12 тайн (СИ) - Голд Роберт
– Я Мадлен давно знаю. Она была завсегдатаем еще моего первого ресторана, в Ричмонде, в другой жизни. Она умеет уговаривать. Не поддавайся: не делай того, чего не хочешь. Мой тебе совет: иди, как шел, своим путем и смотри в будущее. Взгляд в прошлое не сулит ничего хорошего.
Глава 3
Проснувшись, я вижу, что сквозь шторы пробивается свет, но понятия не имею, который час. Я протягиваю руку к столику возле кровати, чтобы нашарить телефон, и опрокидываю стакан – вода выливается на пол. Я боюсь, что комната завертится, если я подниму голову, и потому просто медленно поворачиваю ее и осматриваюсь по сторонам. Во рту – явственный привкус вчерашнего спиртного.
Десять лет назад я лежал в этой же самой кровати, когда моя мама в третий и последний раз крикнула, чтобы я вставал. Я учился тогда на втором курсе Манчестерского университета и приехал домой, в Лондон, на пасхальные каникулы. Я подрабатывал на спортивном сайте, занимаясь фактчекингом, и всего за неделю усвоил, что спортивные журналисты начинают работать не раньше полудня, заканчивают поздно, а на досуге смотрят футбол по «Скай» в пабе. Я охотно приспособился к такому режиму и в то утро, мучаясь в постели от похмелья, вовсе не горел желанием присоединяться к маме, ехавшей в такую рань на работу.
Сейчас, лежа с закрытыми глазами, я снова и снова мысленно слышу ее голос. Она недовольна, ее все больше раздражает моя апатия. Уже выходя из дома, она в последний раз взывает ко мне.
– Бен, кончай валяться! Ты тратишь время попусту – вставай сейчас же! – кричит она, и я слышу, как она хватает сумку, прежде чем захлопнуть входную дверь.
Это были ее последние слова, обращенные ко мне.
В то утро мама вышла из дома, когда еще не было восьми. Она пересекла Хадли-Коммон[2] и пошла по краю рощи, тянувшейся вдоль железной дороги. Так она ходила каждое утро, и путь до станции «Сент-Марнем» занимал у нее меньше десяти минут. Обычно она проходила на дальний конец платформы, где останавливался последний вагон: тогда все двадцать минут до центра Лондона она могла с гарантией провести сидя. Впрочем, что она делала тем утром, я знаю только со слов полиции.
Я приготовил себе завтрак – и еще сэндвич, чтобы взять на работу. Стоя у окна с чашкой кофе в руке, я строил планы на день и рассеянно наблюдал за пожилым соседом мистером Кранфилдом, копошившимся в своем саду. И тут подъехала полицейская машина.
Из машины вышли двое полицейских и пошли по дорожке к дому. У меня тут же засосало под ложечкой. В детстве я видел слишком много полицейских, подъезжавших к дому, и знакомый ужас, сопровождавший их визиты, нахлынул снова. Сколько раз после смерти Ника я, завидев полицейских, убегал и, притаившись на верхней площадке лестницы, жадно слушал то, что они говорили маме! Я вдруг снова ощутил себя ребенком. Только вот теперь бежать, чтобы спрятаться, было некуда, как бы мне этого ни хотелось.
Когда в дверь позвонили, я замер, стоя у окна и глядя, как мистер Кранфилд прислоняет вилы к стене. Потом он обошел вокруг дома и сел на крыльцо, чтобы снять резиновые сапоги. Аккуратно отставил их в сторону, поднялся и скрылся в доме.
Только второй звонок заставил меня сдвинуться с места. Я медленно вышел в прихожую и помешкал, прежде чем открывать дверь, до последнего цепляясь за ту устоявшуюся жизнь, которая, как я чувствовал, исчезала навсегда.
Звонок прозвенел в третий раз, и я наконец открыл дверь.
На улице бушевал ветер, и двое полицейских на крыльце невольно жались друг к другу. Не дожидаясь, пока они заговорят, я повернулся и двинулся обратно в кухню. Они вошли у меня за спиной, и я слышал, как они закрыли дверь. Мужчина-полицейский спросил, я ли мистер Бенджамин Харпер. Я покорно откликнулся:
– Да.
Они и так прекрасно знали, кто я.
На кухне я сел за наш старый деревенский стол. Он был огромным и заполнял собой почти все помещение. После смерти Ника он казался слишком большим для нас с мамой, но с годами мы привыкли им пользоваться. Теперь, когда я сидел за ним один, его бескрайность подавляла.
