Стюарт Вудс - Фантомы
Она медленно подошла к нему и вгляделась. Он здорово изменился. Она вспомнила фотографии высокого, изящного мужчины лет шестидесяти, с черными волосами, выступающими треугольником на лбу, густыми бровями и орлиным носом, придающим его внешности нечто ястребиное. Сейчас он выглядел лет на десять старше. Он потерял не меньше тридцати фунтов веса, волосы совершенно поседели и настолько поредели, что исчез треугольник на лбу, а брови были выщипаны. Нос был сломан — хорошо бы безболезненно, подумала она — и не восстановлен пластически. Теперь он был плоский, широкий и кривой. Даже мать генерал-майора Георгия Абрамовича Малахова, встретив на улице, не узнала бы его.
Она присела на койку напротив него.
— Добрый день, генерал Малахов.
— Пожалуйста, не называйте меня так, — сказал он. — Ведь я теперь... что угодно, только не генерал.
В голосе его не было сожаления.
— Хорошо, — сказала она. — Моя фамилия Киркленд. Я пришла задать вам несколько вопросов об одном человеке, которого вы знали в Советском Союзе.
— А христианское имя у вас есть, мисс Киркленд? — спокойно спросил он. — Позвольте, я буду вас им называть?
Вообще-то слова такого рода мужчина обычно обращает к женщине на какой-нибудь вечеринке, и это несколько выбило ее из колеи, пока она не сообразила, что уже давно рядом с ним не было женщин. Она скрестила ноги, наклонилась вперед, подпирая лицо руками, и улыбнулась.
— Мне будет приятно, если вы будете называть меня Бруки, — сказала она, полагая, что ее более старый коллега в этой комнате и в данной ситуации вряд ли нуждается в ее настоящем имени.
— Хорошо. Хорошее имя. Бруки. Это имя, как и его обладательницу, окружает прохладное ясное сияние.
Она засмеялась.
— Попытаюсь соответствовать этому.
Она подивилась его четкому американскому выговору. Он произносил Р очень твердо, как многие русские, говоря по-английски, и получилось нечто среднезападное, как, вероятно, говорят в Иллинойсе или Огайо. Хотя фразы он строил не совсем по-американски, скорее, по-европейски.
— Итак, Бруки. О ком же вы хотите меня расспросить?
— О Викторе Майорове.
Брови у него поднялись.
— Ага! Значит, вас заинтересовал Виктор Сергеевич?
Она пожала плечами.
— И он, между прочим. Не помните, когда вы впервые встретились с Майоровым?
Малахов улыбнулся.
— Конечно, помню. Как вчера. Было это в 1959 году, в кабинете Юрия Андропова. В то время он был секретарем Центрального Комитета. Андропов, конечно, а не Майоров. Виктор же Сергеевич был... — Он помедлил, глядя задумчиво. — Я знал его родителей. Не хотите узнать о его происхождении? Это довольно интересно.
Хочет ли она? О Господи, еще бы.
— Да, пожалуйста, — сказала она.
— Хорошо, тогда вернемся ко временам революции. Сергей Иванович Майоров происходил из семьи видных, хоть и не аристократов, петербургских купцов. Во время штурма Зимнего он был капитаном гвардейской кавалерии, он выбрал сторону революции, удостоившись личного внимания Ленина. Он был красив и обаятелен, хорошо образован, и Ленина, видимо, забавлял этот контраст между ним и некоторыми из крестьян, окружавших его в то время. Ленин называл его любимым царистом.
Малахов достал из кармана рубашки маленькую пачку сигар и закурил одну, в то время как Рул старалась сдерживать нетерпение. Это был потрясающий материал, она слушала с наслаждением.
— Он оставался с Лениным до тех пор, пока этот великий человек весной 1922 года не перенес первый сильный удар. После этого Ленин уже меньше нуждался в нем, и он был приближен к Дзержинскому, тогдашнему главе ЧК, нашей первой тайной полиции. Но об этом вы, должно быть, все знаете, ведь вы наверно кремленолог?
— Пожалуйста, продолжайте, — сказала она, игнорируя его любопытство.
— Сергей Иванович процветал под Дзержинским, а позднее и под Берией. Где-то году в 1930 он познакомился с молодой женщиной, вернее, девушкой по имени Наталья Фирсова, родившейся в Англии, где ее родители, русские эмигранты, скрывались от царизма. Сталин приглашал эмигрантов с техническими дарованиями возвращаться на родину строить новое отечество, а ее отец был инженером. Девушка в Лондоне училась на танцовщицу, так что после пробы ее уже пригласили в Большой театр, в балетную труппу. Майорову к этому времени едва перевалило за тридцать, а ей исполнилось, я полагаю, восемнадцать или девятнадцать лет, но это была хорошая пара. Они поженились, и она продолжила свою карьеру, став ведущей балериной Большого, пока в тысяча девятьсот тридцать шестом или тридцать седьмом не забеременела. И тут дела для Сергея Ивановича повернулись не лучшим образом.
