упал, как гигантская птица.
— Это что еще такое?
— Щит какой-то, наверное. Местные нервничают.
— Не только они.
И тут точно по сигналу появился он.
Скамья подсудимых заполнилась ребятами в штатском, один из них был прикован к нему наручниками.
Майкл Джон Мышкин в грязном синем комбинезоне и черной рабочей куртке стоял впереди, большеголовый и жирный, как сволочь.
Я судорожно сглотнул, желудок обожгла поднимающаяся желчь.
