Светлана Гончаренко - Продается дом с кошмарами
— Фёдор Леопольдович, а что мы будем делать с кладом?
Профессор только поморгал своими кукольными глазами, а Костя продолжил:
— По-моему, ящик надо прямо сейчас взять с собой. Чтоб нас не тронули ни кредиторы Робинзона, ни сам Робинзон, надо клад быстренько сдать в милицию. Нам ведь по закону полагается сколько-то процентов вознаграждения. В любом случае это приличные деньги.
Он представил свою порцию золотых с императорским профилем, а потом «Коготь тьмы», роскошно изданный за счёт автора. Дальше всё просто: публика, шум, слава. Быстренько надо будет новый роман написать и тоже тиснуть покрасивее…
— Ерунда всё это, — категорически заявил профессор, хотя и не мог знать про Костины грёзы. — Надо ящик поглубже закопать, желательно в другом месте. И забыть.
— Вы с ума сошли!
— Нет, молодой человек, это вы с приветом. Вспомните-ка лучше, сколько народу полегло из-за этих славных золотых кружочков. Дело мутное, непонятное! Как вы всё это себе представляете? Мы вдруг притаскиваем этот ящик, требуем свою долю… Думаете, в милиции на нас всех покойников не повесят?
— Почему именно на нас?
— А им что, раскрываемость не нужна? Конкретные результаты по громкому делу не нужны? Уж поверьте моему опыту! Когда одна коза-студентка накатала на меня телегу… Нет, мне больно это вспоминать, да и не нужно. Я одно знаю: надо держаться в стороне. Деньги большое зло.
— Это гнилая теория! — возмутился Костя. — Вы как хотите, а мне деньги до зарезу нужны.
Профессор вдруг насупился:
— Чего это вы, молодой человек, так выпрыгиваете из штанов? Причём тут ваши нужды? Клад нашёл я — я им и распоряжусь, как сочту необходимым. То есть зарою в землю. Сюда я пригласил вас по дружбе, как художника слова. Думал, старый идеалист, что вы получите впечатления в метафизическом вкусе. А вас обуял бес алчности! Это некрасиво, особенно в такие молодые годы.
— Бросьте! Ни за что не поверю, что вы закопаете золото и потом никогда к нему не вернётесь, — ехидно усмехнулся Костя.
— Не вернусь. И закопаю не так, как этот дилетант с боголюбовской дачи, то есть чтоб всякая собака тут же отыскала. Да я так закопаю, что сам завтра пойду искать и не найду!
— Но это глупо! Если вам не нужны деньги, то другие-то в них нуждаются. Я, например. Или бездомные московских окраин. Или голодающие дети Сахары. Или тигры амурские. Или разработчики нанотехнологий. Подумайте о них, Фёдор Леопольдович!
— Чего тут думать — наливай да пей! — раздалось вдруг сзади.
У Кости кровь застыла в жилах: голос был хриплый, знакомый, страшный.
Костя обернулся и увидел, что огромный сутулый человек шагает прямо к ним сквозь кусты.
Шёл этот человек, не спеша и не таясь, хрустя ветками и сплёвывая на золотые и красные листья, усеявшие землю.
Это был, конечно, Толька-Нога: тяжело ступали два ботинка нечеловеческого размера. Впрочем, и в лице Тольки человеческого было мало, и не из-за грубости черт. Нет, это было обычное продолговатое лицо, неброское, с небольшим ртом; нос даже чуть-чуть походил на римский. Зато взгляд серых глаз не только ничего не выражал — он не оставлял малейшей надежды.
Костя понял, что сейчас смотрит на него сама смерть. Он быстро вскочил, метнулся в сторону и почти сбил с ног невысокого парня. Тот выскочил будто из-под земли, а из его ладони, как у фокусника, вдруг вырос нож. Лезвие блеснуло тихо, бегло, и стало ясно, что даже воздух оно режет с наслаждением.
— Держи этого, Фиса, — приказал парню Толька.
Костя отступил, неотрывно глядя на нож. Парень криво улыбнулся.
— Всё-таки какой ты, Анатолий, противный человек, — горестно сказал профессор Безносов. — Неприятен ты мне.
— У, сейчас плакать буду, — хмыкнул Толька. — Кривой, хлам этот поганый ты бери.
Ещё и Кривой какой-то вылез из кустов! Кличку этому широкоплечему человеку дали ничуть не изобретательно: один глаз у него был живой, карий, а другой по контрасту молочно-голубой и мертво смотрел куда-то в переносицу.
Кривой тоже достал нож и шагнул к профессору.
— Ну вот, даже инвалида ты, Анатолий, на свои нехорошие дела подбил, — сказал Фёдор Леопольдович с осуждением. — А вы, милейший, давно у офтальмолога консультировались? Не пробовали класть под веко тонкие срезы чепурницы ложношишковатой?
