Вепрь - Егоров Олег Александрович
— И не только Сервантес, — продолжал зачем-то егерь блистать эрудицией перед сыщиком. — Вице-адмирал Нельсон без конечности флотилии топил. Между прочим, его тоже Горацио звали.
— Да ну?! — вежливо удивился опер.
— Вот тебе и ну. — Тут Гаврила Степанович обратился уже непосредственно ко мне. — В тысяча восемьсот пятом году пал на мостике. Запомни, юноша. Век не продержался до русско-японской кампании.
Я запомнил. Оставалось догадаться, зачем. Ясно было, что Обрубков упустил нечто важное и спохватился только уже при посторонних. И желал донести это важное до моего сведения.
— Так мы закончили, товарищ майор, — обратился к Обрубкову второй уполномоченный, выходя из кабинета. — Ничего компрометирующего. Понятые свободны.
Теперь и мне стало известно подлинное звание Гаврилы Степановича.
Чехов с Дусей поспешно убрались из дома от греха.
— Присядем на дорожку? — Вопреки предложению Гаврила Степанович встал.
— Нам три часа до Москвы сидеть, — отряхивая глину с коленей, отмахнулся исследователь погреба. — И там еще сидеть.
— Хозяйствуй, — молвил мне егерь с порога. — Хасана не мори. По-хорошему пса зимой надо шестиразовым питанием обеспечивать. Будешь морить, так он сам себя на довольствие свободно определит. Умнет косулю без лицензии, на кого повесят? На тебя повесят. И на меня повесят.
А говорили — пес безобидный, — хмыкнул они и из сыщиков, надевая шапку.
— У нас в Пустырях только Пугашкин безобидный, — отозвался егерь. — Да и то когда при исполнении.
День уже клонился к закату. Комитетчики, обыскивая дом, потрудились на совесть. Иначе бы их начальство и не поняло.
Дождавшись отъезда "уазика", я взялся за стальное кольцо.
Погреб
За весь изнурительный раунд битвы с изобретением Гаврилы Степановича я не расслышал ни звука за толстыми бетонными стенами погреба. Как ни тщился, я даже не сумел определить, за которой из них тайник. Рассредоточенные вдоль трех стен пыльные мешки с овощами, плетеные бутыли, в каких настаивают брагу, банки с вареньями различных сортов будто лет сто не покидали своих мест. Четвертая стена была частично занята стеллажами со слесарным инструментом, какими-то шестеренками, шатунами и подшипниками, а равно масленками, бидонами с машинным, скорее всего, маслом, воронками, раструбами, ключами гаечными и разводными и всякой прочей гаражной атрибутикой. Здесь же стоял тяжелый металлический верстак с тисками, на котором громоздился никелированный самогонный бак ведра на три. Рядом лежали два змеевика и пластиковый шланг. В тисках был зажат обрезок швеллера. Рядом валялся напильник.
Что-то там егерь усовершенствовал, надо понимать, незадолго до моего появления. Хотя его паровая машина и без того подвигала к размышлениям о братьях по разуму. Странных все-таки людей время от времени порождает наша глубинка со всеми ее углублениями. Один Циолковский чего стоил, обеспечивший фронтом работ целую армию соотечественников. "Это же яблоку негде будет упасть, — переживал, вполне возможно, калужский самоучитель, разбирая Святое писание, — когда еще и мертвые восстанут из могил согласно Апокалипсису! Живых-то невпроворот! А квартиры для покойников?! А харчи?! Тут срочно ракету надо строить для расселения по звездам!"
Безвестным же выдумщикам, страдающим за родное человечество и гораздым на любые новации от создания механической тяпки до клонирования гениев, имя — легион. К нему со своим диким устройством поневоле примкнул и Гаврила Степанович. Лишь засекреченный зоотехник Белявский — статья особая. Чудны дела твои, Господи, когда твои образы и подобия таковы.
Запуск паровой машины системы Обрубкова, наглухо привинченной к доскам пола ржавыми болтами, должно было, по идее, обеспечить углеметание в топку чугунного котла. Ящик с углем и совковая лопата вроде бы свидетельствовали о том же. Подтверждала данную версию и труба, выведенная во двор. Хотя я и не помнил, чтоб она чадила, когда егерь запускал свое детище. Уровень воды в котле присутствовал. Паровозный какой-то датчик со шкалой на тридцать атмосфер тоже, судя по всему, говорил о рабочем состоянии агрегата. Мне даже посчастливилось развести в топке огонь, и я метнул туда с десяток лопат отливавшего синевой угля, прежде чем бесшумно и медленно заскользили хорошо смазанные цилиндрические клапаны, утопленные в крышке подземной "теплостанции".
