Кристофер Райх - Банкир дьявола
— Можешь с ним что-нибудь сделать?
— Что сделать? От него же ничего не осталось.
— Не смеши меня, — сказал Леклерк, хотя при этом даже не улыбнулся. — Или делаешь, или я говорю генералу, что ты опять запил. Сам знаешь, что тебе за это будет. Для начала можешь рассчитывать, что урежут пенсию. Кстати, сейчас у него препаршивое настроение. Но он никогда не напивается, как ты. Он не потерпит этого от своих подчиненных. Гляди, пришлет кого-нибудь вроде меня полечить тебя более действенным способом.
Дюпюи поскреб трехдневную щетину.
— Смотрю, твой шарм все еще при тебе.
— Как тебя увижу, так во мне джентльмен просыпается.
Дюпюи подцепил пальцем крышку винчестера и заглянул внутрь:
— Ничего не обещаю. Не жди ничего сверхъестественного.
— Я просто хочу знать, есть на этом диске информация или нет.
— Яволь, майн командант! — выбросил руку вверх в нацистском приветствии Дюпюи. — Какой вы мне даете срок?
Прикинув, сколько может понадобиться времени, Леклерк сократил его вдвое:
— Двадцать четыре часа.
— Отлично, — выдохнул Дюпюи, — а то я уж было подумал, что дело срочное.
21
В полумраке своего кабинета Марк Габриэль, дожидаясь сына, присел на край стеклянного столика. Он поднял руки к подбородку и поправил галстук от «Гермеса» (привычка, от которой он пытался себя отучить, так как на тонком шелке вскоре появлялись жирные затертости), а затем пригладил волосы. Два последних дня были насыщены событиями и тревогами, но Габриэль еще раньше успел узнать, каково терять близких и каждую минуту ждать, что тебя вот-вот раскроют. Для разнообразия новости сегодняшнего дня скорее ободряли, нежели вызывали беспокойство. Профессор вышел на связь. В течение сорока восьми часов он прибудет в Париж. Рафи Бубиласа выпустили, так ничего и не узнав о его связи с Габриэлем. По поводу Грегорио решение принято. Оставалось только упаковать чемоданы, рассортировать свои паспорта и до полета в Южную Америку сделать несколько звонков в Сьюдад-дель-Эсте, но это сущие пустяки. Когда вечером солнце зайдет за горизонт, дело их семьи настолько приблизится к осуществлению, как никто из них не смел и мечтать еще год назад.
В шесть часов двухэтажный городской дом ходил ходуном от трех его умненьких и подвижных деток, его французской семьи. Наверху из гостиной слышались звуки музыки: Женевьев играла ноктюрн Шопена. Потоки грустной музыки набирали силу, затем ослабевали… ни одной фальшивой ноты. Его двенадцатилетняя дочь была необычайно одаренной, и он знал, хотя она и боялась ему признаться, что ее мечта — сделать музыкальную карьеру. Через две недели запланировано ее участие в концерте самых ярких молодых дарований Парижа в концертном зале «Плейель». Жаль, что к этому времени в Париже ее уже не будет.
Из кухни доносился голос семилетнего Артура, требовавшего до обеда конфету. Мысленно Габриэль пожелал жене не поддаваться, в то же время прекрасно понимая, что она, как и всякая настоящая мать, ни в чем не может отказать своему сыну. Певучий голос Амины был едва слышен среди веселого позвякивания кастрюль и сковородок. Если нос не обманывал, то на ужин ожидалась ягнятина. В этом звуковом фоне отсутствовал один звук — противное бормотание телевизора. В доме Габриэля телевидение было под запретом.
— Амина сказала, ты хотел меня видеть.
Габриэль встал и радушно раскинул руки:
— Заходи, заходи, Жорж.
Жорж Габриэль нерешительно вошел в комнату, держа руки в задних карманах джинсов. Волевое красивое лицо. Внимательный взгляд темных глаз скользнул по комнате. Рослый молодой человек с плечами, которым позавидовал бы сам Атлант, и с простыми, искренними манерами. Как обычно, на нем была голубая футболка французской национальной сборной. Но необычно было видеть его наголо обритую голову. «Как у Зидана, — предупредила жена. — Для мальчика важно, чтобы ты одобрил».
— Проходи-ка и дай на тебя посмотреть, — произнес Габриэль, усмиряя свой гнев. — Да, так ты выглядишь старше и ответственнее. — На самом деле выглядел он в точности как безмозглый качок-хулиган. Недоверчивый, злой и даже опасный. — Садись. У меня такое чувство, будто сто лет тебя не видел. Как дела в гимназии? Освоил производные? Если хочешь стать доктором, математику надо хорошенько подтянуть.
— Все в порядке. Уже биномы проходим. И у меня куча времени, чтобы справиться с ними. «Бак» только в июне.
