Сергей Устинов - Не верь, не бойся, не проси или «Машина смерти»
Вероятно, я показал отличную резвость, потому что газон с кустами кончился мгновенно, меня вынесло в открытое море нашего вдоль и поперек перекопанного двора, мои подошвы и ладони заскользили на размокшей после дождя глине, удержать равновесие мне уже не удалось, и я на полном ходу плюхнулся в лужу на дне канализационной траншеи. Там бы мне и лежать спокойненько, никуда не рыпаться. Но чертово любопытство, как всегда, пересилило.
Удивительная картинка открылась взору, когда я робко высунул голову над краем канавы. На подступах к моему безымянному подъезду шел натуральный бой. Лампочка под козырьком пала одной из первых жертв, но, насколько можно было судить по вспышкам от выстрелов, палили с трех точек: от кустов и со стороны ржавого бульдозера бухали одиночными, а из-за мусорных контейнеров у въезда во двор поливали очередями. Кто против кого, я не знал и даже в эти мгновенья не задумывался, но, как тот классический заяц во время маневров Киевского военного округа, был уверен, что вся эта безумная деятельность направлена исключительно против меня.
Баталия прекратилась так же неожиданно, как началась. Где-то за домом взревел двигатель, завизжали на крутом развороте покрышки, а после наступила тишина. Прошла целая вечность, прежде чем мне показалось, что можно перевести дыхание. Потом миновала еще одна и, наверное, половина третьей вечности до того, как я выкарабкался из своего окопа и замер на бруствере, готовый в любое мгновенье скатиться обратно. В ватной тишине теперь только мое собственное сердце колотилось короткими прерывистыми очередями. Переходить в решительное контрнаступление не было ни малейшего желания. Присев на корточки, я попытался рассмотреть что-нибудь в темноте, однако в неверном свете горящих над головой окон, далеких и холодных, как звезды, ни черта, кроме смутных силуэтов привычных атрибутов нашего двора, не высмотрел. Воображение, однако, работало продуктивнее зрения. Что, если раненный в плечо озверевший мужик все еще валяется у подъезда? Похоже, ему удалось отыскать свой пистолет, и это он палил из кустов. Что, если кто-то до сих пор прячется возле бульдозера или за мусорными баками?
Короче, мне недолго пришлось уговаривать себя, что к дому сейчас идти нельзя, и я, поднявшись на не слишком твердых ногах, решительно заковылял в противоположном направлении. Нужно только перебраться на ту сторону двора, пройти вдоль длинной кирпичной девятиэтажки, и, миновав арку с чугунными воротами, я окажусь на троллейбусном круге, рядом с входом в метро, где светло, полно народу и всегда стоит наготове патрульная милицейская машина.
Все шло по плану. Спустя две или три минуты мне сквозь ажурные ворота уже были видны фонари на площади, ярко освещенные палатки, толпы людей перед ними. До них оставалось не больше полусотни шагов — я чувствовал себя почти в безопасности.
Почти... Помню, что в арку я все-таки вошел. А дальше не помню ни черта: ни зашедшего мне за спину человека, ни чудовищного удара, ни как меня тащили волоком, ни как швыряли кулем. О том, что все это, видимо, имело место, я узнал позже и из косвенных, так сказать, данных — когда очнулся лицом вниз, придавленный тремя парами ног к тряскому полу едущей куда-то машины. У меня дико болел затылок, и, исхитрившись дотянуться до него пальцами правой руки, я обнаружил за ухом желвак размером с хорошую сливу. Не буду врать, будто у меня в голове было полным-полно разных полезных соображений — там плавали сплошные муть и туман, а если сквозь редкие разрывы в них и пробивалась скорченная от страха и боли мыслишка, назвать ее не только продуктивной, но даже просто отчетливой было никак нельзя. Только много позже мне удалось ее сформулировать: человеку с моей профессией следует крепко зарубить себе на носу, что как нельзя быть «почти беременной», так невозможно оказаться «почти в безопасности».
Вероятно, несколько раз я терял сознание — ничем иначе нельзя объяснить, что мне показалось, будто мы приехали очень быстро. Машина остановилась. Без особых церемоний по мне прошлись в последний раз три пары тяжелых ботинок, после чего мое отнюдь не бесчувственное тело вытащили наружу, проволокли пятками по гравию и прислонили к холодной и шершавой кирпичной стене. Я сейчас же съехал по ней вниз — ноги плохо держали меня. Ничего вокруг себя я разглядеть не мог: автомобиль развернули фарами ко мне и включили дальний свет. Я попытался закрыться от него ладонями, но это оказалось слабой защитой, он все равно проникал в мой мозг, как острый нож в воспаленную рану.
