Стюарт Вудс - Полицейская сага
— Да, пожалуйста. Этот визит, Фокси, сугубо неофициальный. Прошу прощения за беспокойство.
— Меня беспокоит только одно: тут было совершено два убийства, и оба раза вы приезжали ко мне. Ну, мне прятать нечего. Хотите обыскать дом?
— Нет, нет, Фокси. Извините, что потревожил вас. И мне… мне заодно хотелось бы еще раз поблагодарить за песика. Дети в него прямо влюблены, да и мы тоже.
— Не стоит благодарности.
Уилл Генри отъезжал от дома с ощущением, что выглядел, как круглый дурак. Он вернулся в участок, написал Джиму Гулсби записку, где объяснил, каким образом и где он отыскал гильзу, положил записку и гильзу в конверт, наклеил марку и отправил с исходящей почтой. Больше ему ничего не оставалось делать. Дело находилось вне его юрисдикции, и оба убийства объединяло только одно: близость к дому Фокси, а это могло оказаться случайным совпадением. Теория виновности «хобо» в этом случае представлялась даже ближе к истине, чем в предыдущем. Уилл Генри отправился домой и твердо решил выбросить все это из головы. Он вспомнил, каким одержимым он стал из-за первого убийства и каковы были последствия. В эту ночь он спал прекрасно.
На следующее утро он, как обычно, пошел на работу, ознакомился с почтой и обнаружил, что настроение у него подавленное. Несколько минут он сидел, уставившись в стенку, уговаривая себя не заводиться и на этот раз, но затем решительно снял телефонную трубку.
— Эстелла, не сможете ли вы связаться с Уэйкроссом и узнать для меня названия и телефонные номера всех погребальных контор в городе, всех белых погребальных контор? — Он положил трубку и стал с нетерпением ждать ее звонка.
Контор оказалось четыре, а интересовавшая его оказалась второй.
— Погребальный салон Андервуда.
— Можно позвать к телефону мистера Андервуда?
— У аппарата.
— Мистер Андервуд, моя фамилия Ли. Я начальник полиции города Делано в графстве Меривезер. Не могли бы вы сказать мне, не занимаетесь ли вы похоронной церемонией Чарлза Коллинза?
— Чарлз Коллинз — это отец покойного. А покойного зовут Фрэнк Коллинз.
— Этот молодой человек был застрелен в графстве Тэлбот?
— Он похоронен нами час назад.
Сердце у Уилла Генри ушло в пятки. Он задумался.
— Мистер Андервуд, вы лично готовили тело к погребению?
— Да, я все делаю своими руками.
— Не могли бы вы сообщить мне, сэр, были ли на теле у покойного, кроме огнестрельной раны, какие-либо раны или следы насилия?
— Ну, видите ли, на ногах были порезы и ушибы, как если бы он бежал босой.
— Да, это соответствует истине. Когда тело обнаружили, то на покойном не было обуви. Но, может быть, вы видели что-то еще, скажем, синяки на теле, как если бы юношу били?
— Нет, ничего подобного.
Уилл Генри заерзал в кресле. Он даже не подозревал, в каком напряжении находился.
— Что ж, спасибо за помощь, мистер Андервуд. Я…
— Минутку, одну странную подробность я все же заметил.
— Что же это? — Он вновь напрягся.
— Понимаете, я обратил на это внимание только тогда, когда я обряжал тело. У него, понимаете ли, у него были шрамы на запястьях, точно их связывали. И кое-где стерта кожа.
— Мистер Андервуд, не смогли бы вы оказать мне одну услугу? Не сделали бы вы описание внешних повреждений тела, как вы их помните, особенно, внешний вид запястий, и направить его мне? — Он сообщил фамилию и адрес и повесил трубку.
Уилл Генри ощутил душевный подъем, но понимал, что все это ни к чему. Чем он, в сущности, располагал? Единственной ниточкой, реально связывающей обе смерти, и все, что ему удалось узнать, он обязан сообщить Джиму Гулсби, так же, как он направил ему гильзу, А ему оставалось лишь вновь открывшаяся рана. Он стукнул кулаком по столу, да так сильно, что тот чуть не разлетелся в щепки.
Глава 24
Уилл Генри позвонил по телефону шерифу Гулсби и рассказал ему о следах, обнаруженных на запястьях покойного юноши, и о том, что посылает ему гильзу. Как и опасался Уилл Генри, Гулсби с некоторым раздражением воспринял непрошеное вмешательство Уилла Генри в ход расследования, но одновременно шериф был рад заполучить хоть какие-то улики, правда, он без энтузиазма воспринял сообщение о допросе Фокси, тем более, тот сразу же позвонил ему. Уилл Генри униженно извинялся, объясняя, что единственный интерес его в этом деле — найти возможную связь с прежним убийством, однако, вынужден был признать, что подобная связь не обнаружена, по крайней мере, такая, которую уважающий себя сотрудник полиции сочтет за основание для принятия мер.
