Не навреди ему - Джек Джордан

могу рисковать, не могу расслабиться, пока все не кончится. Я заставляю себя больше на него не смотреть и начинаю зашивать грудную клетку, потом плотно притягиваю кожу и вставляю скобы по линии разреза. Нет смысла зашивать его как следует, коронер все равно снова будет резать, а на рану в паху уже наложил швы младший хирург.

На стене по-прежнему тикают часы, но в пустой операционной они уже не насмехаются надо мной, а просто создают спокойный фон. Я мою тело с помощью средств, которые принесли медсестры, стираю каждую каплю крови и остатки дезинфицирующего раствора, похожего на смолу.

Заворачиваю тело в простыни, с величайшей осторожностью приподнимая и поворачивая его. Обычно этим занимаются две медсестры, и мне с трудом это дается, я тяжело дышу и ругаюсь себе под нос, но вскоре уже мое чудовищное преступление запеленуто с головы до ног. Я пододвигаю к операционному столу каталку. Не могу поднять тело в одиночку, и мне приходится его перекатить. Я шепотом прошу у покойника извинений. Я накрываю его синим брезентом и снимаю тормоза с задних колес каталки.

Я наклоняюсь и из-под раковины достаю свой секундомер, затем прислушиваюсь к звукам по ту сторону двери. Я слышу знакомое посвистывание Дэвида, когда он заворачивает за угол, неспешное шарканье его ботинок по линолеумному полу.

Жду, когда звуки стихнут, и нажимаю кнопку на секундомере: у нас есть минута и тридцать две секунды, чтобы дойти до лифта.

Я открываю дверь, выкатываю тело и вижу, что двое выходят из соседней двери. Мы обмениваемся взглядами и молча идем по коридору.

Каталка старая, разболтанная, и каждый скрип ее шарниров громким эхом отдается в широком коридоре. Они идут за мной след в след, почти наступая мне на пятки.

Я дохожу до дверей лифта и нажимаю на кнопку. Сердце у меня стучит, ладони взмокли. Я смотрю на часы: Дэвид должен появиться через шестьдесят пять секунд. Я стучу ногой по полу, прислушиваясь к тому, как лифт с дребезжанием ползет вверх.

Ну давай, давай, давай.

Снова смотрю на секундомер: осталось пятьдесят секунд. У меня начинает струиться пот под мышками, когда я слышу звук шагов Дэвида из-за поворота и его пронзительный свист, разносящийся по коридору.

Когда открываются двери, я забегаю внутрь, ставлю каталку на тормоз и тянусь к кнопке подвального этажа. Двое мужчин проскальзывают в закрывающиеся двери и встают рядом со мной. У нас оставалось всего двадцать пять секунд.

Лифт начинает ехать.

– Открой, – говорит кареглазый.

Я откидываю брезент и разворачиваю простыни на лице и груди Ахмеда. У него снова открылся рот.

Человек берет Ахмеда за челюсть, грубо крутит его лицо туда-сюда и говорит:

– Это он.

Другой берет Ахмеда за запястье и проверяет пульс. Он неправильно это делает, проверять надо на шее, но я точно не буду его поправлять. Он достает спрятанный под формой стетоскоп и слушает сердце, как будто большие металлические скобы посреди его груди не говорят сами за себя. В лифте тесно и душно, я чувствую их дыхание, запах их пота и запах дезинфектора, поднимающийся от тела.

Он выпрямляется с удовлетворенным кивком.

– Можешь закрывать, – говорит кареглазый.

Я снова заворачиваю тело, и, как только лифт приезжает в подвал, меня неожиданно обдает запахом крови. Двери со скрипом открываются.

Я снимаю тормоза и выкатываю каталку из лифта, с трудом управляясь с весом тела и расшатанными колесиками, которые выкручиваются в разных направлениях. Двое остаются в лифте.

– Мы сообщим о следующих шагах, – говорит кареглазый.

Я смотрю на них, пока не закрываются двери лифта.

24

Марго

Суббота, 6 апреля 2019 года, 13:25

Кажется, я только что видела, как доктор Джонс убила человека.

Я выхожу из кабинки туалета как в тумане и ловлю свое отражение в зеркале над раковиной. Лицо у меня бледное от ужаса, губы покраснели оттого, сколько раз я нервно проводила по ним языком. Прошло уже три четверти часа, а меня все еще трясет.

Доктор Джонс ужасно себя со мной вела во время операции, срываясь на меня при любой возможности. Теперь я понимаю почему. Я стояла ближе всего и видела все, что она делает. Она попросила меня отойти, чтобы я не увидела, как она делает роковой надрез. Она не знала, что я снова подошла на случай, если ей понадобится помощь, в тот момент, когда она это сделала.

Я помню, как лезвие полоснуло по аорте и как хлынула вслед за этим кровь.

Я должна кому-нибудь рассказать. Но, господи, кто мне поверит?

Доктор Джонс – хирург, который пользуется колоссальным уважением. Когда объявили, что она переводится в Рэдвуд, вся больница жужжала от восторга. Такое было только раз, когда кто-то из королевской семьи приезжал с визитом, то есть она в медицинских кругах что-то вроде селебрити. Чтобы сделать такое чудовищное заявление, мне нужны неоспоримые доказательства – но я единственный свидетель. Все остальные смотрели на часы и повернули головы, только когда начали выть аппараты.

Кому они скорее поверят? Уважаемому хирургу с огромным опытом или медсестре, которая ворует, чтобы свести концы с концами?

Я иду к раковине, чтобы вымыть руки. Они трясутся у меня почти так же сильно, как у доктора Джонс во время операции, а потом смотрю на свое отражение, чтобы проверить, не осталось ли на лице крови пациента.

Какое-то предчувствие говорило мне, что нельзя спускать с нее глаз. Доктор Джонс с самого начала операции вела себя странно, и я впервые усомнилась в твердости ее лезвия. Я не могу забыть, как дико тряслись у нее руки. Она нервничала, ошибалась, а когда она спросила про время, все посмотрели на часы. Все, кроме меня. И я увидела, как она взяла скальпель и провела им по аорте.

Это был не случайный взмах скальпелем.

Она не испугалась, как будто совершила ошибку.

Она нарочно заставила всех посмотреть на часы, вошла в аорту как можно глубже и рассекла ее вдоль.

Она намеренно убила его.

Я вытираю влажные ладони о шею, прислушиваясь к тревожному ритму своего сердца.

Я должна кому-то рассказать.

Снова бросаю взгляд в зеркало и сушу руки, прежде чем выйти из туалета. Может, Кэлвин и не любит меня, но я уверена, что он мне поверит, учитывая серьезность обвинения. Он должен мне поверить.

Коридор полон сотрудников и посетителей, которые следуют по разноцветным указателям в разные отделения больницы. Я иду вперед как в тумане и, проходя мимо раздевалок по дороге в кабинет Кэлвина, замедляю шаги: он стоит в дверном проеме и разговаривает с кем-то, кто находится в раздевалке.

– Кэлвин, – говорю я, приближаясь к нему. – Мне нужно с вами поговорить. Кое-что произошло.

Когда он поворачивается ко мне, его взгляд не смягчается, на лице не появляется улыбка. Он смотрит на меня как на вредное насекомое.

– Да, произошло, – он заглядывает в раздевалку. – Она здесь.

Вперед выступает