Вольфганг Хольбайн - Кровь тамплиеров
Заносчивое поведение дядюшки – юноша понимал это – было только способом скрыть позорное поражение, которое ему готовился нанести Давид.
На двух плоских крышах «Левины» действительно стояли два вертолета с включенными двигателями – современные боевые машины, какие Давид видел до этого только в теленовостях или кино.
Почти два десятка одетых в черное и до зубов вооруженных мужчин разделились на две группы и с нетерпением готовились к взлету. Первая группа состояла исключительно из наемников, которые были заняты тем, что проверяли автоматы с лазерным управлением, набивали ранцы оружием более мелкого калибра и заполняли карманы и пояса боеприпасами. Другая группа, окружившая Ареса, состояла из рыцарей: Тироса, Пагана, Камаля и не слишком приметного, но тем не менее необыкновенно ловкого Симона. За исключением левши Пагана, который носил меч справа, мечи остальных, готовые к бою, висели спрятанные за спинами, как и меч Давида, который внутренне похвалил себя за то, что среди путаницы поясов и ремней ему все же попалась на глаза соответствующая подвеска для меча.
Пораженный видом этой маленькой, но все же производящей впечатление армии, собравшейся в течение такого короткого времени на посадочных площадках, Давид обнаружил свою мать лишь со второго взгляда. Она беседовала в стороне от лихорадочной сутолоки и оглушающего шума включенных двигателей с арабом. Лукреция гордо улыбнулась, когда к ней подошел Давид. Ее взгляд сказал: «Ты настоящий мужчина. Ты воин. Ты сын, которого я всегда желала».
Давид и сам гордился собой. Он чувствовал себя таким эффектным в своей великолепной форме, что на мгновение почти забыл о своей горькой потере и ненависти к тамплиерам. Но когда он подошел к матери и встал перед нею, он убежденно обещал ей твердым как сталь голосом:
– Я принесу тебе его голову, мать!
Он в первый раз так говорил с Лукрецией. В ответ он ожидал увидеть дрожащие от умиления губы и наполненные слезами глаза, но в этот раз Лукреция разочаровала его – она лишь кивнула.
– Принеси мне его меч, Давид, – попросила она с таким пронзительным взглядом, что, казалось, ее глаза прожигают его душу насквозь. – Я не хочу, чтобы люди умирали понапрасну. Если мы найдем Гроб Господень, окажется, что их смерть, по крайней мере, имела значение.
Давид сильно сжал губы, так, чтобы больно прикусить себе язык. Лукреция права, она думает обо всех людях, ее устами словно говорят ангелы. Он хотел сказать нечто чрезвычайно героическое, но здесь речь идет не о чести, не о жажде мести или расплате, но о гораздо большем. Речь идет о Святом Граале, который способен определять судьбу человечества.
Он кивнул, глубоко взволнованный, и обнял Лукрецию. Он ее не разочарует. В мечтах Давида меч фон Метца уже лежал в его руке, а голова Великого магистра – мелкий, исключительно личный трофей – болталась на его поясе.
– Я рад, что ты меня нашла, – сказал он искренне.
Лукреция одарила его полной надежд и одновременно гордой улыбкой. Затем она отвернулась от Давида и поднялась в вертолет к нетерпеливо ожидавшему ее Аресу и другим рыцарям.
Они достигли цели с наступлением сумерек. Единственной причиной, по которой Давид почти сразу потерял ориентацию, было то, что он с самого начала не имел ни малейшего представления, где находится. До этого он не прилагал никаких усилий, чтобы узнать, к какому городу принадлежит находящийся на отшибе участок земли, на котором стоит «Левина», ставшая – кто бы мог подумать! – его домом. Он не интересовался, где они находятся, потому что его голова чуть не лопалась от более существенных вопросов. Например, как это – убить человека?
Никогда раньше никто бы не поверил, что он, Давид, сдержанный, приличный школьник, воспитанный под крылышком монаха в духе прилежания и абсолютной скромности, в жизни которого менее двух недель тому назад все вращалось исключительно вокруг склонений, парабол и строения клеточного ядра, поставит перед собой такой вопрос. Не говоря уже о его уверенности вскоре узнать на него ответ. Нет, он не думает, что это будет так трудно. Напротив, он чувствует, хотя и стыдится своего чувства, некое предвкушение радости после исполнения своей миссии. А что касается прежнего Давида, который время от времени осторожно кивал ему из прошлой жизни за монастырскими стенами, то тот был крайне напуган – настолько, что сразу же отдергивал приветствующую его руку, как будто обжег себе пальцы, – напуган тем, что его совесть обещала ему, что он будет спать по ночам спокойно, даже если в этот день убьет человека.
