Дик Френсис - Дорога скорби
Он ничего не сказал насчет того, что я уже второй раз за три дня скрываюсь в его убежище. Он просто указал мне на кресло и налил бренди, не задавая вопросов. Я сидел, пил бренди и наслаждался простотой и сдержанностью этого худощавого человека, который когда-то командовал кораблями, а теперь был моим единственным якорем.
– Как твоя рука? – спросил он, и я легко ответил:
– Болит.
Он кивнул.
– Можно мне остаться? – спросил я.
– Конечно.
После долгого молчания я сказал:
– Вы знаете человека по имени Арчибальд Кирк?
– Нет, не думаю.
– Он сказал, что говорил с вами по телефону. Полагаю, это было несколько месяцев назад. Он государственный служащий и должностное лицо. Живет неподалеку от Хангерфорда, и я приехал сюда прямо от него. Вы можете припомнить? Я думаю, что он спрашивал вас обо мне. Что-то вроде проверки или рекомендации. Возможно, вы сказали ему, что я играю в шахматы.
Чарльз задумался, роясь в памяти.
– Я бы всегда дал тебе хорошую рекомендацию, – сказал он. – Или есть какие-то причины, по которым ты предпочитаешь, чтобы я этого не делал?
– Нет, вовсе нет.
– Меня несколько раз спрашивали о твоем характере и способностях. Я всегда говорю, что если они ищут сыщика, то лучшего не найдут.
– Вы очень любезны.
– А почему ты спрашиваешь об этом Арчибальде Черче?
– Кирке.
– Ну, Кирке.
Я отхлебнул бренди и сказал:
– Помните тот день, когда вы приехали со мной в Жокейский клуб? Тот день, когда мы добились увольнения начальника службы безопасности?
– Это я вряд ли смогу забыть, правда?
– Вы ведь не рассказывали об этом Арчи Кирку?
– Конечно, нет. Я никогда об этом не рассказываю. Я дал слово.
– Кто-то рассказал, – мрачно сообщил я.
– На самом деле Жокейский клуб не давал клятвы молчать.
– Я знаю. – Я немного подумал и спросил:
– Вы знаете юриста Дэвиса Татума? Он адвокат и занимается делом Эллиса.
– Я знаю о нем. Никогда с ним не встречался.
– Он бы вам понравился. И Арчи тоже. Они оба знают о том дне в Жокейском клубе.
– Но, Сид... какое это имеет значение? Я имею в виду, что ты оказал клубу огромную услугу, избавив их от негодяя.
– Дэвис Татум и, я уверен, Арчи Кирк тоже, наняли меня, чтобы выяснить, кто действует за кулисами и пытается отменить суд над Квинтом. И я вам этого не говорил.
– Тайна клиента? – улыбнулся он.
– Верно. Ну, Дэвис Татум рассказал мне, что знает все о том, как руководители клуба уговорили меня снять рубашку и почему они это сделали. Я думаю, что они с Арчи пытаются уверить себя, что, если они попросят меня сделать что-то опасное, я это сделаю.
Чарльз долго смотрел на меня все так же спокойно. Наконец он сказал:
– А ты сделаешь?
Я вздохнул.
– Возможно.
– Какого рода опасность?
– Не думаю, что они сами знают. Но реально – если у кого-то есть веские причины для того, чтобы не допустить даже начала суда над Эллисом, то кто стоит у него на дороге?
– Сид!
– Да. Поэтому меня просили разузнать, кто может быть заинтересован в этом настолько, чтобы обеспечить мое устранение. Они хотят, чтобы я выяснил, кто, что и как.
– Дьявольщина, Сид!
Для человека, который никогда не переходил границ приличия, это было крепкое выражение.
– Итак, – я вздохнул, – Дэвис Татум назвал мне имя Оуэна Йоркшира и сказал, что тот владеет фирмой под названием "Топлайн фудс". "Топлайн фудс" являлась спонсором ленча в Эйнтри накануне Большого национального.
Эллис Квинт был там почетным гостем. А еще среди гостей присутствовал некий лорд Тилпит. Он входит в совет директоров "Топлайн фудс" и владеет газетой "Памп", которая несколько месяцев издевается надо мной.
Чарльз застыл в своем кресле.
– Итак, – продолжал я, – я собираюсь пойти и посмотреть, что из себя представляют Оуэн Йоркшир и лорд Тилпит, и, если я не вернусь обратно, вы можете поднять шум.
– Не делай этого, Сид, – отдышавшись, сказал Чарльз.
– Нет. Если я не сделаю этого, Эллис выйдет из зала суда со смехом, а моя репутация будет навеки спущена в канализацию, если вы понимаете, что я имею в виду.
Он понимал. Чуть погодя он сказал:
– Я слабо припоминаю разговор с этим Арчи. Он спрашивал о твоей голове. Он сказал, что знает о твоей физической стойкости. Странный набор слов – это я запомнил. Я сказал ему, что в шахматах ты ведешь хитрую игру.
И это так и есть. Но разговор этот был так давно. Еще до того, как все случилось.
Я кивнул.
