Марк Олден - Гири
Ле Клер был черной кляксой в мире, состоящим сплошь из белых юристов, отобранных один к одному из лучших юридических школ Уолл-Стрит. Ле Клер хотел не просто выделиться в этом мире, который отторгал его, но править в нем.
— Просто хотел напомнить вам о завтрашней утренней встрече, — сказал Ле Клер в трубку. — С нетерпением жду того момента, когда вновь вас увижу.
Деккер поморщился. Он виделся с ним два дня назад, а по телефону разговаривал только вчера. Ле Клер окончательно замордовал детектива.
— Слышали что-нибудь от вашей девочки?
— Вы имеете в виду Ромейн?
— Ну, насколько мне известно, у вас пока только одна девочка. Или произошли какие-то изменения, о которых мне следует знать?
— Никаких изменений, о которых вам следует знать.
— На этих выходных вылетаю в Вашингтон. У меня назначена встреча с министром юстиции. Вообще-то, это вечеринка с ужином, который дается в честь бразильских полицейских, но я предпочитаю называть это встречей. Это будет хорошая проверка. Люди министра и он сам будут внимательно наблюдать за мной, смотреть, адекватно ли я веду себя в присутствии высоких гостей. Он уже целый месяц приглашает к себе в Вашингтон ребят, у которых есть шанс попасть к нему в заместители. Вместе с женами. Чтобы посмотреть, как мы умеем вести себя в свете. В эти выходные подошла моя очередь. Было бы очень хорошо, если бы я полетел к нему с важными новостями. Пусть знает, что мы умеем работать и хорошо оправдываем то, что наши задницы сидят в мягких креслах.
— Моя задница никогда не знала мягкого кресла.
— Ладно, это я к слову. Вы уже слышали о Де Мейне и Бенитезе?
— Нет, а что?
Это были два нью-йоркских детектива, приписанные к оперативной группе Ле Клера. Деккер был знаком с Де Мейном. Это был опытный полицейский волк, которому уже скоро выходила пенсия. С Бенитезом он виделся всего раз или два уже в оперативной группе. Это был спокойный, уравновешенный человек. Пахал страшно, рассчитывая когда-нибудь поступить в юридическую школу.
— Они отчислены из состава оперативной группы, — ровным голосом сообщил Ле Клер. — Не отвечали поставленным требованиям.
— Но ведь такое решение может плачевным образом сказаться на их карьере.
— Именно это я им и сказал на прощанье. Более того, я лично позаботился об этом. Пришлось сделать пару-тройку телефонных звонков. Теперь я могу вам гарантировать, что быть уволенным из состава моей группы — незавидная доля. Это сказывается на карьере действительно весьма и весьма плачевно. Так что... Работайте, Деккер, работайте, вот все, что я могу вам порекомендовать. Не отпускайте миссис Реймонд, которая, как я слышал, является довольно хитрой щучкой. Выясните, что она нам может предложить в качестве серьезной новой информации. Ну, до скорого.
«Ох-хо-хо... Хочешь не хочешь, а приходится вертеться, — невесело подумал Деккер, кладя трубку. — Ле Клер может кинуть подлянку кому угодно. Включая Мичи. Шоколадный Член!»
Деккер набрал номер Ромейн и с облегчением вздохнул, когда напоролся на автоответчик. Он не рассчитывал на то, что сегодня ему удастся встретиться с Мичи, но с Ромейн он видеться тоже не хотел. Не сейчас. Он не хотел встречаться с ней по крайней мере до того момента, пока не придумал способ общаться с ней вне постели. А придумать такой способ было нелегко. Сердцем он полностью был с Мичи. Хада ту хада, как говорят японцы. Кожей к коже. Способность взаимного общения и, сверх того, добровольное раскрытие себя друг перед другом, демонстрация искренности. Только с Мичи он мог удовлетворить этому требованию.
Он очень надеялся на то, что Ромейн не перезвонит ему.
И ошибся. Не прошло и получаса, как она — взволнованная и счастливая — позвонила ему в доджо. Деккеру ничего другого не оставалось, как назначить ей свидание через два часа. Он чувствовал себя неуютно, понимая, что должен использовать эту встречу исключительно в интересах Ле Клера, а не своих. Все это напомнило ему о том времени, когда он не способен был распоряжаться собой, своей жизнью, когда ею распоряжались другие.
* * *Манфред Фрейхер Деккер, — названный в честь барона Манфреда фон Рихтофена, легендарного Красного Барона и летчика-аса времен Первой Мировой войны, — родился в 1951 году в Йорквиле, старейшей и крупнейшей манхэттенской немецкой слободе. Его отец владел небольшим ресторанчиком на Восточной стороне Восемьдесят Шестой улицы, славящейся своими пивными забегаловками, кабаре и сосисочными. Его мать была в этом же ресторане певичкой, а также выступала в местном радиошоу, ориентированном на германоговорящих жителей города.
