Кристиан Мёрк - Пёсий остров
— Может быть, — отвечает Якоб, надеясь, что тот уйдет. — Точно не знаю.
Полицейский, чьи ботинки настолько отполированы, что кажется, будто они сделаны из черного мрамора, наклоняет голову и внимательно смотрит на Якоба.
— Я вас, случаем, не знаю? — спрашивает он с улыбкой.
— Кажется, мы не встречались, нет.
Якоб уже опасается, что его объявили в розыск повсюду. Желудок скручивает, голова начинает кружиться. Локоть пульсирует как отдельное живое существо. Боль пронзает Якоба до кончиков пальцев.
— Как скажете, — соглашается полицейский, рассматривая одежду на Якобе — слишком короткие штаны, грязные кроссовки и мятая куртка. — Вы сегодня пили?
— Нет, сэр, ни капли. Я не пил с отцовских поминок.
Он не хотел этого говорить, само вырвалось.
Единственным талантом Авраама было умение заявить о себе — даже после смерти. Теперь капитаны прогулочных яхт начинают таращиться на них и тыкать пальцами. Потому что здесь никогда ничего не происходит. А Якоб выглядит как сумасшедший. Оборванец с птичьей клеткой на руке.
— М-хм, — бормочет коп, доставая порядком исписанный блокнот и листая его. — У вас есть при себе какие-либо документы, сэр?
— Они у жены, — не раздумывая, врет Якоб. — Кредитки тоже забрала. Мне еще предстоит этому порадоваться, когда придут счета.
Коп перестает писать в блокнот. Кажется, ему нужно больше, чем просто ответы, и в его глазах появляется что-то мерзкое, как будто клуб дыма поднялся с самого дна души. Он озирается, глядя на собирающуюся толпу зевак. Взгляд его снова становится ясным и дружелюбным.
— Кого ты поймал, Толивер? — смеется кто-то в толпе. — Бездомного кузена Хемингуэя?
Якоб похлопывает себя по куртке и даже находит это забавным, но полицейский не улыбается.
— Где вы остановились? — спрашивает Толивер, держа руку на паре наручников, пристегнутых к поясу.
— В отеле «Конч», — отвечает Якоб, вспоминая колониальное здание, похожее на исполинского белого слона, которое попалось ему на пути из аэропорта. Фасад с колоннами, швейцары в перчатках. — В пятом номере, — уточняет он, надеясь, что такой существует, а также что проверка поможет выиграть какое-то время. — Меня зовут Джон Прайс, моя жена с дочками сейчас занимаются сноркелингом. Что-нибудь еще, офицер?
Якоб сам удивлен, насколько возмущенно это звучит, как будто он действительно сказал правду. Молодец, малыш, шепчет отец, выпуская кольцо призрачного дыма в невидимый воздух. Пусть гадает. Кое-чему я все же тебя научил, да.
— Понятно, — произносит Толивер, и его опытный прищур выдает, что он не верит ни единому слову. Он поворачивается, чтобы уйти, как будто не зная, что делать дальше. Некоторые капитаны над ним смеются, и чайки тоже.
— Живые или мертвые? — думает Якоб. Собственное спасение или спасение двоих людей, которым, я уверен, можно помочь? Решение приходит само собой. Он открывает свою сокровищницу и достает выцветшее объявление. Сделанный выбор как будто включает в его голове свет, и голос отца замолкает.
— Офицер, постойте.
Толивер останавливается и поворачивается. Якоб подходит к нему, держа в руке объявление, которое содрал с доски у аэропорта, под носом у охранника. Лицо Селесты дрожит на летнем ветру.
— Почему вы сняли это объявление? — спрашивает Толивер, хмуря бровь. — Это государственная соб…
— Эта женщина… — Якоб размахивает объявлением и почти улыбается, — Селеста Питерсон. Я видел ее. И Эмерсона Хэмилла тоже видел. Я знаю, где они.
Толивер молча смотрит, как будто существо в нелепой одежде перед ним — настоящий безумец.
— Вы знаете, ага, — усмехается он, изучая свои ботинки и собираясь с мыслями. — Вся Королевская полицейская служба Ангильи не может их найти уже несколько месяцев, а вы…
— Они вон там, — Якоб указывает на точку в океане, где собираются новые штормовые облака, похожие на военные корабли, — на Пёсьем острове. Они живут с человеком, который называет себя Штурманом. Кажется, их держат против их воли. И я наверняка не знаю, но почти уверен, что Памела Питерсон тоже там. Это, должно быть, сестра Селесты, да? Офицер?
На одной из дальних пришвартованных лодок капитан высовывает голову: обычно здесь никто не спорит так громко.
Билли-бой щурится против света, пытаясь разглядеть источник звука. Но накануне он столько выпил, что теперь туго соображает.
