Эндрю Уилсон - Лживый язык

Я пошел вокруг костра, держась как можно ближе к огню. Если Левенсон с Джеймсоном задумали что-то недоброе, маме этого лучше было не видеть. Посторонись, услышал я за своей спиной чей-то голос. Это был Доббс, школьный сторож. Он положил руку на мое плечо. Дайте дорогу парню, крикнул он. Толпа мальчишек расступилась, пропуская его к костру.

Через плечи его было перекинуто безобразное чучело, сделанное из мешковины и старых наволочек, набитых сеном и древесными опилками. На чучело был надет старый твидовый пиджак. Толпа начала улюлюкать; языки пламени, казалось, взметнулись еще выше. Доббс вытянул в стороны руки. Голова чучела откинулась, и огонь осветил его «лицо». В нем было что-то необычайно знакомое. Под всеобщее ликование Доббс бросил чучело в костер. В оболочке чучела образовались дыры, и я увидел, что, помимо сена и опилок, оно также набито скомканной бумагой. Это были ноты. Мгновением позже чучело полностью охватил огонь.

Опасаясь, как бы мама это тоже не увидела, я поспешил увести ее от костра. Сказал, что мне стало нехорошо и я хочу домой. Как только мы пошли прочь, мальчишки начали пускать фейерверки. Потом в отдалении я услышал еще один, более громкий, хлопок. Ружейный выстрел. Он раздался в лесу.

Страницы вырваны

Новый год. Говорят, его наступления все ждут с нетерпением. Я — нет.

Мама довольна. В школе сказали, что ей не придется платить за мое обучение. Обо всем позаботился доктор Харт. Все говорят, что это был несчастный случай на охоте, но я знаю, как все было на самом деле. Знаю, что произошло.

Больше писать не хочу.

Я быстро читал дневник, почти пожирая слова глазами, листал страницу за страницей, ища упоминания о Крейсе. У меня бешено стучало сердце, дыхание участилось. Я чувствовал, как во мне копится гнев. Меня охватывала паника.

Шоу обещал, что в дневнике я найду факты, указывающие на то, почему Крис совершил самоубийство, и на причастность к его гибели Крейса. Однако, кроме записи о том, откуда Крейс почерпнул идею своего романа «Дискуссионный клуб», другой информации о писателе в дневнике практически не было. Я отшвырнул дневник, встал с кровати, распахнул окно и устремил взгляд в темноту. Снизу доносился гул голосов: местные жители пили пиво и грелись у камина. Кто-то хрипло кашлянул, напомнив мне о Шоу. Я на чем свет ругал себя за глупость. Как я мог поверить этому пройдохе? Заплатил ему тысячу фунтов! Услышав визгливый смех какой-то женщины в пабе, я со всей силы ударил кулаком по подоконнику. Боль, пронзившая всю руку, принесла мне облегчение.

Теперь я не мог отказаться от своего проекта. Я должен был осуществить его любой ценой. Выбора у меня не было. Я понимал: чтобы узнать больше о Крейсе, я должен получить доступ в школу. Однако едва ли я мог просто войти туда и начать расспросы. О том, чтобы сказать, будто я работаю над биографией Крейса, не могло быть и речи. Это было рискованно. Слух об этом мог дойти либо до издателя Крейса, либо до самого писателя. Я перебирал в уме разные способы, например можно представиться сыном кого-нибудь из бывших учащихся или туристом, желающим познакомиться с местной достопримечательностью, но потом понял, что все это провальные варианты.

А что, если сказать правду или что-то близкое к правде? Вдруг получится? Например, скажу, что я недавно окончил Лондонский университет по специальности «История искусства» — при необходимости этот факт можно проверить — и теперь собираюсь писать диссертацию, в которой намерен исследовать один из аспектов истории искусства — средневековые церкви. Крейс говорил, что в Уинтерборн-Эбби хранится интересная коллекция реликвий, скульптур и прочих художественных изделий, которые, я уверен, тем или ином образом каталогизированы и записи о которых, очевидно, находятся в архивах школы. По крайне мере, это даст мне возможность пройти на территорию школы и пообщаться с библиотекарем. А если кто-нибудь наведет обо мне справки в Лондонском университете и выяснит, что я не поступал в аспирантуру, что тогда я скажу? Что собираю исследовательский материал, чтобы наверняка поступить в следующем году. По-моему, вполне правдоподобное объяснение. Безусловно, рискнуть стоит.

Во всяком случае, мне не придется слишком много лгать. Не придется играть. Я просто буду самим собой.

