Арсен Ревазов - Одиночество-12
– Простите, Игорь а какое у вас звание? А то даже не знаю, как к вам обращаться.
– Звание у меня – старший лейтенант. Но обращаться ко мне лучше «гражданин начальник». Скоро вам это все в камере объяснят. Если мы не договоримся.
Здесь он усмехнулся на людской глупостью и над тем, что я не понимаю своего счастья.
– Так давайте договариваться! Я, конечно, никого не убивал. Но чтобы не устраивать ни вам ни мне дополнительные сложности, готов компенсировать вашу работу, так сказать, материально.
– Подкуп сотрудников при исполнении, – глядя в потолок заметил Василек. – К сожалению, ничего не выйдет, гражданин Мезенин. Я же не просто так в воскресенье приехал. Сидели бы вы тут в обезьяннике до понедельника. У нас с «бытовухой» люди и по неделе сидят. Но мне позвонило начальство и сказало, чтоб я уделил вашему делу особое внимание. Особое. Видно, у родственников покойного какие-то связи. Поэтому сделать я ничего не могу. Если бы и захотел. Но я и не хочу. Чисто по-человечески. Вы человека убили, а теперь откупиться надеетесь. Он же – человек был. Божья тварь. А вы ему – ножом по горлу. Пусть и по пьяни…
– Да не трогал я его!
– Это я уже слышал. Словом, не хотите все вспомнить, и косить на аффект это – дело ваше. Пытать мы вас не будем. И так улик хватает. Без чистосердечного признания.
Он весело на меня посмотрел и принялся быстро писать. Я попытался придумать что-нибудь еще.
– А позвонить мне можно?
– Нет. Нельзя. Пока я не оформлю протокол задержания. А вы его не подпишите.
И он на меня посмотрел еще веселее.
– А долго его оформлять?
– От вас зависит. Мне еще писанины на полчаса.
– Я не хочу ничего подписывать без адвоката!
– Адвокат вам положен только после задержания. А вы тут пока на птичьих правах. Для неформальной беседы со мной. Вот когда подпишите протокол, тогда и будут у вас все права задержанного. Переведем вас в ИВС. Там хоть постель есть. Отоспитесь. Адвоката получите. Не подпишите – будете сидеть в обезьяннике. Для выяснения личности. – Он очень недобро на меня посмотрел. – Я с вами хотел по-хорошему! Но мы ведь можем и по-плохому. Мы можем очень по-плохому!
– Нет. Давайте по хорошему.
– Тогда не мешайте. Мне нужно закончить с вами эту бодягу.
– А если я подпишу, то можно будет позвонить?
– Можно! Когда подпишите.
– А под подписку о невыезде выйти нельзя?
– Гражданин Мезенин! Вы меня достали!
В течении получаса Василек занимался писаниной, задавая мне какие-то формальные вопросы. Потом дал протокол – 4 страницы мелким убористым почерком. Я решил, что больше никогда не повторю ошибки, сделанной мной при подписании бумаги ФФ, и прочту все очень внимательно. В протоколе не было ничего интересного. Там, действительно, было сказано, что я пьян и ничего не помню. Признания вины не было. Я осторожно подписал каждую страницу, затем прочел и подписал отдельную бумагу. В бумаге говорилось, что по отношению ко мне не применялось никаких мер воздействия и что я подписал протокол совершенно добровольно.
– Ну вот, сказал Василек, просветлев от моей покладистости. Теперь вы являетесь официально задержанным по подозрению в совершении умышленного убийства лица заведомо для виновного находящегося в беспомощном состоянии. Статья 105 УК РФ, параграф 2 в, срок наказания от 8 до 20 лет.
– Что?! В каком состоянии? А это утяжеляет вину?
– Еще как утяжеляет. Так от трех до десяти, а так от восьми до двадцати. Василек смотрел на меня уже не просто весело. Взгляд его был озорным, как будто у него получилась клевая шутка. Я начал понимать что имел в виду мой дед под выражением «Никогда им не верь. И никогда ни в чем не признавайся. Запомни, не верь и не признавайся! Ни-ког-да». Василек, окончательно развеселясь от моего вида, принялся объяснять.
– Вы же сами показали, что он заснул, находясь в состоянии тяжелой алкогольной интоксикации? И что вы понимали, что у него такое состояние что…
– Но я был в такой же интоксикации. Она у меня до сих пор не прошла.
– Да. И это также является отягчающим обстоятельством. Да ладно, что там? Советский суд – самый гуманный суд в мире. Он разберется. Я же вам советовал признаться и на аффект косить. Была бы сто седьмая. Со сроком до 3 лет. Но поздно… С этого момента вы имеете право требовать себе адвоката, не свидетельствовать против себя и вообще отказаться от дачи показаний.
