Остров пропавших девушек - Алекс Марвуд
— Ты что, пила? — шипит Мерседес.
Донателла в ответ изображает улыбку Моны Лизы.
— Я тебе не верю, — сердито шепчет Мерседес, а Донателла снова усмехается.
На ее ногтях лак. Всего-то бледно-розовый, близкий к натуральному, но младшая сестра в ужасе. Намазюкаться в такой день! Татьяну solteronas, может, и оставят в покое, но если увидят ногти Донателлы, когда они подойдут к церкви…
Татьяна как ни в чем не бывало опять начинает:
— Но почему здесь одни только женщины?
— Ты что, не знаешь? — говорит Донателла.
— А, привет. Откуда ты взялась?
— О чем это ты? — отвечает та, старательно подавляя очередной смешок. — Я здесь с самого начала. Хочешь узнать, почему здесь только женщины? Да потому что это они помогли святому Иакову. Мы поубивали врагов вилами и плугами! — Она тычет в воздух воображаемыми вилами.
— А еще, — добавляет Мерседес, со всей серьезностью относясь к легенде о святом Иакове, — мы храним свою культуру.
И с мольбой смотрит на сестру, знающую английский гораздо лучше нее — благодаря не только школьным урокам, но и журналам, которые ей так нравятся.
— Да, — поддерживает ее Донателла. — Придя сюда, мавры увозили все, что могли. Золото, серебро, церковную утварь. В Африку. Чтобы переплавить и отлить своих языческих идолов. Даже витражные окна. Совершили набег на замок и забрали все имущество герцога.
— Только храбрость его не смогли с собой унести, — говорит Мерседес. — И любовь к своему народу.
Они пересказывают легенду, которую после того памятного сражения любой ребенок знает назубок.
— Захватчики сожгли все картины, — продолжает сестра, — святые и герцоги с их герцогинями сгорели, пепел бросили в море.
К ним опять присоединяется Паулина, внезапно вновь лучась дружелюбием.
— Разрушили даже статуи римских богов и императоров, — добавляет Донателла, — которые когда-то стояли в храме. Говорят, что, если нырнуть достаточно глубоко, их и сейчас можно увидеть на дне океана.
— В самом деле? — спрашивает Татьяна. — А какому же богу они поклонялись?
Паулина подносит к губам палец, призывая ее замолчать, и отвечает:
— Мы не произносим его имени.
— А как насчет этой jala, что вы постоянно говорите? — все тем же громким, уверенным голосом спрашивает Татьяна. — Наверняка это...
Вокруг них звучат проклятия. Женщины крестятся и целуют медальоны.
— Мерседес Делиа, — рявкает прачка, которая стирает скатерти для «Ре дель Пеше», — если ты не угомонишь эту девчонку, тебе придется ее отсюда увести.
— И что она вообще здесь делает? — бормочет другая. — Это не... espetacula turistija.
— Простите нас, простите, — извиняется Мерседес.
— Я же только... — начинает Татьяна, но Донателла тут же ее перебивает, не давая говорить дальше:
— Итак, о чем мы. Но заполучить все они не смогли. Даже половины. Потому что, пока мужчины болтали и наливались граппой, женщины тайком уносили все, что только могли. Под юбками. В корзинах для белья.
— В тележках, на которых развозят корм скоту, — добавляет Мерседес.
— И в детских кроватках тоже, — вставляет слово Паулина.
— И прятали так хорошо, что мавры так ничего и не нашли. Закапывали в полях, замуровывали в стенных нишах, хранили в тайниках под яслями для коров. И каждое поколение шепотом передавало тайну спрятанных сокровищ. От матери к дочери, от матери к дочери.
Ларисса подходит сзади, протолкнувшись сквозь толпу. Многозначительно смотрит на Донателлу. «Я знаю, что у тебя на уме, дорогуша, — говорит ее взгляд. — Не думай, что я не заметила».
— Потому что мужчинам верить нельзя, — продолжает Донателла, делая вид, что не понимает, к чему этот взгляд. — А когда пришел Сантьяго и освободил нас, прапраправнучки открыли тайники и вернули иконы в церковь.
