Марк Олден - Гайджин
Саймон бросился на пол, поднял рацию и поднес ее к своему уху. Ничего. Он вывернул ручку громкости на максимум. Бесполезно. У, Трумен, болт ты гребанный! Копы, может быть, уже идут к дому, а Саймон ничего об этом не знает!
Именно это сказала ему Марша, когда вышла с ним на связь по другой рации. Прием был плохой: рация трещала от статических разрядов и атмосферных помех, вызванных грозой, но Марша сумела ему передать свои плохие новости.
— Копы у тебя на маршруте, — сказала она. — Думала передать тебе дважды, наверняка, чтобы ты услышал. У нас тут снаружи целая буря.
— Спасибо, ценю. Моя полицейская рация сломалась. Что там проходит по твоей?
— Мне кажется, ты задел где-то за сигнализацию. Или это, или то, что копы здесь очень подозрительные. Может быть, ничего и не случилось. Может быть, они просто осматривают окрестности по долгу службы. Но то, что они у тебя на маршруте, это точно.
Еще удар грома. Скулящий Трумен съежился около холодильника.
Помехи. Эхо-сигналы. Саймон не мог понять, что она говорила. Он попросил ее повторить.
— Я говорю, здесь такая сучья погода, — сказала она. — Льет так, что ты себе представить не можешь. Давай я подъеду к дому. Тебе не нужно будет так далеко идти...
— Не пойдет. Оставайся на месте. Если копы не наехали на тебя, пусть так и остается. Если они зацепят тебя по любой причине, у нас сразу будет две неприятности. Насколько хорошо ты знаешь здесь дороги?
— Я родилась на этом дерьмовом острове, дядя. Или почему, ты думаешь, я так спокойно тебя по нему возила? Слушай, ты уверен, что мне не нужно подъезжать? Тебе придется пробежать по дождичку, пока ты до меня доберешься. А добраться ты можешь только тем путем, по которому ты пришел, вдоль той дороги, по которой сейчас как раз и путешествуют копы.
Она сказала, что не уверена, что Саймону удастся проскочить мимо патрульной машины в темноте и в такую плохую погоду.
Он вспомнил, что однажды ему сказала мать: уверенность — это то, что у тебя было прежде, чем ты узнал об этом больше. Черт, он не хотел уже узнавать больше. Чем больше ты узнаешь, тем больше ты боишься потерять. И в конце концов, ты можешь быть раздавлен страхом, как Трумен, или тебя парализует настолько, что будешь бояться высунуть нос. Саймон никогда не жил чужим умом, он всегда точно знал, что он делает. Хотя предстоящие несколько минут не так просто будет пережить, как хотелось бы, но он бывал несколько раз в передрягах и похлеще.
— Оставайся на месте, — сказал он Марше. — Я пошел.
Он выключил рацию и бросил их обе в сумку, посмотрев на Трумена, который крался вверх по лестнице, зажав хвост между ногами. Саймону стало немного жаль собаку. Старина Трумен оказался трусом.
Он вылез через окно и попал в дождь. Черт побери! Он действительно не был готов к этому. Это был тропический ливень, который за считанные секунды промочил его до костей.
Он снял очки ночного видения и бросил их в сумку: в такой дождь от них не было проку. Прикрыв глаза рукой, он осторожно стал пробираться по двору к парку.
Он трусил к дороге, ремень сумки резал ему плечо. Не было необходимости пригибаться, ползти или прятаться. В этом бушующем ливне нужно было коснуться кого-то, чтобы заметить. Саймон пробежал под деревьями и выскочил на дорогу. Он побежал по самой середине этой дороги, утопая по щиколотку в грязи. Может, он успеет добежать до Марши, пока патрульная машина доберется сюда. Дождь может задержать копов. А, черт! Он увидел свет вдалеке на дороге, прямо перед собой. Сначала он был маленьким, потом все разрастался, определенно приближаясь к нему. Он стоял в грязи, прикрыв от дождя свои глаза обеими руками. Что-то было не так. Он чувствовал это, хотя не мог сказать точно. Вдруг он понял. Свет. Перед Саймоном были не просто автомобильные фары и габаритные огни. Свет, который двигался к нему, был слишком сильным и слишком ярким для этого. Какого черта! Что там происходит?
Он оглянулся вокруг, ища место, куда бы спрятаться. Ему надо было куда-то деться от этого света. Это не был обыкновенный свет. Это было что-то типа прожектора, что-то специально сконструированное для ночного дозора в такую вот сучью погоду, новое оружие, как они говорят, для никогда не прекращающейся войны с преступностью.