– Он много знал обо мне уже тогда, когда заставил свою сестру позвонить мне в полшестого утра и сказать, что ее жеребцу отрубили ногу.
– Так вот он кто? Брат миссис Брэккен?
– Да. – Я допил бренди и сказал:
– Если вы когда-нибудь будете разговаривать с сэром Томасом Улластоном, не могли бы вы спросить его – не драматизируя этого, не он ли рассказал Арчи Кирку или Дэвису Татуму о том дне в Жокейском клубе?
В то время сэр Томас Улластон был главой клуба и вел разбирательство, которое привело к смещению начальника службы безопасности, пытавшегося отбить у нас с Чико всякое желание когда-либо заниматься расследованиями. Насколько я понимал, это все было в прошлом, и я больше всего хотел бы, чтобы там оно и оставалось.
Чарльз сказал, что спросит сэра Томаса.
– Попросите, чтобы он не дал "Памп" ухватиться за эту историю.
Чарльз думал о такой возможности с не меньшим ужасом, чем я.
Тут зазвонил дверной колокольчик, и Чарльз посмотрел на часы.
– Кто бы это мог быть? Уже почти восемь.
Это выяснилось весьма скоро. Чрезвычайно знакомый голос позвал из холла:
– Папа!
И на пороге появилась Дженни... Младшая дочь Чарльза и моя бывшая жена. Моя все еще озлобленная жена, у которой под языком колючки.
Задохнувшись от внезапного смятения, я встал – и Чарльз тоже.
– Дженни, – сказал он, делая шаг ей навстречу. – Какая приятная неожиданность!
Она, как всегда холодно, подставила ему щеку и сказала:
– Мы проезжали мимо. Не могли не зайти. – Она без особых эмоций глянула на меня и добавила:
– Мы не знали, что ты здесь, пока я не заметила возле дома твою машину.
Я подошел к ней и тоже поцеловал в щеку. Она – как всегда – приняла это как знак вежливости, цивилизованное примирение с противником после сражения.
– Ты похудел, – заметила она по привычке. Я подумал, что она, как всегда, выглядит прекрасно, но, сказав это, я ничего не выигрывал. Я не хотел, чтобы она смеялась надо мной. Если она пыталась задеть меня словом, это ей всегда удавалось, а пыталась она часто. Моей единственной защитой было и оставалось молчание.
Ее симпатичный новый муж вошел в комнату следом за ней, поздоровался за руку с Чарльзом и извинился за то, что они заехали без предупреждения.
– Всегда рад вас видеть, дорогой мой, – уверил его Чарльз.
Энтони Вингхем повернулся ко мне, смущенно-вежливо произнес: "Сид..."
– и протянул мне руку.
Удивительно, подумал я, вытерпев его сердечное приветствие, как часто приходится пожимать руки на протяжении одного дня. Раньше я этого не замечал.
Чарльз налил всем выпить и предложил пообедать. Энтони Виндхем поблагодарил и отказался. Дженни холодно посмотрела на меня и села в золоченое мягкое кресло.
Чарльз болтал с Энтони о пустяках, пока им не надоела тема погоды. Я стоял с ними, но смотрел на Дженни, а она – на меня. Во внезапно наступившей тишине она сказала:
– Ладно, не думаю, что ты хочешь услышать это от меня, но на этот раз ты попал в изрядный переплет.
– Нет.
– Что – нет?
– Нет, я не хочу слышать об этом от тебя.
– Эллис Квинт! Этим куском ты подавишься. И все лето мне надоедали репортеры. Я полагаю, тебе это известно?
Я невольно кивнул.
– Эта репортерша из "Памп", – пожаловалась Дженни. – Индия Кэткарт. Я не могла отвязаться от нее. Она хотела знать все о тебе и нашем разводе. Ты знаешь, что она написала? Она написала, что я ей сказала, будто бы, не говоря уж о том, что ты можешь покалечиться, ты – не тот мужчина, которого мне хватало.
– Я читал это, – отрывисто сказал я. – Ты читал? И тебе понравилось? Тебе это понравилось, Сид?
Я не ответил.
– Не надо, Дженни! – яростно запротестовал Чарльз. Ее лицо вдруг смягчилось, вся злость исчезла, открыв нежную девушку, на которой я когда-то женился. Преображение совершилось мгновенно, как будто упали засовы темницы. Ее освобождение, подумал я, наконец-то произошло.
– Я ничего этого не говорила, – смущенно сказала мне Дженни. Правда не говорила. Она выдумала это.
Я вздохнул. Я обнаружил, что возвращение прежней Дженни тяжелее вынести, чем ее презрение.
– А что ты говорила? – спросил я.
– Ну...я...я...
– Дженни, – снова сказал Чарльз.
– Я сказала ей, – она повернулась к нему, – что я не смогла жить в суровом мире Сида. Я сказала ей, что она может писать все, что угодно, но не сможет сокрушить его или уничтожить, потому что это никогда никому не удавалось. Я сказала ей, что он не выказывает своих чувств, и что он тверже стали, и что я не могла с этим жить.
