Константин Образцов - Молот ведьм

– Куда все подевались? – спросил он у Промыслова. Тот еще не вполне отошел от первого в своей жизни настоящего боя: клинок шпаги дрожал в правой руке, ствол пистолета, зажатого в левой, гулял по сторонам, глаза были шалые, дыхание хриплое, как будто он пробежал три версты. Поручик посмотрел на Облецкого, пытаясь осмыслить вопрос.

– В лес ушли, господин капитан, – ответил он, после недолгой паузы. – Не в дома, а в лес, в сторону города. Наверное, засаду готовят.

Из дремучей лесной тьмы вдруг раздался заливистый свист. Он пролетел над мокрой чащобой, и с другой стороны, от далекого устья Кривуши, ему прилетел ответ: такой же пронзительный, разбойничий посвист.

«Вам ее не увести. Они не дадут».

Капитан подошел к ведьме: она сидела, раскидав по грязи длинные юбки, и злобно смотрела из-под косматых волос.

– Вот что, ребята, – сказал он, пристально глядя на ведьму. – Свяжите ей ноги и привяжите к рукам, да покрепче.

Солдаты бросились выполнять приказ: туго обмотали веревками худые желтые лодыжки карги, завязали двойными узлами и притянули к рукам.

– Если кто попробует подойти, стреляйте сразу и насмерть, не ждите команды. Вы двое, – Облецкий ткнул пальцем в гренадеров, – тащите ее к берегу.

– Ты что это задумал, а?! Что задумал?! – заверещала старуха, но двое рослых гвардейцев схватили ее и поволокли по земле.

Геникеевка была узкой, заболоченной речкой, то ли берущей начало в текущей неподалеку на западе реке Чухонке, то ли впадала в нее, рождаясь из болотных ручьев. Ширины в ней было три – четыре сажени, да еще по две сажени илистого, вязкого берега. Гренадеры подтащили старуху туда, где недавно оступился и упал их товарищ – вмятина от солдатского тела наполнилась темной водой.

– Я тебе скажу, что я задумал, – капитан нагнулся к самому лицу злобной старухи. От нее воняло луком, грязью и старостью. – Я задумал тебя утопить в этом поганом ручье, пока твои сектанты или раскольники, как уж назвать их, не знаю, не попытались снова тебя освободить. Мне хватит того, что погубили священноинока. Больше я людей терять не намерен. Как тебе, нравится?

Ведьма выпучила глаза, мгновение молчала, а потом заорала, повалилась на бок и отчаянно заерзала, пытаясь ослабить путы.

– Раскачайте ее за руки и за ноги, – скомандовал капитан, – и бросайте подальше, на самую середину.

Солдаты подняли орущую ведьму. Она извивалась, визжала, плевалась, но гвардейцы держали ее крепко.

– А ну, на счет три! Раз!

– Проклинаю! – истошно завопила старуха. – Будьте прокляты!

– Два!

– Проклинаю и вас, и детей ваших, и весь ваш род до…

– Три!

Гвардейцы крякнули и швырнули старуху, как куль. Ведьма взлетела над берегом и с громким всплеском обрушилась в воду посередине реки. Брызги взлетели тучей. Несколько мгновений карга барахталась на поверхности безобразным ворохом старых лохмотьев, а потом ушла вниз. Маслянистая черная жижа бесшумно сомкнулась над ней, будто спрут проглотил свою жертву.

Вокруг стало тихо и неподвижно. Даже дождь замолчал, прервав свой монотонный шепот. Солдаты и офицеры стояли, настороженно глядя в неподвижную темную воду. Поверхность Геникеевки слегка колыхалась, пядь за пядью наползая на мшистые берега. Близилось наводненье. Где-то в лесу удивленно ухнула ночная птица, прислушалась к своему голосу, и повторила еще.

– Дело сделано, – тихо сказал капитан. – Мы уходим.

Солдаты смастерили из плащей и ружей носилки: одни для раненого капрала, который так и не пришел в себя, другие – для павшего инока. Зажгли уцелевшие фонари и двинулись в город.

– Господин капитан, а с книгой что делать? С собой берем или как?

Облецкий молча взял у поручика ранец, открыл и достал оттуда увесистый том.

– Пусть отправляется вслед за хозяйкой, – и бросил книгу туда же, где скрылась из виду старуха. Фолиант со звучным шлепком упал в реку, полежал на поверхности черной воды, а потом повернулся, будто нехотя, боком и исчез в непроницаемых темных глубинах…

…Солдаты ушли. За ними не гнались. Деревенские, как растерянные дети, разошлись по домам. В тесной избе Харитона набился народ: мрачные мужики молча сидели по лавкам, бабы пытались утешить вдову, голосившую над мертвым мужем, лежащим на столе посреди комнаты. Младшая дочь Харитона, десятилетняя Пелагия, забралась к себе на полати, и там, в полумраке, отвернувшись к стене, наконец-то достала из-под кофты то, на что так хотела взглянуть. Когда Мелания вырвалась от солдат, она налетела прямо на Пелагию – схватила девочку и что-то торопливо сунула ей в руку. Это что-то было холодным и тонким, а когда Пелагия спрятала предмет под одежду, он больно кольнул её грудь.

