Александр Бородыня - Крепы
— А вы муж и жена?
— Не совсем. Хотя на самом деле даже более чем… Видите ли, Анна, — простите, не знаю вашего отчества, — мы женаты уже тридцать два года.
— Значит, все-таки женаты?
— Да, но тридцать лет назад мы были разведены.
«Козел старый… — улыбалась я про себя, пряча пакетики в небольшой стенной тайник. — Ишь, как вьется — вьется, медальками звенит!.. И ни звука про свои болячки! А ведь он, должно быть, страдает… Или оставалась еще доза? — Я закрыла тайник. — Правильно, оставалась! Вот почему ты, полковник, такой веселенький. Что бы ты без меня делал-то?»
За столом Анне опять стало плохо. Егор расстроился, что приготовленный им шикарный сладкий салат так никто и не продегустировал, но виду не подал.
— Может, «скорую»? — спросил он.
— Ты знаешь, какая у нас «скорая»! — напомнила я, уже вынимая футляр с аппаратом для измерения давления и все остальное имущество врача, иногда практикующего на пенсии. — Много она тебе помогала, эта «скорая»?
Старик мой обиделся и ушел к себе в кабинет. Через минуту я услышала, как зашуршал напильник. Егор всегда так уходит от «лишних разговоров» — идет обтачивать древесные корни. У него их за последние пять лет столько собралось — целая галерея деревянной скульптуры, повернуться негде! Как раковый больной он не пользовался услугами «скорой». «Скорая» не могла его ни в больницу забрать, ни оказать необходимую помощь — даже положенный по закону укол морфия приходилось чуть не на коленях вымаливать.
— А вы давно так живете? — спросила девочка. Губы ее побелели и немножко дрожали, в глазах — испуг, но она старалась держаться. — В смысле — вдвоем?
— Да, прилично уже… Чего двум одиноким старикам надо? — Я не сводила глаз с ненормально скачущего кровяного столбца. — В постель! — сказала я строго. — Спать хочешь?
Девочка устало покивала. Она не сопротивлялась, когда я помогала ей раздеться, потом выкупала под душем и уложила в свежую постель. Благо, комнат у Егора четыре — не стеснит. Анна посмотрела на меня с благодарностью, веки ее сомкнулись, и она мгновенно уснула, лежа на спине и вытянув поверх одеяла красивые тонкие руки.
— Брось, Егор Кузьмич, не сердись! — сказала я примирительным тоном, осторожно приоткрыв дверь в кабинет. — Я ее уложила. Представляешь, сразу заснула девочка…
— Девочки нам только и недоставало! — Он плавно водил шкуркой по какому-то уже блестящему обточенному корешку. — Где ты ее взяла?
— Плохо стало человеку в самолете!
— И это повод везти его к себе домой?
— А куда ее везти? — Я робко присела на краешек стула. Язык у меня так и чесался рассказать старику все в подробностях, но я сдержалась и только добавила: — У нее острый приступ амнезии.
— И что, совсем ничего не помнит?
— Абсолютно!
— Ну, это, конечно, повод… — Он прервал шлифовку и взглянул на меня сквозь толстые стекла очков. — Доктор, вы хоть паспорт у нее догадались посмотреть?
Я прошлась по всей квартире, открывая шторы. Было одиннадцать часов с минутами; в комнате, где спала девочка, царил полумрак — туда я только заглянула. И только после этого взяла в руки паспорт, впопыхах сунутый мне перепуганной стюардессой.
— По-моему, это не ее фотография, — заглядывая через мое плечо, сказал Егор. — Совсем другое лицо.
В паспорте значилось имя: Арина Шалвовна, и в лице, смотрящем с фотографии, действительно не было ни малейшего сходства с лицом привезенной мною девочки. Правда, я уже видела это лицо. Там, в полутьме салона, за секунду до того, как мальчишка закрыл его книгой.
VI
Была половина двенадцатого, а девочка еще спала. Она проспала четырнадцать часов кряду, и мы решили ее разбудить. Я рассказала Егору все. Со всеми подробностями. Не усматривая в большинстве этих подробностей какой бы то ни было логики, я просто постаралась быть точной. Он ошкуривал очередной корешок — кажется, по замыслу это был олень, — тихонечко работало радио, а я рассказывала.
— Ну и что ты думаешь? — спросила я в завершение. — С ума сошла бабка?
Егор отложил шкурку, взял нож и, не глядя на меня, подытожил:
— Я думаю, у бабки на редкость хорошие нервы. Знаешь, на что это все похоже?
— На галлюцинацию! — вздохнула я.
— Все это было бы вполне нормально, имей тут место действие наркотика, — сказал он. — Но после наркотических видений, как правило, не остается материальных следов. Ни тебе чужих паспортов, ни милицейских «Жигулей» с мигалками… — Острым лезвием он подправлял воображаемый олений рог. — Они остаются только в памяти. Как цветные картинки… К тому же ты ведь ничего не принимала…
— Злишься? — спросила я.