— Сталинские чистки?
Малахов кивнул.
— Я забыл, какой за ним числился проступок, но это и не имело значения. Мужчин казнили ежедневно почти без предлога. Хотя ходил любопытный слух, что Сталин лично расстрелял Сергея. Я часто думал, правда ли это.
— И что же случилось с Натальей и ребенком?
— Ребенка еще не было, — сказал Малахов. — У Сергея Ивановича было много могущественных друзей, и у некоторых из них, очевидно, хватило мужества помочь ей. Я не знаю точно, как это было сделано, но ей удалось перебраться в Ленинград, а там ее кто-то устроил на работу — обучать юных танцовщиц балета Кировского театра. Когда же ребенок родился, она дала ему свою фамилию, Фирсов, и назвала его Рой, в честь своего отца. Поскольку было важно, чтобы не знали, кто он, то его считали незаконнорожденным, что, как я полагаю, очень тяжело для мальчика в пуританском коммунистическом обществе. Хотя, я думаю, он всегда знал, кто его отец.
— И это мешало его успехам в такой системе? — спросила она.
— Похоже, нет, — отозвался Малахов. — Я думаю, что старые друзья отца не оставляли его без внимания. Он поступил в Московский университет, где преуспел в языках и партийной деятельности. И он действительно был в университете секретарем комсомольской организации, это Коммунистический Союз Молодежи, и там он познакомился с Андроповым Юрий приехал в университет выступить перед комсомольцами, так Виктор Сергеевич с ним и познакомился. Молодой человек произвел впечатление на Андропова, и тот поинтересовался им. Юрий всегда все и всех изучал тщательно. И еще когда юный Майоров был в университете, Андропов уже предложил ему партийную работу.
— Чем заниматься?
— Обучать Андропова английскому языку, — ответил Малахов. — У Юрия Андропова был самый разносторонний ум из всех известных мне людей. В отличие от многих своих сверстников он не получил широкого образования, и, я думаю, что он в этом отношении испытывал некий комплекс неполноценности. Он хотел читать все, знать обо всем, но больше всего он хотел читать по-английски без переводчика. Майоров же, обученный английскому матерью, в совершенстве владел языком и был для Юрия идеальным репетитором. Насколько я знал Андропова в то время, он три утра в неделю освобождал для занятий английским, и хотя произношение у него было не очень хорошим, читал он на языке свободно, без затруднений и без помощи переводчика. Это было одно из величайших его личных достижений, и поэтому, я думаю, он всегда оставался благодарен Майорову.
— Так именно поэтому в 1959 году вы встретились с Майоровым в кабинете Андропова.
Малахов кивнул.
— В здании Центрального Комитета. Виктор Сергеевич тогда, насколько я помню, заканчивал университет и проявлял интерес к работе в КГБ. Андропов пригласил меня на обед познакомиться с этим молодым человеком, и тот, признаться, произвел на меня впечатление. Одного его искусства владения языками было достаточно, чтобы взять его новобранцем — ведь помимо английского, он говорил по-французски, немецки и шведски бегло, и он продолжал изучать другие скандинавские языки так же успешно — было ясно, что это неординарный ум, и казался он старше своих лет, очень серьезный молодой человек. Я сразу же определил его в Первое Главное управление, под свое начало. Он блестяще подходил для зарубежной разведки, просто идеально.
— Так вы его завербовали в этот же день?
Малахов улыбнулся.
— Я думаю, это он меня завербовал, он и Юрий. Сразу же, как он закончил учебу, в течение недели мы направили его в школу зарубежной службы КГБ.
— Следили ли вы за его обучением?
— Нет, вскоре после этого меня направили за границу, но приезжая домой, я всегда слышал в Московском центре разговоры о его успехах. И ото всех я слышал, что он просто ослепителен. Знание языков позволило намного сократить срок обучения, поскольку большая часть времени как раз и уходит на языковое усовершенствование абитуриента, и уже через два года он получил назначение в Стокгольм. И больше я не имел с ним прямых контактов вплоть до 1978 года, когда его назначили главой Первого Главного управления. У нас были долгие многочисленные беседы, иногда с глазу на глаз, и именно он выбрал меня для представительства в ООН.