Правда, заслоняясь от света, я сумел разглядеть хотя бы силуэты своих мучителей. Они стояли на самом краю светового барьера. Их было четверо или пятеро. Один из них шагнул вперед и, коротко размахнувшись, со страшной силой ударил меня по рукам дулом пистолета. Брызнула кровь. Боль была такая, что мне показалось, будто он перебил мне все сухожилия. Но страх был сильнее, страх не дал оторвать от лица ладони, закрывающие глаза. Тогда он снова замахнулся, и я весь сжался от ужаса, потому что по замаху мне стало ясно, что этот удар будет еще сильнее. Но его не последовало.
— Отвали от него, Каток, — приказал чей-то уверенный баритон, и от меня действительно тут же отвалили. Правда, сказав с обидой:
— Так я ж не с дурными намерениями, только грабки ему перешибить. Он-то мне, сука рваная, вон как руку изувечил!
Я узнал голос обладателя кирпичной морды, которого давеча столь недальновидно прищемил дверью, и, хотя казалось, что дальше уже некуда, испугался еще больше.
— Успеешь, — пообещал баритон, и на этот раз мне от его уверенности легче не стало. — Посмотрите-ка лучше, что у него в карманах.
Надо мной нагнулись сразу двое, проворно и ловко обшарили меня и все, что нашли, передали своему боссу. Не было похоже, чтобы он изучал мое имущество чересчур внимательно: вскоре и бумажник и ключи полетели на землю. После чего хозяин баритона вошел в освещенное пространство и склонился надо мной. В руках он держал мое редакционное удостоверение. Свет бил из-за его спины, и невозможно было разглядеть выражение лица, но тон был миролюбивый.
— Хочу тебя кое о чем спросить. Ты зачем это приходил к Ступе, а?
Я молчал. Если эти бандюки прикончили своего подельника Ступу, то рассказывать им, что я пытаюсь раскрутить эту историю, значит просто подписать себе смертный приговор. А никакие другие правдоподобные объяснения сейчас не приходили в мою ушибленную голову. Так при общем молчании прошло секунд десять.
— Рикошет, дай я его загашу! — с неудовлетворенной яростью попросил наконец кирпичный Каток. — Говорил ведь, не будет от него толку!
— Перетопчешься, — не оборачиваясь, пренебрежительно бросил Рикошет, — твои грубые методы всему городу известны. А человек, как животное, на ласку откликается...
При этих словах он склонился ко мне еще ниже, и, видимо, чтобы продемонстрировать, на какую именно ласку откликается обычно человек, так врезал мне по уху, что в черепной коробке зазвенело, будто враз лопнули струны целого ансамбля бандуристов. После чего все тем же спокойным тоном поинтересовался:
— Ну тогда, может, скажешь хотя бы, кто тебя сегодня заказал? Кстати, учти заодно, что, если б я в последний момент не двинул тебе по сопатке, ты бы уже сейчас был с биркой на ноге. Так как, поделишься со мной, а?
Я не отношу свои мозги к числу продуктов, которые перед употреблением надо взбалтывать. Поэтому, наверное, мои мыслительные процессы были сейчас не в лучшей форме. Но тут и до меня дошло. Если Рикошет не только не хотел меня убить, а, наоборот, спас от неминуемой гибели, то, вполне вероятно, он не убивал и Ступу. Я открыл рот, чтобы ответить согласием поделиться, но тут кольнуло за грудиной от очередной неясности:
— А как вы у моего дома оказались?
— Оказия вышла, — скаламбурил Рикошет, единственным во всей компании отметив шутку смешком, коротким, как плевок. И пояснил, не скрывая на этот раз раздражения: — Говорят же козлу: искали тебя, чтобы выяснить, зачем ты ходил к Ступе! А вместо этого влетели в крутую разборку. Ну?
Я медлил с ответом.
— Ты что, язык в жопу засунул?! — снова начал яриться Каток. — Рикошет, скажи слово, мы ему сделаем комментарии для прессы!
Тут я, наконец, сообразил, что, пока не поздно, надо кончать ломаться, и стал рассказывать. Но очень скоро, к ужасу своему, увидел, что мне попались на редкость неблагодарные слушатели. Рикошет не мог скрыть разочарования: как, и это все?! У меня на руках нет ничего — ни заказчиков, ни исполнителей, короче, ни единого козыря. Одни догадки да предположения. Все то, чего мне с избытком хватало, чтобы поставить в газете «общественно значимый вопрос», а заодно, разумеется, пощекотать нервы охочим до чернухи обывателям. И чего, видимо, было совершенно недостаточно моей нынешней прагматично настроенной аудитории.