Девочка разжала кулак: на грязной ладошке лежала булавка, блестящая, длинная, острая, с красивой головкой в виде цветка, похожего на колокольчик, разукрашенного синей эмалью. Булавка сияла, как светлячок, и была такой красивой, что у Пелагии перехватило дыхание. Она смотрела на нее и не могла налюбоваться. «Надо как-то ее спрятать получше, – подумала девочка. – Чтобы никто не нашел».

Пелагия прислушалась. В избе завывала мать, бубнили мужские и женские голоса. «Пожалуй, буду пока носить при себе», – рассудила Пелагия. Она еще раз посмотрела на булавку и прошептала:

– Спасибо, бабушка Мелания! Спасибо!

31 марта 20… г.

Всю прошлую неделю я был занят тем, что ходил по борделям. Не вылезал из них, можно сказать. Даже отпуск для этого взял за свой счет.

Для кого-то, наверное, это звучит, как мечта.

Так уж получилось, что, дожив до сорока девяти лет, я ни разу не обращался к услугам проституток: не посещал публичные дома, не вызывал к себе женщин легкого поведения и не ходил с ними в баню. Странно, да? А еще более странно, что я сейчас чувствую, как будто извиняюсь или оправдываюсь за этот факт своей жизни. Так теперь устроен мир: девственники стыдятся, трезвенники оправдываются болезнями или временным воздержанием, а взрослый мужчина чувствует себя неловко, если не имеет опыта общения со шлюхами.

Простите, что я такой несовременный.

На это запоздалое расширение кругозора меня подвигла скудная информация, которую сообщила моя ночная попутчица Оксана, известная под прозвищем Шанель в том узком кругу, который я пока не без успеха пытаюсь разорвать. Помните? Я уже рассказывал об этом. Единственная полезная информация, которую мне удалось вытащить из нее при помощи молотка и обещаний: Белладонна, блондинка, среднего роста и среднего телосложения, заказавшая себе в качестве «профессиональной одежды» платье, полностью открывающее грудь, но при этом утверждавшая, что «стриптиз не танцует». Какие тут могли быть выводы?

Впрочем, само по себе это предположение не слишком сильно облегчало задачу поиска блондинки среднего роста среди тысяч – или десятков тысяч – городских проституток. И я сделал еще одно допущение: Белладонна – это не только ведьминская кличка, но и фальшивое имя, которое обычно используют работницы сферы интимных услуг. Варианты производных, такие, как Белла или Донна, я тоже решил рассматривать. В конце концов, нужно было как-то сужать круг поиска, да и любая задача становится проще, если разбить ее на составляющие. Кажется, я уже говорил об этом? Или нет?

Последнее время меня иногда подводит память.

Итак, вооружившись предположениями, допущениями и весьма скромными фактами, я приступил к поискам. Для меня проституция всегда ассоциировалась с чем-то маргинальным, как привокзальные бродяги, например, или уличные грабители; в памяти всплывали образы из литературы и старых фильмов: воровские «малины», сомнительные кабаки, улицы в криминальных районах Нью-Йорка или заведение Анны Марковны Шойбес. Где-то на периферии маячил образ Сони Мармеладовой. Где искать уличных девок? Конечно, на улицах. Туда я и отправился.

Я начал свой поход с Коломны: наверное, снова сказалось гуманитарное образование, что-то невнятно бормочущее про «чрево Петербурга» и Раскольникова. Как бы то ни было, но здесь недобрый дух старого города ощущался сильнее, кривые узкие улицы как будто повторяли изгибы исчезнувших болотных речек, и даже слой земли и асфальта под ногами казался тоньше, так, что можно было почувствовать дыхание старых трясин. Если дома ближе к Невскому походили на призраки надменных дворян, закутанных вместо саванов в истлевшие старомодные сюртуки, то здесь дома были похожи на приземистых лиходеев из чернорабочего люда, сбившихся в тесные кучки, смотрящих искоса из-под надвинутых картузов и таящих во дворах за спиной кривой нож или железный кистень. Да и нынешние местные обитатели выглядели так, будто вполне могли угостить при случае в переулке и тем, и другим. Лица их были угрюмы, бледны от отсутствия солнца, а нечистая кожа изъедена язвами или прыщами. Грязные стены домов тоже были покрыты болезненной сыпью, но только другого сорта: лихорадочно яркие, мелкие листки объявлений – приторно-розовый, жеманно-желтый, жеманно-розовый, приторно-желтый – с именами, телефонами, шаблонными картинками и многозначительными, прозрачными эвфемизмами. «Лейла, жду в гости», «Стелла, встречусь сегодня», «Веселые девчонки», или доходчивее – «Аня даст». Между ними в таком же количестве липли к стенам, столбам, рекламным тумбам и треснувшим стеклам автобусных остановок белые листы с предложениями кредитов и дешевых комнат в хостелах.