Виктор Пронин - Ошибка в объекте
У самого общежития Николай невольно ускорил шаги, походка его стала игривой, на губах появилась улыбка. Но как же она отличалась от прежней – благожелательной, как бы говорящей, что все мы, братцы, из одного теста, давайте жить легко и весело, будем любить друг друга и выручать... Раньше он прошел бы мимо вахтера, не задумываясь даже над тем, что его могут остановить, но сейчас не получилось. Старушка встала на пути Николая, сразу разгадав в его походке неуверенность и опаску.
– Вы куда, молодой человек? – спросила она, строго глядя поверх круглых исцарапанных очков. Прежде Николай обнял бы старушку, прошелся бы с ней по вестибюлю, может быть, даже чмокнул в щечку, но сейчас не мог. Знал – не получится.
– Понимаете, – промямлил он, презирая самого себя, – тут меня ждут, и я должен...
– Кто ждет? – пресекла его объяснения старушка.
– Девушка... То есть жена.
– Девушка – это еще не жена, – назидательно сказала вахтерша. – И не каждая станет ею, женой-то... – Она еще раз взглянула в глаза Николаю и, сжалившись, спросила: – К кому идешь-то?
– Аврутина ее фамилия...
– Есть такая, – старушка заговорила доброжелательнее.
– Скажите, она вернулась, она у себя?
– Вернулась. Кто будет идти на третий этаж, позовет. Так у нас делается.
– А может, сам поднимусь? Чего людей дергать...
Старушка пристально посмотрела на Николая, пытаясь разгадать его намерения, и молча пошла к своему месту, освобождая проход. Сев за небольшой столик, она, глядя в сторону, разрешила:
– Поднимись, – и нахмурилась, недовольная собой. – Тридцать восьмая комната у нее. Не забудь постучать перед тем, как войти... – ворчанием она пыталась заглушить в себе беспокойство.
Николай поднимался по ступенькам медленно, будто каждый шаг давался ему с трудом, а у тридцать восьмой комнаты совсем оробел. Он даже не знал, о чем говорить со своей женой. Всего две недели назад он мог бы предложить ей вернуться домой, мог бы сам остаться – и к этому был готов. Но теперь, как бы ни отнеслась к нему Любаша, это ничего не изменит. В любом случае он сегодня же уедет. «Наследил, наследил, наследил, – несколько удрученно повторил он. – Да, в конце концов, баба она мне или нет!» – резко постучал и, не ожидая ответа, распахнул дверь.
Николай увидел ее неожиданно близко, у самой двери. Она почти не изменилась, будто только что вышла из квартиры, а может, и не выходила, может, это и есть его львовская квартира? Он узнал ее взгляд, чуть исподлобья, прическу, поворот головы, даже халат – на ней был тот самый халат, который он купил не так давно...
– Ко-о-ля!.. – протянула она не то удивленно, не то укоризненно. – Откуда?
Плотно прикрыв за собой дверь, он шагнул к ней и, не сдержавшись, обнял. Она хотела посмотреть ему в глаза, но он отворачивался, понимая – если встретится взглядом, расплачется. Подняв голову, Николай открыл рот и дышал, стараясь быстрее прийти в себя, чтобы, не дай бог, она не заметила его состояния.
– Что с тобой, Коля? – спросила она обеспокоенно, когда ей удалось взглянуть ему в лицо.
– А что? Ничего! Со мной полный порядок!
– Ты похудел...
– Отощал! Худеют люди, а я отощал! – Он хохотнул, постепенно приходя в себя. – Спортом занимаюсь. Бегом в основном. Бегом на месте.
– Это на тебя похоже.
– А чем занимаешься ты?
– Работаю, – она улыбнулась. – А это уже на меня похоже, верно?
Он прошелся по комнате, потом, спохватившись, снял куртку, окинул взглядом несколько кроватей...
– Какая твоя?
– У окна... Вон та.
Николай бросил куртку на кровать, выглянул в окно, отметил про себя, что внизу клумба, что прыгнуть в общем-то можно, потрогал шпингалеты – они открывались легко. Поймав себя на том, что стоит у окна спиной к жене, Николай быстро обернулся, подошел.
– Эх, Любаша, Любаша... Как же я по тебе, дуре, соскучился!
– Думаешь, я нет?! Мне такие ужасы про тебя снились...
– Что снилось?
– А, глупости... Снилось, что болел ты, температура у тебя высокая, я звоню по телефону в «Скорую помощь», а меня не слышат, и я сама себя не слышу... Знаешь, бывает так во сне...
– Приехала бы, проверила... – Ну, проверила бы, а дальше? – Она взглянула вроде несмело, но глаз не отвела.
– Не смотри на меня с упреком, – сказал он игриво. – Не смотри на меня с упреком, – усадив жену на кровать, он сел рядом. – Как же я по тебе соскучился, дура ты, дура! – проговорил с такой скорбью, что она не выдержала и засмеялась. Такие слова Николай всегда произносил дурашливо. Он и в любви объяснился, как бы дурачась, и жениться предложил так, что она и не поняла сразу – предложение это или шутка. Настоящее ее имя было Надежда, но он звал ее Любашей. Она знала, что Николай любит ее, что у него, кроме нее, никого не было и после всех похождений с друзьями он неизменно возвращался к ней как к заступнице, утешительнице, как к последней надежде.