Он повесил трубку, испытывая беспредельное унижение и полнейшую подавленность, даже в большей степени, чем после первого убийства. Подавленность эта была результатом гнева, обращенного на себя самого, но к концу дня Уилл Генри нашел для этого гнева выход вовне, и объектом оказался Эмметт Спенс, сын Хосса.
Почти всю свою недолгую, шестнадцатилетнюю жизнь Эмметт Спенс играл роль возмутителя спокойствия. Еще ребенком он до смерти перепугал мать, зарыв две дюжины цыплят по горло в землю и пустив по ним газонокосилку; в другой раз он сумел таким образом перевести стрелку на сортировочной станции местной железной дороги, что, если бы это вовремя не обнаружили, в результате столкнулись бы два маневровых паровоза. Зато отца подобные происшествия наполняли какой-то извращенной гордостью, и он предпочитал думать, что подобные поступки мальчика свидетельствовали о его исключительном «мужестве». Местные жители, однако, считали, что у Эмметта «не все дома», и терпели его выходки лишь потому, что отец его был богатым человеком в их бедном графстве.
Уже после ужина Уиллу Генри позвонил Смитти, хозяин бакалейной лавки в Брэйтауне, и сообщил, что белый юноша бьет стекла в школе для цветных. Уилл Генри прибыл на место происшествия и обнаружил, что Эмметт Спенс стреляет по окнам школы из ружья двадцать второго калибра, а группа чернокожих взрослых, пришедших на заседание клуба, сбилась внутри, пытаясь укрыться от летящих осколков стекла.
Эмметт замер, завидев полицейскую машину; он перепугался до такой степени, что не мог даже бежать. Уилл Генри подошел к нему неспешным шагом, вырвал ружье из рук, разрядил его и разбил на мелкие кусочки о ближайший телефонный столб. Это дало выход гневу, но не до конца. После этого Уилл Генри одной рукой вынул ремень из брюк, а другой крепко схватил парня за запястья и во всем правилам стал спускать с него шкуру, подбадриваемый черными, пришедшими в себя и вышедшими на улицу, чтобы поглядеть, как их несовершеннолетний мучитель крутится и вертится, угощаемый широкой кожаной лентой и визжащий, точно перепуганный поросенок.
Уилл Генри извинился перед собравшимися, пообещал, что убытки будут взысканы, и швырнул визжащего Эмметта, точно куль, в машину. Он проехал три мили, отделявшие его от дома Спенсов, выволок Эмметта из машины и постучал с черного хода. Открыл Хосс Спенс лично.
Уилл Генри тяжело дышал от напряжения и гнева. Он кинул парня прямо в руки отца.
— Хосс, я поймал вашего мальчишку стреляющим из ружья по школе для цветных, где в это время было множество народу. Ружье я разломал на мелкие кусочки, а им занялся с помощью ремня. Его бы следовало засадить и выкинуть ключ от камеры, но вместо этого я его привез домой, к вам. И теперь, Хосс, я предупреждаю: если я его поймаю на чем бы то ни было, повторяю, на чем бы то ни было, то он окажется под арестом, и имейте в виду, ваш сын уже достаточно взрослый, чтобы оказаться в исправительном лагере графства. Я ясно выражаюсь?
— А ты заткнись! — заорал Хосс на парня, который продолжал громко хныкать. — Живо в хлев, и я займусь тобою сам!
— Папа! — истерично завопил парень. — Он порол меня на глазах у всех этих ниггеров!
Глаза у Хосса сузились.
— Он порол тебя на глазах у шайки ниггеров?
— Да, сэр!
— Марш в хлев, а то башку оторву! — заорал Хосс. Парень побежал. — Ты порол моего парня на глазах у ниггеров?
— Ты, черт возьми, совершенно прав, выпорол я его, как следует! И скажу тебе еще кое-что: если завтра до конца рабочего дня ты не явишься в городской совет с чековой книжкой и не оплатишь нанесенный ущерб, то я приеду сюда с постановлением и за жопу приволоку его в тюрьму! Понятно?
При свете лампочки на заднем крыльце лицо Хосса казалось пурпурным, но он взял себя в руки.
— Я приеду, — проговорил он, затем сделал четкий поворот «кругом» и направился к хлеву, на ходу снимая ремень.
Уилл Генри следил за ним, удивляясь собственному поведению. За всю свою взрослую жизнь он не мог припомнить случая, чтобы он на кого-то повысил голос. И когда он отъезжал от дома Спенса, до него донеслись дикие вопли, раздававшиеся в хлеву. Уилла Генри передернуло, весь гнев как рукой сняло.