Я немного расслабился. Я подумал, что зря Василек так пошутил. Я теперь, действительно, не поверю ни единому их слову, а с отягчающими обстоятельствами мне шьют убийство или со смягчающими, в общем-то не важно.
– И что со мной будет дальше?
– Вас отведут в ИВС. Изолятор временного содержания. Там вы будете находиться, пока прокурор или судья не дадут санкцию на арест или не изберут другую меру пресечения. Потом СИЗО. Следственный изолятор. Потом – суд, Сибирь.
Василек приветливо улыбнулся.
– Так позвонить-то можно?
– Звоните. Только недолго.
Я решил, что Антон находится сейчас в самолете, и надо звонить Матвею. Я был уверен, что раз дела пошли так криво, то трубку он не возьмет. Но, Слава Богу, я ошибся. Значит, все еще не так плохо.
– Мотя, – сказал я. – Меня посадили по обвинению в убийстве. Которого я, естественно, не совершал.
– Где ты?
Такого голоса у Матвея на моей памяти не было. Глухой и хриплый.
– Пока в районном отделении. У ментов. Но скоро меня переведут, сам не знаю куда.
– Что надо делать?
Он звучал как крупное раненое животное. Низко и отчаянно.
– Для начала прийти в себя. Потом выяснить, куда меня поместят и переслать мне туда необходимые вещи: еду, деньги, сигареты, книги. Срочно найти нормального адвоката. Взять у Крысы двадцать тысяч, которые я успел заработать на ФФ, и распоряжаться ими для моего освобождения.
– Даже и не думай о деньгах. Сколько надо, столько и будет.
– Отлично. Позвони моей маме, Маше и всем, кого это может заинтересовать. Говори, что взяли по ошибке, что скоро отпустят.
Мотя, кажется, пришел в себя, повторил инструкции и сказал, чтобы я не волновался. Что он разнесет пол-Москвы. Что они все горько пожалеют.
– Да ты сам не волнуйся, – сказал я.
Потом я позвонил Крысе. Василек нетерпеливо поджал губы, взывая к моей совести. Крыса на предложение выдать Матвею деньги отреагировала как-то странно. Она сказала, что подумает. Я спросил, чего тут думать. Она стала нести какую-то чушь, вроде того, что вдруг эти деньги придется вернуть клиенту?
Я повысил голос. Она сказала, что постарается, но по голосу ее я понял, что постарается она как раз деньги не отдавать. Это меня очень разозлило.
– Что, проблемы на работе? – посочувствовал Василек.
– Ничего, я разберусь. Что у нас дальше?
Дальше на меня снова надели наручники и отвели в ИВС, который находился не где-нибудь, а прямо здесь же, в РУВД.
Дверь закрылась. Камера два на три метра. Я огляделся. Дверь. Крашенные зеленой краской стены. Привинченная табуретка. Вверху лампочка. Нары с сеткой. Кран с водой прямо над полуразбитым воняющим унитазом. Никакого матраса. Никаких признаков окна. Я начал понимать, что у меня теперь строго говоря ничего нет. Ни одежды, ни сигарет, ни журнала, ни бумаги с ручкой.
Впрочем, все нары были исписаны каким-то острым предметом. Я почитал тюремный фольклор. Меня почти ничего не прикололо. Разве что:
Кто не был ТАМ, тот будет.Кто был, тот не забудет
Я лег на нары и попробовал уснуть. Это получилось на удивление легко. Мне привиделось, что Маша мне говорит: «Это нормально, что ты в тюрьме. Это даже романтично. Каждый должен испытать, что это такое». А я отвечаю: «Тебя послушать, так выйдет, что каждый должен испытать все на свете. В том числе и собственную смерть…».
Я проснулся через несколько часов и понял, что я хочу есть, курить и двигаться. Я начал стучать в дверь. Сначала очень осторожно. Потом сильнее. Когда это не помогло я стал бить в нее, что есть силы. Через пять минут подошел недовольный сержант.
– Че надо?
– Слушай, друг, курить хочу. И как тут у вас со жратвой?
– Бабки есть?
– Нет. Мне не дали взять с собой. Сказали, что сразу отпустят.
– Нет бабок – нет сигарет.
– Слушай, но мне привезут. Я тогда отдам.
– Вот привезут – тогда и поговорим.
– Позвони по этому телефону. И все у тебя будет.
Я продиктовал сотовый Моти и сержант ушел. Через десять минут он вернулся и сказал, что телефон выключен, а его смена кончается.
Я сел на нары и начал пытаться рассуждать. Сначала от разочарования я не мог сосредоточиться, но через некоторое время даже вошел во вкус. Из рассуждений вытекало следующее:
1. Если я здесь благодаря хатам, то еще не все потеряно. Ведь я жив. (Меня пробрал мороз по коже, когда я подумал, что Стариков сейчас лежит в холодном судебном морге. Теплых чувств я к нему никогда не испытывал, но уж и смерти Старикова не желал).
