Джон Гришем - Камера

— Потому что устал бегать. Мне требовалось побольше времени.

— Во сколько ты вышел из офиса?

— Около четырех утра.

— А взрыв должен был прозвучать?..

— Примерно в пять.

— Что же ему помешало?

— Не знаю. Взрыв раздался за несколько минут до восьми, когда в конторе уже находились люди. Кто-то из них погиб, а мне пришлось отправиться сюда. Вот сижу, готовлюсь нюхнуть газу.

— В своих показаниях Доган утверждал, что решение взорвать офис Крамера было принято вами обоими, что Клан охотился за адвокатом в течение двух лет, что использовать часовой механизм предложил ты и действовал ты в одиночку.

Попыхивая сигаретой, Сэм терпеливо слушал. Глаза его превратились в узкие щелочки, губы растянулись в подобие улыбки.

— Боюсь, с мозгами у Догана стало совсем плохо. Феды загнали его в тупик, он сломался. Знаешь, Догану никогда не хватало воли. — Кэйхолл бросил на Адама многозначительный взгляд. — Но какая-то правда в твоих словах есть. Немного, но есть.

— Ты рассчитывал убить Крамера?

— Нет. Людей мы не трогали. Дома взрывали, а убийств никто не планировал.

— Дом Пиндера в Виксбурге — твоих рук дело?

Сэм неохотно кивнул.

— Взрыв раздался в четыре утра, когда все члены семьи мирно спали. Шесть человек. Видимо, произошло некое чудо, потому что пострадал лишь один, да и тот отделался десятком царапин.

— Чудо здесь ни при чем. Бомба была установлена в гараже. Хотел бы я кого-то убить, я положил бы ее под кровать.

— Да, но полдома все же рухнуло.

— Рухнуло. Но ведь я и тогда мог использовать будильник, эти иудеи отправились бы на тот свет вместе со своей фаршированной щукой.

— Что же тебе помешало?

— Я уже сказал: людей мы не убивали.

— А цель?

— Запугать. Нанести упреждающий удар. Вынудить евреев отказаться от финансирования борьбы за гражданские права. Мы стремились поставить черных на место: пусть сидят в своих церквах и школах, пусть не лезут к нашим женщинам и детям. Евреи типа Крамера вовсю кричали о расовой гармонии, заигрывали с африканцами. Кто-то должен был привести их в чувство.

— И вы преподали Крамеру урок.

— Он получил то, что заслуживал. Мальчишек, конечно, жалко.

— Как трогательно.

— Слушай, Адам, и слушай внимательно. Я не собирался никого убивать. Предполагалось, что взрыв прозвучит в пять утра, за три часа до того, когда он приходит в контору. Дети оказались там лишь потому, что их мать подцепила грипп.

— Крамер потерял обе ноги. Из-за этого совесть тебя не мучает?

— В общем-то нет.

— А потом покончил с собой.

— На курок нажал он, не я.

— Ты ненормальный, Сэм.

— Да, и стану еще менее нормальным, когда глотну газу.

Адам покачал головой, но сдержался. О цвете кожи и равноправии можно было поговорить позже, во всяком случае, попытаться. Сейчас же требовалось обсудить факты.

— Что ты сделал после того, как проверил багажник?

— Отправился на стоянку трейлеров, выпил кофе.

— Почему?

— Наверное, жажда мучила.

— Очень остроумно, Сэм. И все-таки?

— Я ждал.

— Чего?

— Нужно было убить пару часов. Стояла полночь, я не хотел лишнее время торчать в Гринвилле, вот и околачивался на стоянке.

— Ты с кем-нибудь там говорил?

— Нет.

— Посетителей в кафе было много?

— Не помню.

— Ты сидел один?

— Да.

— За столиком?

— Да. — Сэм ухмыльнулся: он уже знал, что последует дальше.

— Водитель трейлера по имени Томми Фэррис показал, что видел, как ты пил кофе в обществе молодого человека.

— С мистером Фэррисом я незнаком. Думаю, у него излишне богатая фантазия. Молчал три года, а потом разоткровенничался перед каким-то репортеришкой. Спустя столько лет вдруг появилась куча свидетелей. Из-под земли, что ли?

— Почему Фэррис не давал показаний на последнем процессе?

— Это ты меня спрашиваешь? Наверное, потому, что сказать ему было нечего. Пил я с кем-то кофе за семь часов до взрыва или не пил — какая разница? Хорошо, пил — но в Кливленде. При чем здесь взрыв?

— Значит, Фэррис лгал?

— Откуда мне знать, что за чушь он нес. Я был один. Точка.

— Во сколько ты выехал из Кливленда?

— Думаю, около трех.

— И направился прямо в Гринвилл?

