Уильям Айриш - Леди-призрак
— Она когда-нибудь будет готова принять меня? — возмущенно спросил незнакомец у горничной, когда та в очередной раз впорхнула в комнату. — У меня родилась новая идея. И я бы хотел схватить ее, пока она не ускользнула.
— Я бы тоже не прочь, — подумал Ломбард, свирепо глядя ему в затылок.
Продолжая нюхать горошек, незнакомец снова сел. Затем опять вскочил, всем своим видом демонстрируя отчаянное нетерпение.
— Она ускользает, — предупредил он. — Я теряю ее. Если только она ускользнет, мне придется вернуться к тому, что было раньше.
Напутствуемая этими ужасными предупреждениями, горничная убежала.
Ломбард проворчал себе под нос:
— Тебе давно уже пора вернуться к тому, что было.
Но так или иначе, это сработало. Горничная появилась вновь, поманила его нетерпеливым жестом, и он вошел. Ломбард нагнулся к цветку, который тот обронил, аккуратно поддел его носком туфли и раздраженно подбросил кверху — от этого будто бы стало немного легче.
Горничная приблизилась и доверительно нагнулась к нему, чтобы утишить его гнев:
— Она обязательно втиснет вас между ним и портным. С ним трудно ладить, знаете ли.
— О, я не знаю, — запротестовал Ломбард, слегка сгибая вытянутую ногу и пристально разглядывая ее.
Последовало долгое затишье. По крайней мере, относительное. Горничная появилась всего лишь один или два раза, и телефон зазвонил только один или два раза. Даже пулеметные очереди испанской речи теперь звучали с перерывами. Появился личный повар, который собирался уехать на первом же корабле, — в берете, шарфе и ворсистом пальто он казался еще более кругленьким, — но лишь попросил с оскорбленным видом:
— Выясните, она сегодня обедает дома? Я не могу выяснить сам, я с ней не разговариваю.
Соперник, опередивший Ломбарда, наконец показался в дверях, держа в руках свои инструменты, и вышел. При этом он не удержался, сделал небольшой крюк и похитил еще один цветок душистого горошка. Нога Ломбарда поползла к чаше, в которой стояли остальные цветы, словно он хотел подбросить их все сразу, но усилием воли он подавил этот порыв.
Горничная вновь возникла на пороге святая святых и возвестила:
— Сеньорита сейчас вас примет.
Попытавшись подняться, он обнаружил, что ноги стали ватными от долгого сидения. Он несколько раз притопнул, поправил галстук, поддернул манжеты и вошел.
Едва он успел окинуть взглядом фигуру, растянувшуюся на шезлонге в томной позе Клеопатры, как нечто пронеслось в воздухе, словно реактивный снаряд, прыгнуло на него и устроилось на плече, издав пронзительный скрип, напоминавший скрип железа по стеклу, из тех, которые то и дело доносились до него, пока он ждал снаружи. Ломбард вздрогнул от неожиданности. Что-то вроде длинной бархатистой змейки нежно обвило его шею.
Женщина в кресле смотрела с сияющей улыбкой, как любящая мамаша на расшалившегося отпрыска.
— Не пугайтесь, сеньор. Это мой маленький Биби.
Но такого человека, как Ломбард, лишь отчасти устроило то, что ему назвали кличку животного. Он попытался повернуть голову и разглядеть существо, но оно было слишком близко. Помня о цели своего визита, Ломбард сумел изобразить подобие добродушной улыбки.
— Я полагаться на Биби, — доверительно сообщила ему хозяйка. — Биби — это мой, как это сказать, комитет по встречам. Если Биби кого-то не любить, он убегать под диван, я быстро избавляться от такие люди. Если Биби понравиться, он прыгать им на шея, тогда все хорошо, они оставаться. — Она обезоруживающе пожала плечами. — Вы ему понравиться. Биби, пойди же с дядина шея, — слащаво уговаривала она.
— Нет, пусть остается. Я ничуть не возражаю, — терпеливо проговорил Ломбард. Он почувствовал, что принять всерьез ее упрек своему любимцу — значило бы с самого начала сделать неверный шаг. Обоняние подсказало ему, что пришелец — не кто иной, как небольшая обезьянка, хотя и обрызганная духами с ног до головы. Хвост развернулся, но лишь затем, чтобы обвить его шею по-другому. Похоже, он угадал. Он чувствовал, как зверек тщательно перебирает и разглядывает его волосы, словно что-то ищет.
Актриса восхищенно заворковала. Если что-то вообще могло вызвать у нее симпатию, то, похоже, только это создание, так что Ломбард не мог позволить себе обидеться на способ знакомства, выбранный зверьком.