Стоя в дверном проеме, женщина-полицейский попросила подтвердить, что я сын Клэр Харпер. Есть ли дома кто-то еще, спросила она. Я покачал головой. Я смотрел, как ее напарник неуверенно прошел по кухне и оперся на тот край стола, где стояла не мытая после завтрака посуда. Я забыл убрать масло в холодильник. Было видно, как оно блестит, начиная таять. Из банки с мармайтом[3] торчал нож. Маму бы все это взбесило.
Женщина выдвинула стул и повернулась ко мне. Я поднял голову и впервые посмотрел на нее. В ее глазах я увидел сострадание – чувство, которое со временем стало вызывать у меня отторжение.
Она снова спросила, является ли Клэр Харпер моей матерью, и я подтвердил это. Работает ли она в офисе на Уэлбек-стрит? Помню, что я тогда нервно засмеялся, и она легонько коснулась меня. Я отвернулся и перехватил взгляд полицейского, который он тут же отвел. Он посмотрел в сад, где под весенним солнцем уже вымахала высокая трава. Всю прошлую неделю мама просила меня покосить лужайку. А я говорил, чтоб она меня не пилила.
Женщина спросила, села ли мама на поезд на станции «Сент-Марнем». Я принялся рассказывать, что она садится на поезд в одном и том же месте каждое утро, что она – человек привычки, живет по распорядку, выходит из дома в одно и то же время и в любую погоду – хоть в дождь, хоть в снег – идет через парк. Женщина пыталась меня прервать, но я не останавливался. Она работает менеджером проектов в дизайнерской фирме, всегда берет с собой обед из дома, в двенадцать тридцать делает часовой перерыв, утром, придя на работу, варит себе кофе, сейчас она как раз должна быть в офисе, там они и могут ее найти. Сотрудница полиции сжала мою руку и назвала по имени.
– Бен, женщина шагнула на пути перед поездом, идущим к вокзалу Ватерлоо.
Я кивнул, резко замолчав.
– Мы полагаем, что это была твоя мама.
Я взглянул на ее напарника, который теперь смотрел на меня, медленно кивая, и поймал себя на том, что тоже начал кивать. Я услышал, как на стене позади нас тикают часы. Этот звук внезапно стал оглушительным.
– Сочувствую, Бен. Но, по крайней мере, она умерла мгновенно, – сказала женщина.
Мы посидели молча. Потом она сказала:
– Я знаю, что тебе трудно сразу это принять, и потому лучше позвать кого-то из родственников.
Я промолчал.
– Или близкого друга, – быстро добавила она, взглянув на коллегу.
Она ждала моего ответа, однако мне было нечего ей сказать. Я хотел, чтобы они ушли. Им требовались какие-то формальности, но я их не слушал. Тело нужно было опознать, но я не понимал, что сделать это предстоит мне. Мне было двадцать лет.
– Давай мы позвоним кому-нибудь из твоих? – повторила она. – Уверена, что тебе сейчас лучше не быть одному.
Почему-то я не вспомнил ни о ком, кроме мистера Кранфилда с его вилами.
– Бен?
Я с усилием сосредоточился на разговоре с ней и соврал. Сказал, что позвоню отцу. А я ведь даже номера его не знал.
Полицейский подошел, положил руку мне на плечо и спросил, как я себя чувствую. Я сказал, что справлюсь. Я хотел, чтобы они ушли. Уверен, что и он хотел того же.
Я встал и медленно направился в прихожую. Они пошли за мной; женщина все просила подтвердить, что я позвоню отцу.
Я снова пообещал. Я просто хотел, чтобы они ушли.
Будем на связи, сказали они.
Я кивнул и поблагодарил их. Сам не знаю, за что.
Когда они, выходя, открыли дверь, в дом ворвался ветер. На улице лило как из ведра, и полицейские сразу бросились к машине; женщина судорожно придерживала свою шляпу. Закрыв дверь, я одиноко стоял в пустой прихожей.
Глава 4
Дэни Каш вышла из спальни, включила свет и через небольшую лестничную площадку направилась к гостевой спальне своего дома в Хадли. Как же нравился ей этот дом, когда она впервые вошла в него! Нравились его свежеокрашенные стены, уютный запах мягких новых ковров и аккуратно расставленная мебель, позволявшая разместить все, что нужно. Это был идеальный дом – именно о таком она всегда мечтала. Неважно, что до Темзы, с ее предполагаемым викторианским очарованием прибрежных владений Хадли, целая миля. Это ее собственный дом. Она уверила себя, что будет здесь невероятно счастлива.