— Понятно, — говорит Толивер, равнодушно забирая у Якоба объявление и делая вид, что разглядывает его. — Вам лучше пройти со мной. Мы обсудим это в участке.
— А почему не прямо здесь? — Якоб чувствует душок полицейского блефа, который всегда витал вокруг его брата. Он не удивился тому, что я сказал, соображает Якоб и начинает прикидывать, удастся ли ему быстро разбежаться с больной рукой. Значит, он все знает! Параноики живут дольше, малыш, бурчит отец откуда-то со дна желудка, щекоча его, как в детстве, что Якоб ненавидел. Этот коп изнутри такой же гнилой, как паромщик, который увез меня на острова. Бежать!
— Вынужден попросить вас проследовать со мной, сэр, — повторяет Толивер, доставая наручники. Его спокойный голос чуть-чуть подрагивает. На лбу появляются капли пота. Улыбка возвращается, но даже остальное лицо находит ее неубедительной.
Однако Якоб уже обогнал его и бежит быстрее, чем сам ожидал, грохоча резиновыми подошвами о настил. Авраам смеется и подбадривает его. Чайки взмывают и провожают беглеца весь путь от пристани, вдоль пляжа и в город. Они любят сверху наблюдать за трагическими судьбами.
— Стоять! — кричит Толивер, пускаясь за ним следом, но теряя его за первым же поворотом.
Тем временем Билли-бой уже наполовину натянул штаны, вываливаясь на мостик и падая навзничь. Он видит долговязого копа в квартале от него, раскинувшего руки и ошеломленно мотающего головой.
— Ты чего, брат? — спрашивает Французик, проснувшись от шума. — Чего с тобой, эй?
Билли-бой улыбается шире, чем в день, когда его выпустили из тюрьмы. У каждого калеки, бегущего от копа, есть секрет. Если есть секрет — значит, есть отчаяние. А на чужом отчаянии всегда можно сделать деньги. Эта простая арифметика держала его на плаву, когда креветки отказались ловиться в его сети. Он надевает штаны до конца и застегивает их. Возможно, этот лишний крюк все же кое-что им принесет. Тут он поворачивается и одаривает Французика улыбкой.
— Все в полном порядке, — говорит Билли-бой.
Перехватчик
Швейцарцы — невидимки.
Гектор хорошо это знает, потому что за последние тридцать шесть часов он побывал в четырех аэропортах и никто даже не посмотрел на его лицо. Фальшивый красный паспорт и белый крест — все, что их интересует, и дальше иди куда хочешь. Его ручную кладь, содержащую полицейский сканер SC230, который он прихватил с рабочего места, никто не проверяет. Как будто этого бледного человека с влажными руками вовсе не существует.
Но его начальнику, мистеру Хендриксу, Гектор казался слишком заметным. Разгневанный бюрократ лично заставил его сдать электронный пропуск перед тем, как навсегда покинуть свой пост.
— Управление внутренних дел ожидает вас завтра в восемь утра, — заявил Хендрикс, не скрывая самодовольной усмешки и убирая карточку в карман. — Советую не опаздывать.
Бет чуть не расплакалась, на бегу пытаясь обнять Перехватчика, когда двое морпехов выводили его из здания. Никто другой его не хватился, когда он сел в свою раздолбанную машину и поехал домой, где его возвращение заметила только коза.
Гектор выудил документ, который человек по имени Квентин сделал ему несколько месяцев назад. Это был еще более крутой швейцарский паспорт, чем тот, что ему выдало родное государство, который все равно пришлось бы сдать. Этот был идеален, Гектор в нем назывался Ханнесом Цвингли из местечка Гольдау. Он с улыбкой подумал, что это имя подошло бы профессору математики. Квентин тут и там добавил пятен и помятостей, чтобы паспорт выглядел так, будто годами живет в чьем-то кармане. Безупречная работа. Гектор собрал несколько футболок и бросил их в сумку, в которой уже лежали его драгоценные наушники и мощный усилитель сигнала. Затем он порвал свой американский паспорт и сжег его в раковине в ванной. Он смотрел в зеркало, пока дым клубился вокруг его бледного лица, делая его призрачным, даже мертвенным, и зрелище ему понравилось.
Меня больше не существует, подумал Гектор, улыбаясь собственному отражению и позволяя пеплу свернуться колечками, прежде чем размазать его пальцами и спустить свое настоящее имя в сток. Теперь я везде. Все, что я люблю, умещается в мою сумку. И сегодня вечером я буду вас всех прослушивать.
Особенно одного из вас.
По дороге на улицу Гектор встретился взглядом с невозмутимой козой и на мгновение подумал, не перерезать ли ей глотку. Коза продолжила жевать, мотая бородой, как будто ей было все равно, убьют ее или нет.