— Нет. Знаешь, наоборот… Очень неплохо, что ты во все это безобразие влезла. — Горела, как обычно, его черная настольная лампа, и в кабинете, как всегда по вечерам, было очень тепло и уютно. — Знаешь, когда живешь наполовину в иллюзорном мире, то иногда очень хочется хоть что-то оттуда притащить. Будем считать девочку с амнезией небольшим подарком на годовщину нашей свадьбы.
— Спасибо! — сказала я.
— За что спасибо-то?
— За то, что понял!
Обычно я выхожу из комнаты, когда Егор делает себе укол. Все, кажется, в жизни видела, а этого — ну никак не могу… Сперва легкий налет бледности на его лице, иногда и зубами от боли скрипнет, потом кивок.
— Герда Максимовна, милочка, выйди на минутку, будь так любезна…
Прикрыв за собою дверь в кабинет, я пошла будить девочку. Что-то сказали по радио. Что-то важное. Я уловила это самым краем сознания. Но как-то не придала значения. Включив в коридоре свет, я вошла в комнату Анны. Девочка лежала на постели совершенно в том же положении: лицом вверх и вытянув руки на одеяле. Я сделала шаг, наклонилась, желая слегка тронуть ее за плечо и подыскивая какие-нибудь ласковые слова. У нее было округлое белое плечо. Я протянула руку. Пальцы ударились о него, как об лед, — холодное и твердое. От этого прикосновения все слова вылетели из головы.
Зазвонил телефон. Егор подойти не мог. Пришлось мне.
— Слушаю!
— Герда Максимовна?
— Кто это?
— Герда Максимовна, сегодня утром… мужчина и мальчик в самолете… Вспомнили?
— Еще была девочка! — недовольно ответила я, потирая занывшие от ледяного прикосновения пальцы о шерстяную кофту.
— Она у вас?
— А почему вас это интересует?
Некоторое время он молча дышал в трубку, — похоже, не мог придумать, что соврать. Потом сказал:
— Все это очень сложно объяснить…
— Это я уже слышала… Откуда у вас мой телефон?
С телефонной трубкой в руке я стояла посреди темной гостиной и смотрела в незашторенное окно. Стекло преломляло белые силуэты уличных фонарей. Было так тихо, что я услышала, как звякнула в другом конце квартиры крышечка стерилизатора. Я напрягла слух. Вот шумное дыхание Егора. Вот его тело тяжело продавило скрипнувший диван.
— Я нашел вас по справочной Аэрофлота. Герда Максимовна, мне будет нужна эта женщина. Вероятно, через несколько дней. Без нее мне… — он опять помолчал, подыскивая слово, — пока не обойтись. Без нее я не смогу ничего доказать.
— По-моему, вы собирались выбросить ее из самолета?
— Герда Максимовна, прошу вас, поймите, все это крайне опасно.
— Да уж заметила…
— Что-то еще произошло? — спросил он с тревогой в голосе.
— Не важно.
— Вы слышали про наш самолет? Радио сегодня слушали?
В эту минуту раздался звонок в дверь. У нас с Егором ночных гостей не бывает. По крайней мере, за последние пять лет ни разу не случалось, чтобы кто-то ввалился к нам в дом к полуночи, не предупредив о визите телефонным звонком. Хотя люди мы, конечно, общительные и друзей у нас хватает. Я не столько напугалась, сколько была удивлена.
— Пожалуйста, позвоните мне завтра! — сказала я в трубку. — Извините, кто-то ломится в дверь!
Девочка спала в своей комнате, Егор лежал на диване у себя в кабинете и вряд ли мог даже присесть. Звонок в дверь повторился. Короткий, очень осторожный. Так звонят только в чужие квартиры. Я ощутила некоторое беспокойство.
— Кто здесь? — спросила я, приникая к глазку.
Свет на лестнице не горел, и я ничего не увидела, кроме темноты.
— Кто?
— Извините, пожалуйста, — послышался за дверью знакомый женский голосок. — Это стюардесса.
— Какая такая стюардесса?
— Вы сегодня утром взяли с борта больную. Мы решили вас навестить.
— Кто это — мы?
— Я и командир. Мы хотели пораньше, но только что освободились. Откройте, пожалуйста.
В гостиной опять звонил телефон, и я подумала: «Не иначе как Алан Маркович снова напугать меня хочет».
В руках стюардессы был небольшой букет из белых и черных тюльпанов. Очень красивый букет: два белых и три черных, всего пять цветов. Она была в той же форме, что и утром. В свете коридорной лампочки сверкнул на лацкане миниатюрный золотой лайнер.