— Садитесь, — радушно предложила она.
Он несколько скованно подошел к креслу и опустился туда, стараясь держать голову прямо и не терять равновесия. Теперь он впервые смог как следует рассмотреть ее. На ней была черная бархатная пижама, причем из каждой штанины по ширине вполне могла получиться целая юбка, плечи прикрывала пелерина из розовых страусовых перьев. Голову украшала пугающего вида конструкция, сооруженная любителем душистого горошка, который побывал здесь до Ломбарда; казалось, что ей на волосы пролилась кипящая лава. Горничная стояла сзади, обмахивая это сооружение пальмовым листом, словно для того, чтобы остудить.
— У меня есть минута, пока это укладываться, — вежливо объяснила владелица прически.
Ломбард заметил, как актриса украдкой взглянула на карточку, которую он некоторое время назад послал ей вместе с цветами, очевидно, чтобы вспомнить его имя.
— Как приятно для разнообразия получить цветы по-испански, сеньор Ломбард. Вы говорить, вы недавно приехал из mi tierra.[1] Мы там были знакомы?
К счастью, она сама забыла этот вопрос, прежде чем ему пришлось бы сказать правду. В ее больших черных глазах появилось мечтательное выражение, она устремила их к потолку; сложив руки наподобие подушечки, она прижалась к ним щекой.
— Ах, мой Буэнос-Айрес, — вздохнула она, — мой Буэнос-Айрес. Как я скучаю по нему! Огни на Калье-Флорида, как они гореть по вечерам…
Нет, не напрасно перед тем, как прийти сюда, он провел несколько часов, роясь в справочниках для туристов.
— Пляжи Ла-Плата, побережье, — мягко продолжил он, — парк Палермо…
— Не надо! — воскликнула она. — Не надо, я сейчас заплачу.
Она не притворялась. По крайней мере, не совсем притворялась, сказал бы он. Она просто драматизировала те чувства, по своей природе искренние, которые испытывала на самом деле, как обычно и делают люди со сценическим темпераментом.
— Зачем я покидал все это? Зачем я здесь, так далеко?
«Семь тысяч долларов в неделю и десять процентов с каждого выступления могли бы послужить ответом на этот вопрос», — мелькнуло у него в голове, но он благоразумно держал эти мысли при себе.
Тем временем Биби, не найдя ничего заслуживающего особого внимания в его волосах, потерял к нему всякий интерес, пробежал вниз по его руке и легким прыжком соскочил на пол. Разговаривать стало намного легче, хотя его прическа, над которой поработал Биби, теперь напоминала сильно потрепанный ветром стог сена. Он преодолел желание пригладить волосы из опасения, что это может обидеть непостоянную в своих настроениях хозяйку. Сейчас ему удалось привести ее в мягкое расположение духа, насколько он мог рассчитывать после столь короткого знакомства. И он решился.
— Я пришел к вам потому, что все знают: вы столь же умны, сколь талантливы и красивы, — сказал он, не скупясь на комплименты.
— Это правда, никто еще не называл меня куклой, — признала знаменитость с милой непосредственностью, разглядывая свои ногти.
Ломбард слегка пододвинул к ней свое кресло.
— Вы помните номер, с которым выступали в прошлом сезоне, когда вы кидали в зал зрительницам цветы, такие маленькие букетики?
Она торжествующе подняла палец. Глаза ее блеснули.
— А, чика-чика, бум! Si, si, вам нравится? Хорошо, правда? — с теплотой в голосе проговорила она.
— Великолепно, — горячо согласился он, хотя кадык его незаметно дернулся, — так вот, однажды вечером мой друг…
Больше он в этот раз не успел сказать ничего. Горничная, которая уже прекратила обмахивать прическу, снова появилась в комнате:
— Сеньорита, Вильям пришел за указаниями на сегодня.
— Извините, я на минуту. — Она повернулась к двери.
Рослый парень в шоферской униформе вошел и почтительно остановился у двери.
— Вы не нужны мне до двенадцати. Я отправляться на ленч в «Кок Блю», так что будьте внизу в десять часов. — Затем она добавила, не меняя интонации: — И вы лучше заберите эту штуку, пока вы здесь, вы оставлять это.
Парень подошел к туалетному столику, на который она показывала, взял кованый серебряный портсигар, сунул в карман и опять отошел с совершенным безразличием.
— Это не из «Пять-и-десять»,[2] вы знаете, — сказала она ему вслед, как показалось Ломбарду, с некоторой злостью. В ее глазах что-то промелькнуло, и, судя по этому блеску, Вильяму не приходилось на многое рассчитывать.
Чуть поостыв, она опять повернулась к Ломбарду.
