Филипп Ванденберг - Восьмой грех
— И чего вы хотите от меня?
— Улучшить мир, — кротко ответил магистр.
— Какие высокопарные слова! — В голосе старика зазвучали насмешливые нотки.
Нисколько не смутившись, Аницет пояснил:
— Идея в том, чтобы убрать с этой планеты глупость.
Леонардо подошел к нему почти вплотную, и магистру пришлось отступить на шаг. Он буквально чувствовал, как в го лове старика кипят мысли.
— И какую роль в этом деле должна сыграть плащаница Господа нашего Иисуса?
— Решающую роль. Конечно, только оригинал! — твердо заявил Аницет.
— Что это значит? — Леонардо вдруг начал нервничать. Большим и указательным пальцами он крутил бороду. — На что вы намекаете?
— По заказу курии вы сделали копию Туринской плащаницы.
— Это правда. И что?
— К сожалению, копия настолько хороша, что ее не могут отличить от оригинала.
— Кому вы это говорите! — Леонардо усмехнулся. — Но что привело вас сюда?
— Именно это. Мне нужно знать, как отличить копню от оригинала.
В глазах Леонардо появился лукавый блеск.
— Ну так я вам навру сейчас с три короба.
Аницет оценивающе посмотрел на старика. Потом сказал:
— Я восхищаюсь вашим искусством, метр Леонардо. До этого ни одному человеку не удавалось сотворить такую прекрасную копию плащаницы. Вы первый и единственный. И наверняка останетесь им.
Комплимент польстил старику.
— Хоть один оценил мою работу по достоинству, — пробормотал он.
— Вы… — нерешительно произнес Аницет, — вы самоучка? — Он спросил об этом лишь для того, чтобы поддержать беседу.
— Самоучка? — Леонардо ухмыльнулся. — Вы действительно считаете, что человек может сам осилить такой объем знаний? — Старик сделал широкий жест рукой, указывая на картины и скульптуры, заполнявшие студию на втором этаже.
Аницет бегло осмотрелся. Громадные потолочные балки, казалось, давили на голову. На стенах висели многочисленные полотна: картины святого Иеронима, незаконченный холст «Поклонение волхвов», «Мадонна в гроте», «Портрет музыканта» — их оригиналы соответственно находились в Ватиканском музее, в Уффици, в Лондонской Национальной галерее, в Амброзиане и Милане. Здесь же были глиняные копии различных скульптур, планы и рисунки оптических и механических приборов. А еще десятки листов с зеркальной печатью. Все это находилось в безобразном беспорядке.
— Нет, — снова заговорил Леонардо, — мой учитель не кто иной, как Андреа дель Вероккио. — Вероятно, старик заметил скептический взгляд Аницета и добавил: — Вы же мне верите?
— Почему я должен усомниться в том, что вы мне говорите, метр Леонардо? — ответил Аницет. Он даже не подозревал, что своей ложью обманет доверие Леонардо.
— Люди здесь считают меня сумасшедшим, — продолжил старик и скривился, как будто даже упоминание об этом вызывало у него боль. — Вы же не хотите признать, что я и есть Леонардо, человек из деревни Винчи близ Эмполи, который умер 2 мая 1519 года в замке Клу близ Амбуаза и похоронен в церкви Святого Флорентина? Вы же не верите в реинкарнацию?
— Я не последователь орфизма и не пифагориец, но когда я смотрю на ваши работы, мое представление о трансмиграции души меняется. Мне кажется, в вас воскрес Леонардо да Винчи.
Эти слова пролили бальзам на душу старика.
— Меня считают фальсификатором или копировщиком, когда я иногда продаю картины. При этом я ни разу в жизни не был в Лувре, а Уффици не видел даже издалека, не говоря уже о Ватикане и Риме. Копии или подделки! Не смешите меня! Как я могу сам себя скопировать или подделать? Вот у этой, — горячился Леонардо, показывая на «Мадонну в гроте», — вот у этой картины есть уже три версии: одна висит в Лондоне, в Национальной галерее, вторая — в Париже, в Лувре, а вчера я закончил третью. Так неужели я фальсификатор?
— Конечно нет, метр Леонардо!
Старик подступил к Аницету и прикрыл рукой рот, будто хотел поведать какую-то тайну.
— Большинство людей — глупцы. А во главе глупцов стоят клоуны, которые называют себя докторами и профессора ми, — заявил он. — Все они думают, что могут судить об искусстве, хотя сами никогда в жизни не брали в руки кисть. Об искусстве литья уж и говорить не приходится. Они признали мою «Мону Лизу» самым значительным произведением искусства в мире. При этом я написал портрет госпожи Джоконды из Флоренции за три дня, потому что даме нужен был подарок на день рождения мужа, господина Франческо. Самое значительное произведение искусства! Не смешите меня!
