Дмитрий Петров - Нелюдь
Вот мы с Людмилой и «расслабились», думая что Юли еще долго не будет дома. А то ли она в тот раз решилась пойти сдавать экзамен раньше других, то ли экзаменующихся было немного, но только Юля пришла домой ровно в два часа дня.
Она открыла дверь своим ключом, так что получилось бесшумно, и радостно влетела в комнату…
И конечно застала нас с Людмилой совершенно голыми на кровати. Да еще в совершенно недвусмысленной позе.
К несчастью вышло так, что мы не сразу еще и заметили, что Юля стоит в дверях и смотрит на нас, заметили мы только тогда, когда она вскрикнула и выскочила в другую комнату.
— Это ужасно, — сказала Людмила, от беспомощности и досады закрывая лицо руками.
— Да, нехорошо получилось, — согласился я, не зная, что тут можно теперь предпринять.
Потом мы вдруг услышали из соседней комнаты звон бьющейся посуды.
— Что она там делает? — недоуменно спросил и, натягивая штаны.
— Она достает из серванта посуду и бьет ее об пол, — ответила Людмила, догадавшись о природе доносящихся звуков.
— Зачем? — спросил я и тут же сам понял, что говорю глупость.
— А ты сам не понимаешь, зачем? — пожали плечами Людмила.
Звон продолжался. Один раз, второй, третий, четвертый…
— Нет, это невозможно, — наконец раздраженно сказала Людмила, набрасывая на белые полные плечи халатик. — Так можно совсем без посуды остаться. Всему же есть предел.
Она вышла в соседнюю комнату и вскоре действительно звон прекратился. Потом Людмила рассказала мне, что Юля стояла у серванта, доставала по одному хрустальные бокалы и с ожесточением трескала их об пол.
Мир в семье через некоторое время был восстановлен, только Юля в тот день все-таки заперлась в своей комнате и не вышла к нам, когда я уже собрался уезжать, и мы с Людмилой пили кофе.
А через пару дней Юля вдруг появилась у меня. Она подождала, когда уйдет очередной пациент, и потом зашла ко мне в кабинет. Она была строго одета в деловой костюм и лицо ее было бледным.
Я заметил, что она сильно накрашена, но, вероятно, это было случайно. Просто Юля хотела придать себе смелости и скрыть свое смущение.
Она подошла к моему столу, из-за которого я попытался встать, и молча протянула мне конверт. В нем было письмо.
— Это тебе, — сказала она, и ее голос дрогнул. — Я могу пока подождать, пока ты его почитаешь.
— А от кого письмо? — поинтересовался я, беря конверт.
— От меня, — ответила она и круто повернулась ко мне спиной, чтобы я не мог видеть выражения ее лица.
— Я выйду пройтись, — произнесла она, направляясь к двери. — И если ты прочитаешь за полчаса, скоро я приду.
Я открыл конверт и погрузился в чтение письма.
Как известно, в русской литературе существует несколько образцов любовной переписки. Татьяна Ларина писала к Онегину, потом он писал ей, уже когда она была замужем за «толстым генералом»… Есть еще грифельная доска, на которой произошло письменное объяснение в любви между Левиным и Китти.
Юля предпочла свой стиль. Она начала с того, что любит меня и не представляет своей жизни без моего присутствия. Что хочет потерять девственность только в моих объятиях. И про то, что сцена, которой она сделалась невольной свидетельницей, только укрепила ее в желании поскорее объясниться.
«Не удивляйся, Феликс, — читал я. — И не пытайся утешить себя глупостями вроде того, что я еще ребенок И ко мне не стоит относиться всерьез. Я уже взрослая девушка, хотя никто из вас всех и не хочет этого замечать. Но это так, и я могу принимать твердые и самостоятельные решения».
Судя по письму, это действительно было так.
Когда через полчаса Юля пришла опять, я вышел из-за стола и сел рядом с ней на диване в своем кабинете. Потом выяснилось, что это была роковая ошибка.
— Ты ведь сама пишешь, что ты взрослый чело-век, — начал я, намереваясь произнести нечто вроде учтиво-педагогической отповеди Онегина Татьяне:
Но я не создан для блаженства,Ему чужда душа моя.Напрасны ваши совершенства,Их недостоин вовсе я…
Вместо этого у меня получилось некое невнятное бормотание.
Я же старше тебя, — говорил я и сам как бы со стороны видел, как смешно развожу руками.
— И ты сама видела, что нас с твоей мамой связывает что-то…
— Вот именно, что-то, — ответила резко Юля. — Вас связывает страсть, я знаю, что это такое. А нас с тобой будет связывать любовь. Она и сейчас нас связывает, просто ты об этом не знал до сегодняшнего дня.
— Но мама, — начал я растерянно, подумав о Людмиле.
