В зеркале Фауста - Артур Гедеон
Одним словом, мстительный Чумаков расстарался на славу.
Горецкий не хотел заступаться за Бородачева и еще позавчера не стал бы этого делать, но все изменилось. И он открывал дверь на педсовет, где уже взволнованно бубнили его коллеги, с новым планом действий. Он вошел и оглядел всех собравшихся, как оглядывает умелый полководец поле битвы, где ему все понятно, в том числе и каждый шаг противника.
Студенты, которые волновались за своего товарища, особенно девушки, влюбленные в темпераментного Женю Бородачева, стояли поблизости от кабинета, где шло судилище, и слушали, как нарастает градус споров. Голос Чумакова звучал все более визгливо, и было такое ощущение, что защищается он, а не Бородачев. И еще громогласно звучал голос профессора, который и в аудиториях говорил вкрадчивым и насмешливым тоном, а в коридорах его голос вообще редко слышали, потому что он появлялся в университете и исчезал из него, и тут Бородачев был полностью прав, почти как Чеширский кот в «Алисе».
И вдруг на тебе – вулкан проснулся!
Все это поняли, когда одна из секретарей, поспешая с документами, подошла к кабинету, где шел педсовет, и открыла дверь. Открыла и остолбенела – и так и не смогла перешагнуть порог и назад тоже не решалась сделать ни шагу, ведь ее с этими папками ждали.
– Цитирую! – декламировал Горецкий, читая стародавнюю брошюру. – «Истинный марксист должен быть материалистом, то есть врагом религии, но материалистом диалектическим, то есть ставящим дело борьбы с религией не на теоретическую почву, а конкретно, на почву классовой борьбы, идущей на деле и воспитывающей и духовно закаляющей массы в этой борьбе!» Не твои ли это слова, Чумаков?! – почти прорычал Горецкий. – Не твоя ли это сраная брошюра, которая называется, а как она называется? – Он перевернул книжку обложкой к себе. – Ого! «Марксизм-ленинизм как воинствующий атеизм». Вот это названьице! Год издания 1985-й. Ну прямо в год перестройки – подгадал Чумаков! Сколько тебе тогда было? Годков тридцать? Надо было лучше уничтожать весь тираж – не оставлять следов!
– И что?! И что?! – визжал профессор Чумаков в том же кабинете, где никто больше пискнуть не мог. – Человек имеет право менять мнение!
– Да ты в этом профи, Чумаков! Ты же скользкий, как змей! Так разве не прав студент Бородачев, что назвал тебя конъюнктурщиком, лицемером и лжецом?
– Я тебя на дуэль вызову, Горецкий!
– Вызови – и я тебя пристрелю.
«Горислав Игоревич, господин Горецкий! – стали умолять оратора женские голоса. – Мы вас просим!..»
– Фигляр! Шут! Пересмешник! – визжал Чумаков.
– А папенька твой, Чумаков-старший, был вторым секретарем горкома партии – тот еще лжец! Сколько лапши на уши людям повесил! Хорошо брошюры не издавал. Просто жрал свою горкомовскую пайку и тебя кормил – морду тебе отращивал! А кем был дедушка, все знают?
– Не тронь дедушку! – взвыл профессор Чумаков.
– Вы думаете, его дедушка был настоятелем монастыря? Или архиереем? Или регентом в церковном хоре? Не-ет! – рассмеялся жутковатым смехом Горецкий, и все снова притихли, потому что спорить с ним или как-то противостоять взорвавшему тихоне было просто бессмысленно. – Выпускник Института красной профессуры, секретарь Союза воинствующих безбожников, спец-корреспондент журнала «Безбожник»! – Я и журнальчик этот нашел, с вашей родовой фамилией. – Он и допотопным журналом потряс перед всеми, где был изображен страшный лицом поп, похожий на вурдалака. – И как же все это вяжется с твоей набожностью, а? Да ты же третье поколение инквизиторов, Чумаков! Да у вас же в аду своя фамильная усыпальница, наверное, существует; нет, пардон, свой котел с личным бесом-истопником!
На фоне драматического молчания и ужаса в кабинете, где собрался педсовет, в коридоре, ничего не опасаясь и не стесняясь, ликуя и торжествуя, уже покатывались со смеху студенты, кто терпеть не мог Чумакова и всем сердцем сочувствовал Жене Бородачеву.
– Плохо! Мне плохо! – стонал в кабинете Чумаков. – Скорую мне надо!
– Да не придуряйся ты, Чумаков! И ты обвиняешь студента только в том, что он назвал вещи своими именами? Оставь парня в покое, мудила!
– Я на тебя в суд подам! Сердце, сердце!
Горецкий двинулся к выходу из кабинета:
– Позвольте, Анна Петровна.
Та, прижимая к груди папки, шарахнулась от него в сторону. Он был похож на шаровую молнию, готовую все сжечь на своем пути.
На пороге Горецкий обернулся:
– Чумаков, иди и сбросься с крыши – всем сделаешь одолжение! И студентам, и будущим поколениям. От всего сердца тебе желаю разбиться в лепешку!
Горислав Игоревич вышел из педсовета под бурные аплодисменты студентов, одобрительный свист и, ни слова не говоря, триумфатором проследовал по коридору – он направлялся в столовую. Сегодня у него были еще две пары. Стоило что-нибудь проглотить, выпить компота и немного успокоиться.
Он взял борщ и две котлеты. Трапеза подходила к концу. За стол к нему подсела Юля.
– Я обо всем уже знаю, – сказала она.
Ее внезапное появление вдохновило Горецкого.
– Растрезвонили сороки?
– Ага. Говорят, Бородачева оставят с испытательным сроком. А Чумакова отпаивают корвалолом. – Она протянула через стол руку и сжала его пальцы. – А про тебя говорят…
Отпивая компот, он посмотрел ей в глаза.
– И что про меня говорят?
– Говорят, что ты белены объелся. – Она не удержалась, прыснула.
– Почти что так, – кивнул он.
– Глоток дашь сделать? – спросила она.
– Держи. – Он подвинул ей стакан.
Она сделала пару глотков компота.
– Сладкий.
– Ты слаще. Когда ко мне в гости?
– Да хоть сегодня, – просто ответила Юленька. – Нет, завтра, – подумала она. – Не хочу тревожить маму, и уроков много. Завтра можно?
– Заметано, девушка.
Ее взгляд устремился вправо, за плечо Горецкого, и она сразу отвела и опустила глаза.
– Опять он…
– Кто?
– Не оборачивайся, прошу тебя.
– Не Чумаков, конечно?
– Нет.
Горецкий уже догадался:
– Твой спортсмен?
– Не мой он вовсе – он сам по себе. Но как будто следит. И еще видел, как я компот твой отпила.
– И что с того? Может, тебя мучила жажда?
– Вот и я о том же. Ты сейчас домой?
– Нет, у меня еще пара.
– Сегодня больше не увидимся, но созвонимся, да?
– Разумеется, детка.
Теперь он показно перехватил