С этими словами профессор треснул Кривого оранжевым ведром по носу. Тот взвыл от боли. Несколько перезрелых сизых грибов выскочили из ведра и прилипли к груди бандита.
Кривой грубо выругался. Тем временем старый грибник, высоко прыгая через кусты, уже удалялся в ельник. Костя никогда не видел, чтоб кто-то так быстро бегал, тем более в сланцах. Со страшной частотой мелькали грязные профессорские пятки, подпрыгивала роза на шляпе.
— Атас! Держи его! — хрипло взвыл Толька-Нога.
Кривой и Фиса бросились в погоню. Костю Толька схватил за плечи своей громадной рукой. Сделал он это ловко, как в кино, когда берут заложников. Ни ножа, ни пистолета к Костиному горлу он приставлять не стал — Костя и так не мог пошевелиться. От ужаса у него перед глазами поплыл куда-то вправо бледный осинник. Толька даже дышал страшно — громко, с мерным скрежетом в груди (Костя собственной спиной чуял этот скрежет). Вдобавок от бандита исходил густой животный смрад.
Фиса с Кривым скоро показались из подлеска. Профессора с ними не было.
— Ушёл, — доложил Косой, свирепо разглядывая больным глазом переносицу.
— Мы старого лешего потом найдём. Он местный, бакланить зря не станет, — прохрипел Толька. — А вот этого мочить надо. Фиса!
Фиса был тут как тут со своим ножичком. Костя попытался что-то сказать, но получилось нечленораздельное нытьё. Фиса с Кривым только засмеялись. Они были так ужасны, что на минуту Костя решил, что всё это происходит не с ним и даже не на самом деле. Ведь снятся же иногда такие страшные сны! Особенно в детстве, когда насмотришься ужастиков…
«Не свита ли это Воланда? — вдруг осенило Костю. — Один, во всяком случае, здесь тоже с мутным глазом. Тогда двое других кто?»
Он силился вспомнить имена книжных дьяволов, но не мог, потому что Толька ещё плотнее сдавил ему шею своей ручищей, и сознание заполнил непроглядный багровый кисель.
— У, кафы рыжие, — проурчал Косой, присев над развороченным кладом.
«Причём тут Феодосия?» — подумал последний тающий закуток Костиного мозга.
Косой запустил руку в ящик, звякнул монетами, вынул целую горсть золотых и приблизил к одушевлённому карему глазу.
— Пст, — цыкнул на него, как на котёнка, Толька-Нога. — Грузи всё в наш сидор, а этого фраерка тушить пора. Быстро и небольно.
Он толкнул от себя Костю прямо на Фису. Тот ухмыльнулся и тоже сделал шаг навстречу. Сделал бы и другой, последний, но вдруг тихо хрустнули кусты, и с ближайшей ели свалилась длинная зрелая шишка.
Бандиты оглянулись. Раздвигая суковатой палкой кусты, к ним приближалась Клавдия Степановна Каймакова.
Была она одета по-походному: штормовка, шаровары с начёсом, резиновые сапоги, через плечо корзина на верёвке. Из-под линялого платка выбивались седые прядки, тонкие, как паутина. Шла она на бандитов спокойно, будто были это не крепкие мужики с ножами, а бессловесный сухостой.
Морщины на лице Клавдии Степановны вдруг перестроились в улыбку. Блеклые глаза сверкнули, укололи иголками зрачков.
— Шли бы вы отсюда, ребята, — сказала старуха Каймакова, поскольку никакого приветствия не дождалась. — Там, в ольшанике, хлебных сыроежек видимо-невидимо! Наломайте себе к ужину, чтоб курей по деревне не красть.
Слушая такую ересь, бандиты насупились.
— Сама иди, Степановна, — прохрипел Толька. — Иди от греха, а то и тебя порешим.
— Паренька отпустите, тогда пойду, — сказала Каймакова.
— Паренька нельзя, — серьёзно пояснил Толька. — Никак нельзя. Так что уходи, пока цела.
— Не пойду. А вот вы уйдёте, ребята.
Кривой, всё ещё на корточках у клада, выругался. Фиса сделал очередной шаг к Косте.
Старуха Каймакова нахмурилась. Своей палкой она ловко ткнула Фису в лоб, так что тот отпрянул с удивлённым видом.
Больше терять время Клавдия Степановна не стала. Той же палкой она очертила вокруг себя и Кости геометрически идеальный круг. Будто вырезанный в мокрой земле и палых листьях, круг этот смотрелся очень странно и почему-то напоминал о стадионе. Фиса хихикнул. На его лбу темнел грязный след старухиной палки.
— Ну, Степановна, сама виновата, — прохрипел Толька.
Нехотя он двинулся на Каймакову. Никакого оружия у него не было — наверное, он собирался задушить хрупкую старушку голыми руками. А Костя по себе знал, что руки эти железные. Мрак нечистой жизни въелся в них и сделал почти чёрными, а линии жизни и смерти, по которым обычно гадают, так глубоки, будто нанесены резцом.