Когда разразилась Корейская война, его отец, бывший во Вторую Мировую лейтенантом, был вновь мобилизован и погиб при Пусане, когда плененный им северный кореец вырвал чеку у спрятанной за пазухой гранаты и взорвал тем самым не только себя, но и лейтенанта Деккера.
Мать Мэнни продала ресторанчик, оставила сына на попечение дальних, не чувствующих себя ни к чему обязанными родственников, а сама подалась в Голливуд, куда ее приглашали петь в мюзиклах.
В возрасте двенадцати лет Мэнни воссоединился с матерью. Годы плохого обращения, предоставленности самому себе и поганого питания не прошли даром. Мальчик рос хилым и болезненным, тихим и до крайности пугливым. Его мать, не поднявшаяся в Голливуде выше положения эпизодической актрисы, вернулась в Нью-Йорк для того, чтобы выйти замуж за талантливого агента. Этот человек был слишком погружен в свою работу, был слишком занят своими клиентами, чтобы обращать хоть какое-то внимание на пасынка. Он вообще воспринимал Мэнни как какую-то жизненную помеху, неизбежную жертву, которую ему пришлось принести, женившись на его красивой матери.
— Двенадцать лет он жил без меня, — говорил агент. — Не понимаю, почему бы ему не прожить без меня и еще двенадцать? Я же не могу гробить на него все свое время!
Они переехали в Гринвич-Вилидж. Мэнни здесь держался особнячком, был замкнут в себе, как, впрочем, и на прежнем месте жительства. Именно в силу того, что он был одиночкой и новичком, именно из-за того, что он был худ, как тростинка, и физически немощен, Мэнни вскоре стал объектом развлечения местных подростков. Он дрался с итальянцами, ирландцами, пуэрториканцами. Мэнни был забит страхом. Он почти всегда выходил из драки проигравшей стороной. Чернокожие ребята из соседнего района, которые любили нагрянуть по выходным в Гринвич-Вилидж в поисках легкой добычи, находили ее в лице Мэнни. Деньги, наручные часы, зимнее пальто, школьные учебники... Ничто долго не задерживалось у бедняги, все отнималось силой. К тому времени, как ему исполнилось пятнадцать лет, он уже дважды был порезан ножом. Рентген на грудную клетку, который был назначен в связи с последним ранением, попутно выявил, что Мэнни когда-то подцепил туберкулез. В его правом легком были обнаружены два темных пятнышка. Оба уже отвердели и, по-видимому, не представляли никакой опасности. Теперь всем стало ясно, почему он рос таким слабым и почему всегда чувствовал усталость, хотя нигде особенно работой не нагружался.
Ему назначили обследование, целью которого было выяснить: полностью ли его организм подавил болезнь или нет? Когда стало ясно, что он здоров, мать обрадовалась. Но лично Мэнни это не прибавило хорошего настроения. Страх навсегда, казалось, укоренился в нем.
— Черт возьми, я не пойму никак, ты чего от меня добиваешься? — кричал отчим Мэнни на его мать. — Я не могу разорваться между ним и моими клиентами. Ты же знаешь, что я работаю по двадцать четыре часа в сутки! Я не знаю, пусть в конце концов носит у себя в кармане свой нож! Пусть займется тяжелой атлетикой! Я оплачу, так и быть...
В самом деле, пошли его в ближайшую МХА (Молодежная Христианская Ассоциация). Если ничего другого не получится, то там по крайней мере научат хорошо драпать!
Мальчик, действительно, в первый же выходной день пошел в местную МХА, но не тяжелая атлетика и не бег привлекли там его внимание. На втором этаже он остановился, как вкопанный, перед открытыми дверями в класс карате. Вид рукопашного боя. Инструктором там был маленький и гибкий, как проволока, американец. У него была армейская прическа «ежиком», а двигался он с такой скоростью, что Мэнни, отвесив челюсть, только смотрел и смотрел на него зачарованным взглядом. Его движения, как уже тогда подметил мальчик, отличались не только убойной силой, но и невероятной строгостью и красотой. Мэнни не мог отвести от него глаз.
В классе занималось несколько десятков мужчин и женщин, — были здесь и дети, — которые часами отрабатывали базисные удары руками и ногами, блоки, устраивали легкие спарринги и заканчивали исполнением ката, формальными упражнениями, предназначение которых было в том, чтобы закрепить в каратисте до автоматизма основные стойки, движения, отработать классические виды атак и их отражение. Инструктор класса Рэн Добсон был военным. Сержантом морской пехоты. Он работал на призывном участке в Манхэттене.