— А портреты предков вернулись в замок, — добавляет Паулина.
— А чаша для причастий заняла положенное ей место на алтаре. Так была спасена от мавров история Ла Кастелланы.
— И сделали это женщины, — гордо заключает Мерседес. — Вот почему у нас сегодня festa.
Татьяна наконец умолкает. «Она понимает, — думает ее новая подруга. — Наконец до нее дошло. Наша благородная история. То, почему мы особенные».
— Но не все женщины, не так ли, девочки? — говорит Паулина, тоже впитавшая легенду Кастелланы с молоком матери.
— Не все! — возносится хор голосов, а женщины начинают демонстративно плеваться и утирать губы.
— Нашлись и такие, кто сотрудничал с врагом, — продолжает Донателла, — женщины без стыда и гордости, которые укладывались с этими язычниками в постель. Puta.
— Puta, — доносится со всех сторон шепот. — Puta.
— Вы слишком... — начинает Татьяна, но все же решает не продолжать.
— Они бесчестили своих отцов. А некоторые — даже и мужей. Сбегали с супружеских лож и спали с врагом.
И вновь вокруг плюются.
— Знаешь, что они тогда сделали? — спрашивает Донателла. — Наши предки.
Татьяна качает головой.
— Составили список. Всех женщин. Всех, кто предал нас, кто разбавил кастелланскую кровь чужой. И после битвы, когда мавры бежали к себе домой через океан, а Сантьяго вернулся в Андалусию, люди пошли от дома к дому, выволокли их на улицу, и притащили в церковь, превращенную маврами в мечеть, поставили на колени и заставили сознаться в совершенных ими грехах. Побрили им головы и заставили вымаливать прощение.
— Что... — ахает Татьяна, непроизвольно поднося руку к волосам.
— И хотя Бог прощает все грехи, народ Ла Кастелланы не мог их простить. Потому, когда эти женщины вверили Господу свои души, их всех отвели на скалу и по одной сбросили в Грот сирен, пока они умоляли сохранить им жизнь.
— Да ты что... — говорит Татьяна, которую рассказ наконец впечатлил.
Мерседес кивает.
— Чистая правда. Легенда гласит, что после смерти они превратились в русалок. И с тех пор охраняют наше море. От захватчиков.
— Во искупление грехов, — добавляет Паулина.
— И если во время прилива подойти к пещере, — говорит Донателла, — можно услышать, как они молят о прощении.
— Oao! — произносит первое в своей жизни кастелланское слово Татьяна.
Когда процессия выходит на Пласа Иглесиа, общее настроение мрачнеет. Пошатываясь от усталости, ризничие вносят святого в церковь. Как только он скрывается в притворе, solteronas занимают свои места, парами выстраиваясь у обитых железом массивных дверей. Руки засунуты глубоко в карманы белых передников. Мстительные взгляды.
«Сколько же в них могущества, — думает Мерседес. — Оно заявляет о себе только раз в году, но этот день порабощает всех нас. Им известно все. Эти их глаза-бусинки, буравящие тебя насквозь. Неудивительно, что мы все так милы с ними. Приносим им выпечку, приветствуем раболепными улыбками, даем скидки на рынке. Ведь почем знать? Может, однажды тебя осудят, так как ты не выказывал должного уважения. И что может стать поводом наябедничать на тебя. В каком-то смысле они делают нас более цивилизованными. На этом крохотном островке невозможно сбежать от обиды или зависти. Лучше никого не провоцировать».
Они выстраиваются плотным строем по всему периметру и ждут своей очереди.
Мужчинам все и всегда сходит с рук. Любовник, виновный в прошлогоднем наказании, как ни в чем не бывало продолжил посещать бар, в то время как та, что стала из-за него sirena, спряталась ото всех, наглухо заперев ставни. И, по словам Феликса Марино, даже при появлении мужа-рогоносца любовник никуда не ушел, продолжил потягивать пивко с таким видом, будто ему абсолютно нечего скрывать. Что касается женщин, то над всей жизнью каждой из них довлеет перспектива этого единственного