— Да. Проехал мимо дома Крамера, увидел сидевшего на крыльце охранника. Покатался по городу, потянул время. Примерно в четыре утра оставил машину неподалеку от адвокатской конторы, прошел через заднюю дверь, установил в кладовке бомбу и укатил.

— В какое время ты покинул Гринвилл?

— Я хотел услышать взрыв. Как ты знаешь, из Гринвилла мне удалось выбраться лишь через несколько месяцев.

— Куда ты двинулся, выйдя из конторы?

— Примерно в полумиле от нее я приметил небольшую кофейню.

— И что?

— Сидел там, пил кофе.

— Во сколько?

— Не помню. Что-то около половины пятого.

— Еще посетители были?

— Два или три человека. Толстуха в грязном халате у плиты и официантка.

— Ты с кем-нибудь разговаривал?

— Да. С официанткой. Попросил чашку кофе. Может, еще пончик.

— Сидел там, пил кофе и ждал взрыва?

— Ага. Я всегда любил дождаться, посмотреть на реакцию людей.

— То есть такое бывало и раньше?

— Пару раз. В феврале того же года я поднял на воздух контору по торговле недвижимостью в Джексоне. Хозяин-еврей, видишь ли, продал черномазым дом в квартале, где жили белые. Я уселся в какой-то забегаловке на соседней улице. Тогда у меня был бикфордов шнур, так что пришлось поспешить. Не успела девчонка поставить передо мной чашку с кофе, как земля вздрогнула, люди вокруг остолбенели. Ощущение пришлось мне по вкусу. Представляешь: четыре утра, за столиками полно водителей и доставщиков товара, в углу сидят трое копов — и тут бах! Копы, конечно, рванули к своей машине и с ревом умчались. А взрыв был силен, даже кофе из чашки выплеснулся.

— Приятное ощущение?

— Замечательное. Но потом схема несколько изменилась. Не хватало времени найти подходящую забегаловку, и я кружил где-нибудь поблизости, поглядывая на часы. Когда под рукой была машина, я предпочитал выбраться на окраину. — Сэм смолк, затянулся дымом. Глаза его возбужденно поблескивали, но слова звучали спокойно и взвешенно. — За домом Пиндера я тоже наблюдал.

— Откуда?

— Они жили в пригороде, в небольшой уютной долине, где росла куча деревьев. Я оставил машину у подножия холма, примерно в миле от дома, и уселся под деревом.

— Какая идиллия.

— Настоящая идиллия. Ночь, тишина, в небе светит полная луна. Передо мной тихая улочка с приятным трехэтажным домом по левой стороне. Вокруг ни души, люди спят. И вдруг — бабах! Крыша дома взлетает к небу.

— В чем состояла вина мистера Пиндера?

— Так… Общее еврейство. Любил черномазых. Когда с севера понаехали радикалы, начали вести здесь свою идиотскую агитацию, бросился к ним в объятия. Пиндер участвовал в бойкотах и, как мы подозревали, давал деньги на всякие акции.

Делая торопливые записи, Адам пытался переварить услышанное. Удавалось ему это с трудом, разум отказывался верить. Может быть, в конечном итоге смертная казнь не такая уж плохая штука?

— Вернемся в Гринвилл. Где располагалась кофейня?

— Не помню.

— Ее название?

— Мальчик, это было двадцать три года назад. Она ничем не отличалась от других. Обычный торчок.

— Но находился этот торчок на автостраде номер 82?

— Наверное. А что ты собираешься делать? Броситься на поиски толстой поварихи и официантки? Мой рассказ вызывает у тебя сомнения?

— Да. Твой рассказ вызывает у меня сомнения.

— Почему?

— Потому что ты не хочешь объяснить, где научился обращаться с часовым механизмом.

— В гараже позади собственного дома.

— Это который в Клэнтоне?

— Точнее, который под Клэнтоном.

— Кто же тебя учил?

— Я сам. У меня имелась тоненькая брошюрка с рисунками и схемами. Там все было расписано по шагам, ничего сложного.

— Сколько раз ты использовал часовой механизм? Я имею в виду до Гринвилла?

— Один.

— Где? Когда?

— В лесу, неподалеку от дома. Взял с собой пару трубок динамита, ну и остальную дребедень, отыскал полузасохший ручей. Бомба сработала великолепно.

— Еще бы. А теорию ты постигал в гараже.

— Совершенно верно.

— В собственной лаборатории.

— Называй как угодно.

— Пока ты сидел в тюрьме, агенты ФБР тщательнейшим образом обыскали дом, гараж, постройки на участке, но нигде не обнаружили и следа взрывчатых веществ.

— Может, им не хватило смекалки. Может, я проявил предусмотрительность.

— Или, может, бомбу установил другой, тот, у кого действительно имелся опыт.

— Мне искренне жаль, но ты ошибаешься.