Жаргонное словечко «бак» означало экзамен на бакалавриат — государственный экзамен, определяющий, кто из детей продолжит обучение в университете. Жорж Габриэль учился в последнем классе гимназии, был отличником и капитаном футбольной команды, центрфорвардом. Он играл с такой азартной яростью, что его отца бросало в дрожь.
— Не сомневаюсь, ты отлично справишься. Вот я в свое время был никудышным учеником. Ты уже десять раз обошел меня.
Габриэль провел сына в комнату и закрыл за ним дверь. Этот кабинет был частным владением отца, и никому не разрешалось заходить туда без приглашения, поэтому-то Жорж и озирался по сторонам с видом восхищенного взломщика. Обстановка в кабинете была в духе французского минимализма: узкие легкие книжные полки и лакированный комод «Рош Бобуа».
— Играешь на выходных?
— Нет, только тренировка. Тренер заболел, и проводить ее буду я.
— Надеюсь, ты не забываешь и про свои другие занятия.
Габриэль пожалел о сказанном в ту же секунду, когда слова слетели с губ: читать проповеди было не в его правилах. Никаких наставлений со стороны отца. Это было его твердое правило. Он не брал в рот спиртного. Не сквернословил. Нигде не болтался допоздна. Он жил так, как, надеялся, будут жить его дети, и ожидал, что его примера достаточно.
— Нет, не забываю, — ответил Жорж, усаживаясь в кресло перед письменным столом, но не основательно, а на самый краешек: похоже, он надеялся на непродолжительную беседу.
Разговор по душам между отцом и сыном всегда проходил непросто. Обычно Габриэль возвращался домой после работы около восьми часов. В это время дети или выполняли домашние задания, или готовились ко сну. Наверное, воспитывать детей — материнское дело. Но грусть, возникающая оттого, что он их почти не знает, не проходила. И нечего твердить самому себе, что все это легко поправимо. Себя не обманешь. А скоро хлопот у него станет еще больше.
Усевшись в кресло напротив сына, Габриэль в последний раз окинул его оценивающим взглядом. У него не было сомнений, что молодой человек готов для выполнения задания. Еще бы не готов! Прошлым летом Жорж провел шесть недель в лагере в долине Бекаа, осваивая основы солдатской профессии. Перед выпуском он сломал своему инструктору по рукопашному бою руку и челюсть. Мальчик был сильным и способным. Но лагерь — всего лишь репетиция.
Была и другая причина, как теперь он мог признаться, для его беспокойства. С тех пор как мальчик вернулся с Ближнего Востока, в его поведении стало проскальзывать легкое, но несомненное сопротивление. Не то чтобы бунт, скорее сдержанная критика всего, что его окружало. Габриэль замечал ее даже во взгляде Жоржа. По-другому он стал вести себя и дома: совсем недавно у него появилась привычка — занимать во время споров сторону Амины. Гниль начала просачиваться и в него.
— Меня беспокоит один американец, — сказал Габриэль. — Он может навредить нам. Помешать нашим планам.
— Он в Париже?
— Да, один из виновников смерти Талила. Нам надо принять меры. Он подобрался слишком близко, чтобы и дальше закрывать на него глаза.
Габриэль достал из кармана авиабилет компании «Эйр Франс» и положил его на стол перед сыном. Жорж внимательно рассмотрел билет. Поездка туда и обратно, экономкласс, Париж — Дубай. Его глаза загорелись.
— Нам… то есть ты имеешь в виду меня?
— Ты уже не ребенок. Пора и тебе потрудиться на благо семьи.
Жорж кивнул. Он почувствовал боевой задор, и взгляд сразу сфокусировался.
— Я готов, — произнес он.
И Габриэль заметил, как сын едва заметно склонил голову набок с немного самодовольным видом, будто он только что забил гол. Никакой самоуверенности, просто уверенность в себе, как любил повторять Жорж.
— Тебя не пугает, что придется убить?
— Да… я хотел сказать «нет». Я уже научился блокировать эту часть сердца. Немножко страшно, но справлюсь. — Чуть помедлив, он добавил: — Получается, я не просто уезжаю… Скоро все, над чем ты работал все эти годы, останется позади.
— Мы все скоро уедем.
Жорж удивленно покачал головой:
— Ух ты, это, выходит, и вправду произойдет. Даже не верится, что все совершится прямо сейчас.
— На этой неделе.
— Так скоро?
У Габриэля возникло сомнение, не слишком ли он много сказал. Сдержанно он объяснил:
— Абу Саида убили. Неизвестно, заговорил он перед смертью или нет. Теперь настал наш черед. Для нашей семьи тоже пришло время действовать. — Он поднялся с кресла и, когда сын встал тоже, обнял его. — Ты не раз давал мне повод гордиться тобой. Я хочу дать тебе шанс сделать себе имя: проявить себя с самого начата пути, чтобы все поняли, какую службу ты сослужил нашему делу.
