Валентен Мюссо - Холод пепла
Но абсолютная безмятежность, которую вызвали во мне наши крепкие объятия, длилась недолго. Сон никак не приходил ко мне. Я все время думал о сестре, о подлом нападении, жертвой которого она стала. Мне тяжело в этом признаваться, а тем более писать об этом, но порой мне случалось — когда депрессия сестры усиливалась, — думать об Анне как об обузе и даже говорить себе, что без нее я был бы более счастливым. Полагаю, что в тот или иной момент всех одолевают ужасные мысли, которые никто не осмеливается высказать вслух. Правда, мои мысли периодически повторялись и порой даже становились навязчивыми.
Но той ночью я осознал, что не смогу жить, если Анна умрет. И это не было смутным предположением, лишенным смысла.
Я проснулся около девяти часов утра. Элоиза уже ушла. Как аспирантка, она вела теоретические занятия у студентов первого цикла. Она собиралась так тихо, что я не услышал никакого шума. На кухонном столе я нашел записку:
«Я очень рада, что ты остался у меня на ночь. Я буду занята весь день и приду домой около шести. Сможешь зайти вечером? Надеюсь, что с твоей сестрой все будет хорошо.
Целую».
У меня занятия начинались только в час дня, и поэтому я решил зайти в больницу.
Анна шла на поправку. Вернее, она чувствовала себя настолько хорошо, насколько это возможно после столь жестокого нападения. Врач вновь осмотрел Анну и согласился выписать ее из больницы днем. Тем не менее он предупредил меня, что после подобных переживаний жертва может вести себя неадекватно.
«Я к этому привык», — едва не ответил я.
Анна сидела на кровати в больничной пижаме.
— Кто я? — спросила она меня.
В детстве мы любили играть в одну игру. Один из нас застывал, изобразив на лице выразительную гримасу или приняв особую позу, а другой должен был догадаться, о каком персонаже — реальном или вымышленном — идет речь.
Но сейчас я не был настроен играть. Анна тем более, однако она, вне всякого сомнения, ощущала потребность освободиться от тревоги.
— Не имею ни малейшего представления, — ответил я.
— Подсказка: Мэри Шелли.
— Франкенштейн?
— Угадал, — откликнулась она, печально рассмеявшись.
— Болит? — спросил я, показывая на повязку, наложенную на нос.
— Немного, но терпеть можно. Завтра они сделают мне ринопластику. Похоже, надо вправить перелом, иначе нос останется искривленным. Франкенштейну предстоит пережить пластическую операцию.
— Восстановительную, — поправил я. — Я подожду, когда тебя выпишут, а потом отвезу домой.
— О нет! Не надо играть в сиделку! Сегодня Офелия свободна. Она скоро заедет за мной.
— Но все же я могу тебе помочь…
— Не волнуйся, Офелия проведет со мной весь день. А у тебя и так полно дел.
Выйдя из больницы в начале двенадцатого, я сразу же направился в комиссариат, как и обещал. Новое испытание вызывало во мне подспудную тревогу. Полицейский, с которым я встречался накануне, несомненно, доложил о моем деле, поскольку меня сразу провели к комиссару, едва я назвал свое имя. В унылом кабинете со стандартной обстановкой я вновь попытался последовательно изложить свою историю. Но у меня самого возникло впечатление, будто я путаюсь в лабиринте своего рассказа.
— Я вот что не могу понять, мсье Коше. В ваших вещах рылись, вам угрожали, наконец, у вас украли фильм, который по вашим словам обладает определенной исторической ценностью, но вы не подали жалобу…
Он не упомянул о «вечернем госте» только потому, что я не счел необходимым рассказывать ему о том, что моему коту вспороли живот.
— Понимаю, я поступил легкомысленно, но для меня все это стало настоящим потрясением. Я решил, что мне будет трудно рассказывать о происшедших событиях постороннему человеку.
Комиссар нахмурился. Возможно, я дал ему понять, что нахожу полицейских слишком глупыми, совершенно неспособными понять эту историю. Наконец я дошел до убийства Николь Браше. Правда, я не знал, имеет ли оно непосредственное отношение к первой части моего рассказа. Должен сказать, что я долго колебался, прежде чем решился поведать о трагической судьбе этой старой женщины. Впрочем, в том положении, в какое я попал… Новая тень промелькнула на лице комиссара.
— Подождите. Я должен все записать. Повторите имя этой женщины и дату, когда произошло убийство.
Я напряг память и сообщил комиссару все подробности, которые вычитал в «Юнион». Он озабоченно почесал лоб.