— Вот именно после того, как я застала вас с мамой, я и поняла, что не могу больше этого видеть, и не собираюсь ждать, — ответила Юля. — Я полюбила тебя уже давно, но все не решалась ничего предпринять, все откладывала. А может быть я просто ждала, что ты это заметишь и сам подумаешь обо мне. Но когда я увидела тебя с мамой на кровати, я поняла, что ты просто сошел с ума от ее роскошного тела и не хочешь больше ничего замечать вокруг. И что это совершенно неправильно, и я должна сама прийти к тебе на помощь.
— На помощь? — удивился я. — Что ты имеешь в виду?
— Ну, если человек сам не видит своего счастья, ему надо на него указать, — ответила Юля. — Вот я и указываю тебе на себя. Потому что ни с кем ты не будешь так счастлив, как со мной.
— И ты совсем не ревнуешь? — спросил я. — Пусть это глупо, но допустим, что ты говоришь правду и любишь меня… И вот, ты увидела меня с твоей мамой… Разве это не заставило тебя ревновать и навсегда отказаться от идеи быть со мной?
— Я? — удивилась Юля, и глаза ее сверкнули. — Я не ревную? Да я просто с ума сошла от ярости. Я готова была выцарапать маме глаза. А когда еще она сказала мне, что вы любовники уже четыре года, я просто хотела поколотить ее… Это она специально сказала, чтобы сделать мне больно.
— Что за глупости? — возмутился я. — Что ты такое говоришь про маму? Просто ей было очень неудобно, что ты нас увидела, вот и все.
— Ну да, — покачала головой Юля. — Не рассказывай мне сказки. Что я, не знаю собственную мать? Она прекрасно видела, что я неравнодушна к тебе и сказала все это мне специально. Как бы хотела показать мне, что она уже «застолбила» тебя и чтобы я не смела соваться. Я тебе даже больше скажу — она в общем-то была рада, что я это увидела. Так бы у нее не было возможности поговорить со мной на эту тему. А теперь я все увидела, и мама обрадовалась в глубине души, что теперь-то я выброшу тебя из головы.
— Но ты не выбросила? — переспросил я иронически, поглядывая на письмо.
— И не подумала, — ответила Юля и ноздри ее страстно раздувались. — С чего бы это? Я люблю тебя и уверена, что именно я смогу дать тебе счастье.
— А ты не боишься перебегать дорогу собственной матери? — вдруг спросил я. — Ведь если это правда, что ты говоришь… Людмила ведь не простит тебе, что ты пришла ко мне.
— Ну и пусть, — ответила Юля. — Она уже старая для тебя. А я — молодая. Посмотри на меня и сравни нас с мамой? С кем тебе хотелось бы больше заниматься любовью?
Я хотел ответить, что никогда не смотрел на Юлю с такими мыслями и не готов ответить на этот вопрос, но не смог. Потому что взглянул на Юлю и внезапно понял, что она совершенно права. Просто я никогда не замечал ее как девушку, никогда не думал о ней в этом ключе.
Я посмотрел на нее, увидел ее прекрасную юную фигуру, ее сверкающие глаза, ее чувственный рот и короткий греческий нос, тонкие ноздри которого выдавали страстность и необузданность натуры…
Прошу не судить меня слишком строго. В конце концов, инициатива исходила не от меня. Так что хотя бы в этом смысле я заслуживаю снисхождения.
Юля обвила руками мою шею и внезапно крепко поцеловала в губы. Это был долгий и нежный поцелуй, напоенный ароматом ее рта, ее языка, ее молодого и гибкого тела.
Человек — не машина. И не автомат для принятия правильных взвешенных решений.
У меня хватило сил и здравого смысла оторваться от Юли и сказать, что нужно хотя бы закрыть дверь. Она молча смотрела на меня и ничего не отвечала. Я встал, подошел к двери кабинета. Перевернул несколько раз ключ в замке. А когда обернулся, Юля уже успела снять с себя блузку.
Она осталась в лифчике и юбке, туго охватывающей ее бедра. Глаза ее, не отрываясь, смотрели на меня, как бы говоря: «Гляди, гляди на меня. Вот какая я молодая и свежая. И люблю тебя, и хочу тебе принадлежать»…
Потом, когда Юля ушла, я остался один на один с собой и меня не покидала мысль о том, что мы оба совершили подлость. Не следовало мне этого делать. Ведь с Людмилой нас связывало несколько лет взаимной страсти. И переспать с ее взрослой дочкой — это был совершенно незаслуженный удар с моей стороны.
Хотя, конечно Юля сама проявила настойчивость. Тут же я подумал о том, что по напористости и целеустремленности в страсти дочка не уступает матери и в этом отношении пошла вся в нее. Людмила ведь тоже не особенно скромничала и церемонилась, когда добивалась меня…
