Майкл Коннелли - Последний койот
Он собрал пакеты с вещдоками, чтобы снова уложить их в коробку. Но тут его внимание привлек пояс жертвы, который использовали для ее удушения.
Босх некоторое время смотрел на пояс, словно это была змея, семейство и вид которой ему предстояло установить. Ярлык с сопроводительной надписью был привязан к поясу ниткой, пропущенной сквозь одно из отверстий для фиксирующего штырька. На серебристой полированной поверхности пряжки, стилизованной под морскую раковину, виднелись остатки черного порошка, который использовался для снятия отпечатков. Босх заметил частично сохранившиеся следы папиллярных линий с отпечатка большого пальца.
Достав пояс из пакета, он поднес его к лампе. Сердце сжалось от боли, но, пересилив себя, Босх продолжал рассматривать пояс. Изготовленный из черной кожи, тот имел в ширину около дюйма, пряжку в виде серебряной раковины и орнамент из стилизованных маленьких серебряных раковинок. На Босха снова нахлынули воспоминания. Как-то раз Мередит Роман отправилась вместе с ним в большой магазин «Мей Ко» в Уилшире. Она выбрала этот пояс на прилавке среди других кожаных изделий и сказала, что его матери он наверняка понравится. Потом Мередит заплатила за пояс и предложила ему подарить его матери на день рождения. Она оказалась права: матери пояс очень понравился. Она часто его надевала, а когда суд лишил ее родительских прав, затягивала на талии всякий раз, отправляясь навестить сыночка Гарри в «Макларен». Надела она его и в тот вечер, когда ее убили.
Босх взглянул на сопроводительную надпись на ярлыке. Но там значились только номер дела и имя Маккитрика. Второе и четвертое отверстия для фиксирующего штырька растянулись от частого употребления. Босх подумал, что мать временами затягивалась потуже – должно быть, подчеркивая достоинства фигуры. А иногда застегивала его иначе. Возможно, надевала поверх пальто или куртки. Теперь Босх знал о поясе довольно много, кроме главного – имени того, кто затянул его на горле матери.
Неожиданно он осознал, что человек, который использовал этот пояс как орудие убийства, не только лишил жизни его мать, но исковеркал и свою собственную жизнь. Если, конечно, он не был закоренелым преступником.
Босх осторожно вложил пояс в пакет, упаковал его вместе с остальными вещами жертвы в коробку и накрыл крышкой.
Оставаться дома после всего этого не было сил. Требовалось срочно сменить обстановку. Даже не удосужившись переодеться, Босх вышел на улицу, добрался до оставленного на парковке «мустанга» и поехал по улице. Стемнело, и он выбрал более освещенный бульвар Кауэнга, который вел к Голливуду. Нажимая на газ, он продолжал уверять себя, что едет куда глаза глядят и ему совершенно все равно, куда ехать, но это было не так. На самом деле он знал, куда держит путь. Добравшись до Голливудского бульвара, Босх повернул на восток, доехал до Висты, а потом, свернув к северу, въехал в первую же темную аллею. Свет фар его машины выхватил из темноты примитивную, почти первобытную стоянку бомжей. Мужчина и женщина расположились на ночлег в большом картонном ящике. Еще двое бездомных лежали на земле, завернувшись в старые одеяла и прикрывшись газетами. В стоявшем поблизости мусорном контейнере затухало пламя небольшого костерка, разведенного в его железном чреве. Босх медленно поехал по аллее, направляясь туда, где, по материалам из дела об убийстве, было обнаружено тело его матери.
Магазин в районе Голливудского бульвара, торговавший тридцать лет назад сувенирами, ныне занимался реализацией порнографической литературы и видео «для взрослых» и имел задний вход со стороны аллеи для «застенчивых» потребителей этой продукции. На заднем дворе были припаркованы несколько автомобилей. Босх притормозил неподалеку от двери и выключил фары. Он сидел в машине, не испытывая потребности выбираться наружу. Он никогда прежде не был в этой части аллеи. Следовало осмотреться, подумать, прочувствовать ситуацию.
Прикурив сигарету, он проследил взглядом за человеком, который, выйдя с пакетом из магазина, устремился к своей машине, припаркованной в конце аллеи.
Босху вспомнилось то давнее время, когда он был маленьким мальчиком и жил с матерью. В те годы мать снимала небольшой домик на Камроуз, и летом они любили посидеть на заднем дворе. Вечерами, если мать не работала, они смотрели на звезды, а в воскресные дни слушали музыку, доносившуюся с вершины холма, из амфитеатра открытого киноконцертного зала «Голливуд-боул». Музыку то и дело перекрывал шум проезжающих автомобилей, и только верхние ноты звучали чисто. Музыка и звезды были хороши, но больше всего в этих посиделках ему нравилось то, что мать находилась рядом. Она часто говорила, что в один прекрасный день возьмет его с собой в «Голливуд-боул» послушать ее любимую «Шахерезаду». Но такая возможность им не представилась. По решению суда его забрали у матери, а потом она умерла, так и не успев вытащить его из «Макларена».