Патрульная машина неумолимо приближалась, поднимаясь и опускаясь на каждой дорожной колдобине, разбрызгивая воду из луж, в которые она попадала, а луч, этот чертов луч, шарил и слева, и справа, превращая весь погруженный во тьму мир в сияющий солнцем день. Господи! Это было, как во Вьетнаме, когда грузовики, бронетранспортеры и военные вертолеты с ракетами и 40-миллиметровыми гранатометами и еще черт знает с чем набрасывались из темноты, включив свои прожекторы, мощные, очень мощные прожекторы, и мешали в грязь все, что попадало в полосу света. Стрельба шла отовсюду: от деревьев, собак, хижин, рисовых плантаций и вьетнамцев, наших и ненаших, и всегда этот гребаный свет, такой яркости, что подобный можно увидеть, наверное, только в аду, когда его ворота гостеприимно откроются. Саймон ненавидел этот свет.
Если он не уберется с дороги, он пропал. Прожектор патрульной машины ослепит его, и он не будет знать, куда бежать. Он не будет ориентироваться. Саймон и этот полицейский свет. Один на один. Испытание мужества — ради этого стоит жить. Он знал, что сейчас придет к нему: животный инстинкт самосохранения, когда ты делаешь то, что боишься делать, когда ты знаешь и верить в то, что единственный путь избежать опасности — это риск.
Саймон глубоко вздохнул и сделал так, как он делал всю свою жизнь. Он бросился навстречу опасности. Он побежал навстречу свету.
Глава 8
Гавайи
1965
Зимой штормы в открытом море между Аляской и Сибирью порождают огромные волны, бегущие тысячи миль по Тихому океану, пока не добираются до Гавайев. Здесь волны, достигнув пика своей ярости, да еще усиленные зимней зыбью, обрушиваются на северный берег Оаху с такой силой, что земля дрожит под ногами. Соленые брызги иногда долетают до шоссе в горах, а праздных любителей прогулок по белым пескам пляжей огромными волнами уносит в море. Тридцати и сорокафутовые волны здесь не редкость. В 1969 году пятидесятифутовые волны прошлись по побережью, подобно налету вражеской авиации, несколько гавайцев погибли, дома были снесены до основания. Это были не приливно-отливные волны, а зимние штормовые валы, обычные для ноября и декабря, поднимавшиеся черными глянцевыми горбами из серо-синей морской пучины.
И тем не менее, зима — это сезон для серфинга, когда отчаянные любители покататься на волнах несутся впереди быстро рассыпающейся на мелкие осколки стеклянно-прозрачной волны на досках для серфинга, называющихся еще «ножными машинками», «струнами банджо», «плавниками», «хоботом слона». Это пьянящее и опасное удовольствие — нестись над острыми кораллами со скоростью в двадцать пять миль в час. Соревнования по серфингу проводятся по всему миру, но состязания профессионалов на гавайских зимних волнах — самые рискованные и опасные.
Оаху Банзай Труба, как говорят любители серфинга — самая классная волна. Но даже самым умелым и опытным она внушает страх. Банзай — это мужество, которое необходимо, чтобы прокатиться на этой чудовищной волне, а труба — это трубообразная форма, которую волна принимает, когда выкатывается на берег.
Серферы, которым довелось побывать в этой грохочущей трубе из соленой воды, говорили, что впереди ничего не видно, кроме исчезающего солнечного света. Свет является одновременно и «путеводной звездой», и предупреждением. Он говорит о том, что труба быстро закрывается для серфера, делая проход через нее все более рискованным. У серфера всего пятнадцать секунд или того меньше, чтобы выскочить, иначе труба сожмет его и похоронит под водой во взвихренном песке или сломает шею или спину своим могучим обрушивающимся гребнем.
Даже если серфер, упавший со своей доски, сумеет избежать подводной песчаной бури или падающего гребня, его ожидает самое ужасающее испытание трубы: долгие томительные секунды без воздуха, в кромешной тьме под водой.
Наконец, когда вода отступает, обнажается океанское дно, усеянное свежеотбитыми обломками кораллов и морскими ежами.
Пройти через такое испытание, говорят старые гавайцы, значит родиться заново, сбежать от грохочущей соленой водой могилы. Они называют серфинг хе иналу. Хе — значит течь, струиться, скользить, убегать. Налу — движение волны, скользящей на берег, слизь, обволакивающая тело новорожденного ребенка.
Саймон Бендор нашел свое новое рождение в недрах смертельной Банзай Трубы. Когда он бросил вызов волне, та в ответ захлопнула ловушку, чуть не убив его. Но, оставшись в живых, он научился жить полной жизнью. Секунды, проведенные в трубе, были для него очистительным огнем, выжегшим его страх и нерешительность. Труба научила его тому, что жизнь — это риск или ничто.
