Том Роб Смит - Ферма
И один из этих людей сейчас здесь, в Лондоне, вместе с Крисом, и преследует меня.
* * *Судя по яростной риторике, с которой она его описывала, мне не составило труда догадаться, о ком она говорит:
— Ты имеешь в виду доктора?
Да, доктора Олле Норлинга. Зачем он прилетел сюда? В Швеции ему не удалось упечь меня в сумасшедший дом, и теперь, очевидно, они намерены предпринять вторую попытку. Их стратегия не изменилась; несмотря на то что меня выписали из клиники для душевнобольных, что настоящие врачи объявили меня здоровой и дееспособной, они упорно цепляются за прежний подход: запереть меня в четырех стенах, накачать успокоительным и погубить мою репутацию. Но они опоздали и не смогут помешать тебе узнать правду. Единственное, что им еще остается, — попытаться разрушить наши отношения и заставить тебя присоединиться к ним, чтобы покончить со мной как с единственной силой, способной привести их на скамью подсудимых. Заговорщики с полным на то правом сомневаются, что твоему отцу эта работа по плечу. Не знаю, действительно ли Норлинг первым выдвинул идею усомниться в моем здравомыслии, зато он был первым, кто заявил об этом вслух, использовав против меня свой авторитет и медицинские знания. Вопрос лишь в том, почему они усомнились в моем психическом состоянии только тогда, когда я отвергла их версию того, что случилось с Мией.
После праздника я надеялась поговорить с Мией о том, что произошло с ней в самый длинный день в году. Но она как в воду канула. Я испугалась. Шли летние каникулы, и ей следовало отдыхать на свежем воздухе. Утром и вечером я стала прогуливаться по полям, глядя на ферму Хокана и надеясь увидеть Мию на веранде или хотя бы в окне. Но все было тщетно.
Неделей позже я наконец получила ответ. Проснувшись рано утром, я работала в нашем домике для гостей: забравшись на длинную лестницу, я красила верхнюю часть стены амбара, когда увидела, как по дороге на большой скорости несется сверкающий серебристый «сааб» Хокана. О нем никак нельзя сказать, что он — отчаянный и безрассудный водитель, и я еще никогда не видела, чтобы он гонял по здешним дорогам. Значит, что-то случилось. Я ждала, что машина проедет мимо нашей фермы, и потому не поверила своим глазам, когда она резко свернула на подъездную аллею. Хокан выпрыгнул из нее и устремился в дом, не обращая на меня никакого внимания. Я вцепилась в лестницу, чтобы не упасть, потому что в голову мне пришло одно-единственное объяснение: что-то случилось с Мией.
Поспешно спустившись на землю, я услышала встревоженные голоса и через окно увидела в кухне Криса и Хокана. Потом Хокан развернулся, выбежал из дома и прыгнул за руль своей машины. Я выронила ведерко с краской и бросилась к автомобилю, прижимая ладонь к стеклу и оставляя на нем желтые потеки. Я должна была услышать о случившемся от него самого. Он опустил стекло и сказал:
— Миа исчезла!
Придя в себя, я обнаружила, что лежу на усыпанной гравием дорожке, глядя в небо, а голова моя покоится на коленях у Криса, сидящего рядом. Машины Хокана на подъездной аллее уже не было. Очевидно, я потеряла сознание совсем ненадолго. Но тут мысли мои вернулись к Мие, и мне отчаянно захотелось, чтобы все новости оказались дурным кошмаром, я всего лишь упала с лестницы и ударилась головой, а с Мией все было бы в порядке, — вот только я знала правду, я всегда знала ее. Мои враги скажут, что мой обморок стал переломным моментом в развитии болезни. Разум мой повредился, и ко всему, что я потом говорила, думала или делала, нельзя относиться всерьез. Дескать, это бред больного рассудка. Но сейчас я скажу тебе правду. Мой обморок не имел решительно никакого значения. Да, после него я стала казаться слабой и нездоровой, но чувство, которое охватило меня, никак нельзя назвать безумием — это была ошеломляющая боль потери. На протяжении двух последних месяцев я совершенно точно знала, что Мие грозит опасность, но не сделала ничего, чтобы защитить ее.
Хокан дал объяснение тому, что случилось в ночь, когда исчезла Миа: они поссорились; она была очень расстроена; она дождалась, пока в доме все уснут, после чего уложила свои вещи в две сумки и растворилась в ночи, ни с кем не попрощавшись и не оставив записки.
Вот что нам сообщили. Вот что было сказано всему городу, и жители поверили этому безоговорочно.
На ферму Хокана прибыл его друг, детектив Стеллан. Я в это время была в поле и заметила его автомобиль на подъездной дорожке Хокана, а потому совершенно точно знаю, что ровно через семнадцать минут детектив вышел из дома, мужчины пожали друг другу руки, и Стеллан уехал. Итак, расследование, длившееся ровно семнадцать минут, закончилось дружеским похлопыванием по спине.