Двигатель зачихал, доски под моими ногами стали вибрировать. Стрелка на датчике давления поползла. В погребе стало жарко. Я скинул пуховик и снова взялся за лопату. Но трубач-невидимка сыграл мне отбой, когда стрелка достигла указанной Гаврилой Степановичем отметки. Сезам не открылся. Стрелка миновала черту с цифрой "12" и поехала дальше. На подвижном коротком рычажке, плотно подогнанном к отверстию в чугунной сфере, болталась цепочка с треугольником из толстой проволоки, напоминавшая деталь сливного бачка в общественных туалетах. Законно предположив, что это — рычаг, понижающий давление, я потянул треугольник вниз, и стрелка на датчике вновь опустилась до отметки "12". Результат был тот же: ни одна из стен даже не дрогнула. Плюнув на дальнейшие попытки, я оседлал мешок с картофелем и призадумался. Действующая модель паровой машины, скорее, смахивала на мастерски изготовленный муляж. Однорукий машинист Гаврила Степанович запускал эту хреновину с полоборота, а я потратил на ту же операцию час.
"Электростанция!" — хмыкнул я, обнаружив за верстаком, после упорных поисков, розетку со штепселем. Шнур уходил под плинтус. Вскоре обнаружился и электрический моторчик. Поначалу я не обратил внимания на жестяную коробку, присобаченную к подставке двигателя, а следовало бы. Моторчик запускался простым нажатием кнопки. Затарахтел он громче, нежели паровая установка, и стрелка датчика давления сразу улетела на тридцатую отметку шкалы. Ручкой реостата я снизил "давление" до все тех же "двенадцати атмосфер". Ничего. Но я уже понял: нужно думать. Просто нужно думать.
Обрубков до отъезда успел провести со мной полный инструктаж. Таков он был, Гаврила Степанович. Оставалось отделить зерна от шелухи. Итак, я запомнил дату, на которую Обрубков силился обратить мое внимание: год падения в бою адмирала Нельсона. Что в нашем случае следовало понимать мод названными цифрами? Только время. 1805 год мог обозначать время, когда открывался тайник: 18.05. Я сверился с наручными часами. Время открытая вышло около получаса назад. Обозвав себя кретином, я пустился анализировать все прочие напутствия Обрубкова. Не раз же в сутки он заходил в тайник. Пацана нужно было кормить, и вообще, ему требовалось уделять хоть какое-то внимание. Кормить! — Я хлопнул себя ладонью по лбу. — Конечно!" Шестиразовое питание Хасана, может, и нормальное для постороннего слуха, было абсурдом. Никогда мы его не кормили чаще, чем трижды в день. Значит, 18.05 плюс каждые шесть часов.
Дожидаться полуночи, когда Настя изводится в тревоге, казалось мне глупым и подлым. Я накинул пуховик и поднялся на кухню. А поднявшись, заглянул в нашу покинутую обитель. Настя забыла под кроватью брошюру гинеколога Смирнова.
Мои физические упражнения с лопатой, помноженные на высокий накал пережитых страстей, измотали меня совершенно. Глаза слипались, я засыпал буквально стоя. Сунув брошюру в карман, я бросил рассеянный взгляд на старые вырезки из "Нивы", и тут в моем утомленном до крайности мозгу что-то щелкнуло. "Век до русско-японской кампании не продержался" — такое сожаление выразил Гаврила Степанович в адрес калеки-адмирала, точно флотоводец непременно принял бы в ней участие и помог бы нашим одолеть в Цусимской баталии нахальных островитян.
"А что если старый и опытный разведчик зашифровал еще круче? Плюс век — это уже 19.05! Но прямо перескочить с хромой цитаты Паскевича на указующую цифру он поостерегся и вместе с тем понадеялся на мою смекалку!" Я посмотрел на массивный, в металлическом корпусе, будильник у нашей кровати. Согласно такой интерпретации до момента, когда замок-таймер придет в состояние готовности, оставалось еще двадцать минут.