— Вы уверены, что ваш дед умер естественной смертью?
Ко всем вопросам, мучившим меня, комиссар добавил еще один, который я никогда себе не задавал.
— Да, уверен. Ему было девяносто лет. Врачи диагностировали у него инфаркт мозга.
— Так, послушайте. Конечно, ваша история очень… нетипичная… Я могу понять, почему вы не хотели ставить в известность полицию. Мы уже зарегистрировали жалобу по поводу нападения на вашу сестру. Что касается остального, я должен навести справки и связаться с жандармерией. И вот еще что… Вы в любой момент можете мне понадобиться…
Я опоздал на занятия и был вынужден продлить их на целый час, что вызвало всеобщее недовольство.
— Если вы не хотите поступать в Высшую нормальную школу и предпочитаете провести еще один год на подготовительном курсе, можете идти. Никто вас не держит, — сухо произнес я.
Обескураживающая перспектива тут же восстановила спокойствие в аудитории.
Около семи часов, закончив принудительные занятия со своими учениками, я позвонил Элоизе из преподавательской комнаты лицея. Я весь день думал о ней. Мне хотелось сжать ее в объятиях, почувствовать ее рядом, заняться с ней любовью. Она возродила во мне волнение и возбуждение, свойственные состоянию влюбленности, те самые чувства, о которых меня постепенно заставили забыть мои мимолетные увлечения. Я рассказал ей о происшедших событиях и поведал новости о сестре.
— Ты придешь вечером?
— Я могу быть у тебя около восьми часов, если не возражаешь. Принесу что-нибудь поесть…
— Не знаю. — Она притворилась, будто сомневается. — Мне надо подумать…
В семь часов я зашел к себе домой, чтобы взять кое-какие личные вещи, потом купил несколько китайских блюд в ресторанчике на улице, где жила Элоиза.
Когда Элоиза открыла мне дверь, я сразу же заметил, что вид у нее хмурый. Она поцеловала меня.
— Что случилось?
— Входи. Мне надо кое-что тебе рассказать.
Тон Элоизы насторожил меня. Я поставил блюда на кухонный стол, не спуская с нее глаз.
— Садись.
— Я слушаю тебя.
— Помнишь, когда мы обедали в Арвильере, в ту субботу… В машине я сказала тебе, что мне знакомо лицо Алисы…
— Да, и что?
— Не знаю почему, но я вдруг снова об этом подумала. Я не говорила тебе, но чем дальше, тем сильнее я убеждалась, что где-то ее видела. А недавно, когда я приводила в порядок документы, у меня в голове что-то щелкнуло…
— О чем ты говоришь?
— Я вспомнила.
Элоиза взяла лист бумаги формата А4, лежащий на столе.
— Смотри.
Это была фотокопия газетной статьи.
«Открытие центра для детей-инвалидов “Досуг для всех”
В субботу в Сернанкуре, небольшой деревне в департаменте Марна, был открыт центр “Досуг для всех”, предназначенный для детей с физическими, умственными или сенсорными расстройствами в возрасте от шести до шестнадцати лет.
Центр распахнул свои двери в старинном особняке, приобретенном в 1986 году Генеральным советом и до сих пор пустовавшим. Он смог появиться благодаря усилиям департамента, мэрии Сернанкура и Французского фонда. При щедрой помощи частных лиц здание, находившееся в аварийном состоянии, было полностью отреставрировано в соответствии с нормами безопасности.
Новый досуговый центр, в котором каждый специалист-аниматор будет заниматься тремя детьми, будет работать под руководством постоянного директора, в основном по средам и во время школьных каникул».
Статья была проиллюстрирована фотографией центра в том виде, в каком я видел его в прошлые выходные.
— Куда ты клонишь?
— Посмотри внимательно на фотографию.
Я вновь взглянул на фотокопию. Среди людей, стоявших перед зданием в день открытия центра, на первом плане я увидел Алису.
Глава 25
Жандармерия Шалон-ан-Шампань
Капитан Лорини стоял перед своей командой, не скрывая нетерпения. Он ждал, когда в кабинете воцарится тишина.
Хотя арест двух налетчиков-домушников позволил далеко продвинуться в делах о вооруженных нападениях, вызвавших сильное волнение среди жителей края, он никак не способствовал расследованию убийства Николь Браше. Благодаря опросам лиц, контактировавших с жертвой, Лонэ и Дюамель с уверенностью установили, что записная книжка Николь Браше исчезла, а это подтверждало версию о том, что убийца знал свою жертву.