– Как же ты нашел меня?
– Со второй попытки нашел... две недели назад рядом с твоим общежитием прошел... Уже темнело, и я подумал, что лучше заглянуть в соседнее – оно крупнее, значит, и шансов больше... А их вовсе не оказалось... Со мной последнее время это частенько случается.
– Что случается? – спросила Надя.
– Бросаешься туда, где, кажется, самый надежный шанс, а разгребаешь кучу – ничего нет.
– Что ты ищешь, Коля?
– Черт его знает! Удачу ищу. Удачу!
– А в чем она, Коля?
– Не знаю.
– Может, ты ищешь кучу денег? – спросила она с улыбкой.
– Нет! Нет, – повторил Николай еще раз, уже для себя, отвечая уже на свой вопрос.
– Может, ты красивую девушку ищешь?
– Нет, Любаша! – воскликнул он почти в ужасе. – Я тебя люблю... Ты уж извини, пожалуйста, но тут от меня ничего не зависит. Я тебя люблю... Не веришь?
– Но это ничего не меняет, не отражается на нашей жизни, не делает ее лучше. Хуже делает.
– Да, хуже, – согласился Николай. – Если бы ты знала, чего я натворил без тебя... Из-за тебя, в общем-то, натворил...
– Нет, Коля, это старый разговор... Когда мы вместе жили, ты тоже удачу искал... Где ты ее искал, Коля, с кем ты ее искал? В кабаках и забегаловках, с этим Бреком, Костомахой. Они уже покатились, и, конечно, им интереснее, когда с ними еще кто-то катится.
– А ведь в сути своей я, наверное, все-таки неплохой человек, – медленно проговорил Николай.
– Да, – согласилась Надя и, взглянув на несчастное лицо мужа, взъерошила ему волосы, поцеловала в щеку. – В сущности, ты хороший человек. Так только, маленькие слабости...
– Какие слабости? – встрепенулся Николай.
– Знаешь, почему ты прекрасно себя чувствовал с Бреком и Костомахой? Понимал свое превосходство. Ты был сильнее, умнее, чище... Они подпорченные люди... Согласись, Коля. Подпорченные водкой, подлостью, – не подлостью, ладно, не злись, – подловатостью, всеядностью... Вы могли сегодня оскорбить друг друга, унизить, наплевать друг другу в лицо, а на следующий день опять собирались пить мировую...
– Правильно. Мы друзья и прощали друг другу слабости!
– Не всякие слабости можно прощать, – Надя резко встала с кровати. – Если он взял трешку и не отдал – это можно простить. Обещал прийти и не пришел – твое дело, прощать или нет. Но нельзя прощать, даже если бы тебе хотелось, унижение. Бывает, слово одно простить нельзя, взгляд. Когда мне говорят безобидные вещи, но тон при этом оскорбительный – я этого не прощу. Не смогу! Мне, например, нужен этот человек, мне работать с ним, от него в чем-то зависит моя судьба, и он не сказал мне ничего плохого, даже сделал кое-что хорошее, и вся душа рвется простить за пренебрежение, которое однажды, может быть случайно, прокралось в его жесте... Но я не могу! Ты меня понимаешь?!
– Так нетрудно и всех друзей растерять, – криво усмехнулся Николай.
– Друзей таким отношением я не растеряю. А всякие прилипалы, готовые жрать из любой тарелки, сами отвалятся.
– Жесткий ты человек, Надя, – он назвал ее по имени, понимая, что «Любаша» сейчас прозвучит некстати. – К людям надо относиться мягче... У всех свои слабости, все мы нуждаемся в понимании, прощении, участии...
– Какое участие, Коля! Какое прощение! Я не хочу, чтобы меня прощали. Мне плохо, я болею от этого! Ты прощаешь меня за мой побег? Скажи, прощаешь?
– Прощаю, – кивнул Николай.
– Не надо! – Голос Нади зазвенел от возмущения. – Я не раскаиваюсь! Если бы я поступила неправильно, ты бы не приехал сюда. Тебе было хорошо с Костомахой и Бреком, потому что ты знал – их никто не ждет, а тебя, как бы поздно ни вернулся, ждут. Думаешь, я прощала тебя? Нет! Я не простила тебе ни одной дурацкой ночи, ни одного загула. Ты обнимаешь на прощание Костомаху, поднимаешься, у порога чмокаешь в щеку мамашу свою, входишь ко мне, меня обнимаешь и целуешь... Ты уверен, что и тебе все должны говорить приятные слова! Ты не представляешь, какая это гадость – всем говорить приятные слова! А ты говорил их всем, с кем сталкивался на улице, в трамвае, на работе! Говорил и тут же забывал о людях, перед которыми только что пластался!