На следующий день, в субботу, рано позавтракав, я решил прогуляться до аббатства, чтобы провести небольшое исследование. Темные тучи отбрасывали тень на густой лес, окружавший долину. В ветвях деревьев гудел ветер. Я остановился перед церковью и на последней странице блокнота быстро набросал силуэт здания, похожего на огромную оксфордскую часовню. В конструкции церкви были предусмотрены даже сложные наружные опорные арки, зато, как ни странно, неф отсутствовал; был только крытый вход, должно быть, ведущий в центральную часть церкви.

Я повернул холодное металлическое кольцо на массивной деревянной двери и вошел в церковь. Внутри пахло сыростью и плесенью, как в склепе. Сквозь витражи сочился неяркий солнечный свет; на выложенном плиткой полу плясали кровавые блики. Я прислушался. Никого. Только с улицы доносился вой ветра, шумевшего в деревьях. А в самой церкви стояла гнетущая, нервирующая тишина.

Справа от меня находился стол, на котором были выложены на продажу путеводители по аббатству стоимостью два фунта. Надпись над столом гласила: «Продажа осуществляется на доверительной основе. Опустите деньги в настенный ящик. Не злоупотребляйте нашим доверием». Что касается меня, я, безусловно, был порядочным человеком и даже гордился таким своим качеством, как честность. Не раздумывая, я опустил в щель в стене две монеты достоинством в один фунт. И тут мне вспомнился один случай, описанный в «Письмах» Аретино: король Франции подарил писателю массивную золотую цель, декорированную красным эмалевым узором в форме языков, на которых было выгравировано:

LINGUA EIVS LOQUETUR MENDACIUM —

«его язык лжет».

Передо мной на стене — над ней был установлен огромный орган — висели несколько старинных гравюр в старинных рамках. На одной был текст, повествующий об истории аббатства. В нем говорилось, что церковь построил король Ательстан[24] в память о своем младшем брате, погибшем по его вине. Ательстан обвинил — как потом выяснилось, несправедливо — брата в каком-то преступлении, посадил его в лодку без весел и парусов и в сопровождении одного лишь пажа отправил в открытое море. После того как брат короля утонул, а сам Ательстан осознал свою ошибку, он воздвиг аббатство, а также еще один монастырь и семь лет исполнял епитимью, пытаясь вымолить прощение у Бога.

Все это я записал в свой блокнот и затем через зашторенную арку прошел в сокровищницу, располагавшуюся под галереей, на которой стоял орган. Согласно моему тоненькому путеводителю, именно здесь я должен был найти церковные реликвии, помещенные в стеклянную витрину. Я включил свет, озаривший витрину с коллекцией сокровищ аббатства, в числе которых были триптих из слоновой кости с изображением рождества Христова, сигарообразные фрагменты наперсного креста, датируемого пятнадцатым веком, оловянный потир и оловянный дискос из гробницы некоего аббата и, на самой нижней полке, «Мартиролог» Фокса[25] — как сообщалось в путеводителе, единственная сохранившаяся книга Джона Трегонуэлла, подарившего свою библиотеку аббатству. Я нагнулся, чтобы лучше рассмотреть книгу, лежавшую в окружении кварцевых кристаллов, — ее корешок наполовину истлел от времени, — и вдруг услышал за спиной шаги.

— Коллекция, конечно, небольшая, но весьма интересная.

Вздрогнув от неожиданности, я резко обернулся и увидел немолодую женщину в клетчатом жакете, серой юбке и практичных черных туфлях. В руках она держала пару желтых резиновых перчаток и большие ножницы.

— Простите, я вас напугала, — сказала женщина. — Была в ризнице, наводила там порядок.

Она окинула меня взглядом с головы до ног и улыбнулась.

— Когда видишь, что молодые люди проявляют интерес к прошлому, это всегда так приятно. — Ее серо-голубые глаза за стеклами очков в роговой оправе засияли. — Ведь многие даже не знают, что происходило во времена их дедушек, не говоря уже о Средневековье. Позор, да и только.

Ножницами она показала вокруг себя и, глядя на их концы, тихо рассмеялась.

— Ох, простите, простите меня. Должно быть, вы решили, что я чудачка да еще и грубиянка. — Женщина протянула свободную руку. — Джун Питерс, супруга директора школы. Как раз собиралась заняться цветами в алтарной части.

— Здравствуйте. — Я пожал ей руку. — Да, впечатляющая коллекция. Уникальная и очень трогательная.

— Вы так думаете?

— Да.

— В отпуск приехали? Здесь красивые места. Прогуливаетесь?