На следующий день Хокан заехал к нам и сообщил, что он уведомил о случившемся полицию в главных городах страны — Мальме, Гетеборге, Стокгольме, — и та начала поиски Мии. Однако возможности их не безграничны. Миа была совершеннолетней, а поиск беглянки, которая не хочет, чтобы ее нашли, — нелегкое дело. Повторив эти слова еще раз, Хокан понурил голову, всем своим видом показывая, как ему тяжело и как он убит горем, — во всяком случае, предполагалось, что мы должны ему поверить. Крис принялся утешать его, говоря, что Миа непременно вернется и что подросткам свойственно делать подобные глупости. Но их разговор показался мне ненастоящим! Это было чистой воды притворство — оба играли свои роли ради меня. Хокан притворялся, что раздавлен случившимся, а Крис помогал ему, подсказывая реплики и возможные объяснения. Вот только оба были никудышными актерами и проверяли меня. Подойду ли я к Хокану и сочувственно пожму ему руку? Я не могла заставить себя сделать это. Я забилась в угол комнаты, стараясь оказаться от него как можно дальше. Будь на моем месте расчетливая и искушенная особа, она бы обняла Хокана и даже уронила фальшивую слезу, сочувствуя его скорби, но я не умею обманывать и потому совершенно ясно дала понять, что не поверила ни единому его слову, тем самым бросив ему недвусмысленный вызов. Теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что сделала ошибку. Начиная с того момента, опасность грозила уже мне.
* * *Мать вновь взялась за сумочку и вынула оттуда плакат. Развернув его на кофейном столике, она присела на диван рядом со мной.
Они были напечатаны не на домашнем компьютере Хокана. Он обратился в типографию, которая располагала бумагой превосходного качества. Даже макет, как ты видишь, поистине безупречен и больше похож на приложения к журналам «Вог» и «Вэнити Фэар», так что в результате получилось самое экстравагантное в мире объявление о пропавшей без вести девушке. Они были везде. Я потратила целый день, пытаясь сосчитать их, и оказалось, что их больше тридцати: обернутые вокруг стволов деревьев, приколотые на доски объявлений на пляже, висящие в церкви и выставленные в витринах магазинов на набережной. Но их расположение показалось мне фальшивым, потому что Миа и не подумала бы скрываться ни в одном из этих мест. Если она действительно решила убежать, то сейчас наверняка находится в одном из больших городов, где-нибудь далеко отсюда, а не на расстоянии мили от дома. Если она действительно решила убежать, то не призналась бы в этом ни единой живой душе, потому что известие об этом моментально достигло бы ушей Хокана. Так что эти плакаты служили одной-единственной цели — продемонстрировать всем, что Хокан поступает правильно, хотя он играет роль, которая только и требуется от него в данный момент.
Видишь, что написано в самом низу?
Здесь предлагается вознаграждение за любые сведения о Мие, и это не опечатка: сумма составляет сто тысяч шведских крон, то есть десять тысяч фунтов! Хотя с таким же успехом он мог предложить и миллион или сундук с пиратским золотом: Хокан знает, что никаких новых сведений не получит. Зато он вновь выставляет напоказ свое духовное убожество: мол, смотрите, сколько денег я готов заплатить; моя любовь к Мие выражается кругленькой суммой, и это намного больше любого объявленного вознаграждения за поиск лица, пропавшего без вести, которое вам когда-либо приходилось видеть!
Судя по выражению твоего лица, ты воспринимаешь этот плакат как доказательство его невиновности, на что он и был рассчитан.
* * *Я лишь покачал головой, поражаясь убежденности матери в том, что она всегда знает, о чем я думаю.
— Я вовсе не уверен, что этот плакат доказывает его невиновность. Он вообще ничего не доказывает. Плакат — это палка о двух концах. Если бы он предпочел вообще не тратить деньги и не печатать эти плакаты или если бы повесил одно-единственное невзрачное объявление, ты бы обвинила его в преступном бессердечии. Или в том, что чувство вины не дает ему покоя.
— Но я не могу судить о том, чего он не сделал.
— Я всего лишь имею в виду…
Ты не желаешь принимать плакат в качестве улики. Отлично. Забудь о нем. Он нам не нужен. Ты не должен сомневаться в его невиновности только на основании моих слов. Ты не должен сомневаться в его невиновности только на основании того, что он распорядился напечатать эти плакаты. Но ты обязан усомниться в нем, потому что то, что рассказывает Хокан о ночи, когда исчезла Миа, вообще не имеет смысла. Предположительно она исчезла с фермы в ночь на первое июля. И как же ведет себя шестнадцатилетняя девочка? Машины у Мии нет, такси она не вызывала, так как же она ушла с фермы глубокой ночью да еще в такой глуши? Утром на вокзале ее никто не видел. Ее велосипед так и остался на ферме. Пешком она уйти не могла — во-первых, потому, что идти ей было просто некуда, а во-вторых, расстояние было слишком велико. Я сама убегала с глухой фермы. Так вот, позволь сказать тебе исходя из личного опыта, что для этого нужен план. По словам Хокана, в ее распоряжении было десять часов, чтобы исчезнуть, но эти десять часов приходятся на время, когда все кругом закрыто. На много миль в любую сторону мир тих и темен, люди спят, магазины не работают, общественный транспорт не ходит, а Миа взяла и исчезла. И мы должны поверить в это?