Босх все-таки услышал «Шахерезаду» в филармоническом исполнении. Тридцать лет спустя и в компании с Сильвией. Увидев у него в глазах слезы, она подумала, что их вызвала музыка. Он так и не назвал ей истинную причину.
Кто-то стукнул в ветровое стекло машины и вывел Босха из состояния транса. Его левая рука автоматически потянулась к брючному поясу, где обычно крепилась кобура с пистолетом. Но на этот раз ни кобуры, ни пистолета на привычном месте не оказалось. За окном он увидел пожилую бомжиху с изрезанным глубокими морщинами лицом. Вечер был прохладный, и женщина натянула на себя все свои одежки, став похожей на разлохматившийся капустный кочан. Еще раз стукнув кулаком по ветровому стеклу «мустанга», она протянула к боковому окну сложенную горстью ладонь. Не успевший еще прийти в себя от неожиданности Босх вынул из кармана купюру в пять долларов, опустил стекло и вложил деньги ей в руку. Она взяла у него пятерку и пошла прочь, так и не вымолвив ни слова. Босх наблюдал за ее удалявшейся в глубину аллеи фигурой, размышляя, как она оказалась в этом месте, на задворках жизни. Впрочем, не менее актуальным сейчас был вопрос, как он сам здесь оказался.
Покачав головой, он тронул машину с места, выехал из аллеи и повернул на Голливудский бульвар. Поначалу он ехал бездумно, пока перед ним не забрезжила цель. Он еще не был готов противостоять Конклину или Миттелю, но знал их адреса, и ничто не мешало ему взглянуть, как они живут и чего достигли на склоне своих дней.
Проехав по бульвару до Альварадо, он свернул на Третью улицу, направляясь на запад. В скором времени, миновав Третью и все ее убожество, он въехал в район, называвшийся «Маленький Сальвадор», и покатил мимо дряхлеющих особняков Хэнкок-парк к Ла-Брю, где стояли высотки с дорогими апартаментами, комфортабельные кондоминиумы и не менее комфортабельные дома призрения с прислугой и поварами.
Вырулив на Огден-драйв, Босх медленно поехал вниз по улице и скоро увидел Центр здоровья на Ла-Брю. В названии центра крылась известная ирония, поскольку администрация заботилась не столько о здоровье своих постояльцев, сколько о том, чтобы подороже продать освободившуюся в связи со смертью жильца квартиру очередному одинокому пенсионеру.
Центр здоровья представлял собой невыразительное двенадцатиэтажное здание из стекла и бетона. Сквозь огромные окна первого этажа Босх хорошо видел холл и сидевшего у входа охранника. В этом городе безопасность не была гарантирована даже немощным и старым. Подняв голову, Босх заметил темные в своем большинстве окна. Едва минуло девять, но центр уже словно вымер. Сзади загудел какой-то автомобиль, и Босх, нажав на педаль газа, рванул вперед, размышляя о Конклине и о том, какую жизнь он сейчас ведет. Более всего его занимал вопрос, вспоминал ли когда-нибудь этот человек, обитающий ныне в доме для престарелых, о молодой женщине по имени Марджери Лоув, с которой был когда-то знаком.
Следующую остановку Босх решил сделать в фешенебельном квартале Маунт-Олимпус, находящемся за Голливудом и застроенном современными домами в стиле неоклассицизма. Но Босх не раз слышал, как люди называли их неоидиотическими. Земля здесь стоила дорого, поэтому огромные особняки жались друг к другу и стояли тесно, как зубы. Почти все они были украшены античными колоннами и статуями, одинаково безвкусными и кричащими. Босх въехал на Маунт-Олимпус-драйв со стороны Лаурель-каньон, повернул на Электра и покатил по Херкьюлиз. Ехал он медленно, поглядывая на номера домов и указатели в поисках адреса, который записал в свой блокнот сегодня утром.
Увидев дом Миттеля, Босх от неожиданности и удивления ударил по тормозам. Он узнал его. Он, разумеется, никогда не бывал внутри, но этот дом знали все. Это был огромный круглый особняк, стоявший на вершине одного из самых высоких холмов Голливуд-Хиллз. Босх разглядывал его почти с благоговением, пытаясь представить себе размеры внутренних покоев и открывавшийся из окон грандиозный вид на океан и горы. Круглые стены особняка подсвечивались снаружи прожекторами, и в вечерней тьме он казался космическим кораблем, который ненадолго опустился на вершину горы и был готов в любую минуту снова взмыть в воздух. Этот дом не являлся образчиком классического китча, открыто демонстрируя богатство и могущество своего владельца.