— С вашего позволения, метр Леонардо, смею утверждать, что это действительно величайшая картина.
— Ну да, конечно. Сегодня я бы написал ее намного лучите. Хотя…
— Хотя?..
— Знаете, в последние годы у меня все больше пропадает охота рисовать. Будущее не принадлежит искусству, оно принадлежит науке. Архитектура, механика, химия и оптика изменят мир больше, чем это сможет сделать искусство.
Пока Леонардо проводил экскурс в историю искусств, Аницет думал, как вернуть разговор в нужное ему русло, к теме плащаницы, не рассердив при этом старика, который возомнил себя воскресшим Леонардо да Винчи.
Но Конинк неожиданно сам сменил тему.
— Теперь вы меня, вероятно, спросите, почему я взялся за такую работу, как подделка Туринской плащаницы, — сказал он. — Я хотел бы ответить вопросом на вопрос.
Аницет с интересом посмотрел на Леонардо.
Тот усмехнулся и после, казалось, бесконечной паузы спросил:
— Вы бы выбросили полмиллиона евро на ветер?
— Полмиллиона?
— Да, полмиллиона! — запальчиво воскликнул Леонардо. — Да еще из церковной кассы! Вообще-то, меня привлекает вызов — сделать невозможное.
— Я понимаю, о чем вы говорите. Речь идет о копии плаща ницы, которая могла бы пройти научное исследование.
— Да, хотя бы поверхностное. Детальный анализ она бы, естественно, не прошла. Таким было задание кардинала Моро. М не понадобилось много времени, пока я не сообразил, что происходит на самом деле. Мне стало ясно, что для руководства Ватикана копия играет намного большую роль, чем оригинал.
Аницет уверенно кивнул.
— А вам известна причина, почему Моро и курия ценят ко пию больше, чем оригинал?
— Скажем так: у меня есть некоторые предположения. Виа чале я ничего не понимал. Я думал, что святошам нужна копия для выставочных целей или для чего-нибудь подобного. Может, они опасались, что оригинал украдут или сделают предметом вымогательства. Люди хотят верить в Иисуса из Назарета, хотят верить, что он сын Бога, поэтому плащаница и является бесценной реликвией.
Какое-то мгновение они смотрели друг другу в глаза, словно оценивая, насколько каждый из них может доверять другому. Первым усомнился Аницет: стоит ли ему принимать разглагольствования старика за чистую монету? В конце концов, у бородача были явные признаки параноидальной шизофрении. Это заболевание нередко встречается у одаренных людей.
А Леонардо непонятно почему все же доверял чужаку. Может, у него возникло ощущение, что его слова воспринимаются всерьез.
— Мне было бы очень интересно узнать, — осторожно начал Аницет, — как вам удалось сделать копию предмета, о котором все эксперты говорят, что его подделать нельзя. Это невозможно сделать, потому что еще никто не смог объяснить, каким образом на плащанице проявляется отпечаток. Я изучил много литературы, но все теории кажутся мне крайне неубедительными. И что еще осложняет попытку объяснить столь загадочное явление, так это факт, что изображение Иисуса из Назарета проявляется на негативе фотографий плащаницы и на рентгеновских снимках тоже.
— Кому вы это говорите! — Леонардо с пониманием улыбнулся. — Изображение человека на плащанице мир увидел только в 1898, когда полотно впервые сфотографировали на пластиночный фотоаппарат. На негативе вдруг проявилось изображение человека с надприродными возможностями.
— Надприродными возможностями? Метр Леонардо, объясните мне это поподробнее.
— Для начала давайте вспомним, что речь идет не просто о мертвом человеке, который был завернут в плащаницу, а о Спасителе и Боге, которого ждали тысячелетия. Именно поэтому я не сомневаюсь, что этот человек, или Бог, или кто там еще об ладал надприродными возможностями. Я думаю даже, что См нею исходило своего рода свечение, которое и вызвало затем пения на плащанице.
— Смелая теория, метр Леонардо! Но у вас ведь есть и другие смелые теории. Если я не ошибаюсь, вы еще пятьсот лет назад изобрели парашют и подводную лодку…
— Да, и люди объявили меня сумасшедшим. Тогда при дворе герцога Миланского у меня было самое продуктивное время. Одновременно с этим мне пришлось пережить наиболее жестокие нападки Церкви. В конечном счете у меня не осталось другого выхода, как делать свои записи зеркальным шрифтом, чтобы не попасться первому встречному монаху-доминиканцу. А зеркала в то время были редким и дорогим предметом, обычным людям из-за тщеславия было даже запрещено пользоваться этой дьявольской штукой. Из ностальгии, да и потому, что мне трудно переучиваться, я до сих пор пользуюсь этим приемом.