Давид не сожалел, что его прежнее «я» резко от него отвернулось и, казалось, готовится окончательно с ним распроститься. Кто он был? Наивный простофиля, далекий от реального мира чистюля и неженка, чей горизонт на вершине его «я» простирался между грамматическими правилами и классным журналом. Его мир был мал, прост и обозрим. Теперь с этим окончательно покончено. Теперь он мужчина, и мир нуждается в его помощи.
Помимо всего прочего, три души по крайней мере жаждали кровавого отмщения, а Роберт фон Метц, в свою очередь, посягал на его, Давида, жизнь. Этот тамплиер, видимо, не успокоится, пока не вырвет сердце из груди юноши, но и самому Давиду уже давно не все равно, живет или нет фон Метц на свете. Давид впервые изведал боль невозвратимой утраты любимого человека. Ему будет трудно жить без Стеллы, но он с этим справится – ради Лукреции. Он выполнит свою задачу и вернется к матери. После стольких лет горя, боязни и отчаянной надежды она это заслужила. Она заслужила его, и она заслужила жизнь без вечного страха перед этим бешеным псом – магистром тамплиеров.
Глядя мимо Шарифа в наступающую ночь, Давид невольно коснулся деревянного креста, висевшего на четках под комбинезоном. Арес отодвинул дверь, из чего Давид заключил, что они скоро будут на месте. Его волосы растрепались, глаза слезились от ветра, но даже при лучшей видимости, даже с места, защищенного от ветра, вокруг не было видно абсолютно ничего, за что мог бы зацепиться взгляд и на чем он мог бы сконцентрироваться. Не ниже чем в ста метрах под ними тянулся лес, и далее – все тот же нескончаемый лес.
Арес сидел, широко раскинувшись слева от Давида, на прикрепленной к полу жесткой скамейке и впитывал в себя глубоко, до самых легких, свежий воздух, несущийся навстречу; напротив на такой же скамье теснились Симон, Камаль и Паган.
– А-а-х-х-х… – страстно вздохнул «мастер меча», словно смакуя аромат каких-то особенно благородных духов. – Великолепная ночь для смерти. – Он сделал минутную паузу, удостоверившись, что все, кроме Шарифа, отреагировали на его высказывание недоуменными взглядами, и добавил с широкой ухмылкой: – Для тамплиеров!
Камаля и Пагана это слегка позабавило, и они улыбнулись, в то. время как Симон из вежливости лишь слегка скривил рот.
Лицо Давида осталось каменным, как и лицо араба. Возвышенное чувство, которое он испытывал, когда взбирался в вертолет, давно и бесследно улетучилось. Остались целенаправленность, ненависть и твердость. Эта ночь не для глупых шуток.
Его взгляд вновь скользнул мимо Шарифа в сгущающиеся сумерки. Теперь там появилось нечто, что притягивало его слезящиеся от прохладного ветра глаза: из середины озера, мрачная, как грозовое облако, торчала мощная скала, которую расцвечивали последние лучи заходящего солнца, и на этой скале гордо высилась исполненная величия, невольно внушающая почтение к себе, несмотря на примитивность и грубость, крепость тамплиеров.
Давид мог бы поклясться, что мочки его ушей не обладают мускулатурой. Тем не менее при виде старинного строения он ощутил в них незнакомое доселе напряжение.
– Мы на месте, – объявил в Арес и нагнулся, чтобы достать что-то, что он в самом начале положил под скамью. – Все готовы?
Камаль, Паган и Симон кивнули. Шариф, вероятно, не реагировал потому, что его готовность всегда разумелась сама собой. Давид от непонятного напряжения в мочках ушей временно не мог повернуть шею, но через несколько секунд он это преодолел и с небольшим опозданием, зато с повышенным чувством самодисциплины тоже заставил себя кивнуть.
«Проклятье! – неслышно бранил он себя. – К чему это приведет?» Они еще не были в крепости, но, казалось, давление, которому он сам себя подверг, уже стало непереносимым.
«Ты почти победил «мастера меча», – неслышно для остальных успокаивал он себя. – Тебе нечего бояться. Ты – лучший…» Это действовало. Его мускулы расслабились, и сердце стало биться гораздо спокойнее.
Арес нащупал тяжелое оружие под скамьей, но не вытащил его. Он встал, чтобы открыть защелку на шикарном перстне с печаткой, который носил на среднем пальце, поднес руку к лицу и втянул в узкие ноздри некий порошок, находившийся внутри. Давид решил не интересоваться, что это за вещество, а «мастеру меча» при случае сказать, что самым важным жизненным органом является мозг. Когда-нибудь потом, когда все кончится. Когда он положит к ногам матери на бархатной подушечке меч и голову тамплиера…
