Последний день лета - Андрей Михайлович Подшибякин
— Чупров! Как ты ведешь себя на уроке?!
Питон, ожидавший именно такой реакции, как по сигналу заскулил плаксивым голосом:
— А я ничего, Ольга Васильевна!.. Это всё Степа, он меня обижает матными словами! Скажите ему!..
— Оба замолчали! Тишина в классе!.. На чем я остановилась? Ах да: античные географы считали Танаис границей между Европой и Азией. В 237 году до нашей эры город был полностью уничтожен, но…
Прозвенел звонок. Восьмой «А» вскочил и засуетился, не обращая внимания на традиционные причитания Ольги Васильевны о том, что звонок звенит для учителя; все прекрасно знали, что для какого-нибудь другого учителя он, может быть, и звенит, но для этого конкретного — точно нет. В дверях Пух запнулся и покосился на Новенького — тот по-прежнему неподвижно сидел за партой, глядя в пустоту. Аркаше вдруг захотелось кивнуть или помахать странному мальчику рукой; привлечь его внимание, чтобы… Чтобы что, Пух не знал.
— Пух, не тупи! — проорал из коридора Крюгер. — Сюда иди.
Что Аркаша и сделал.
3
На пути из школы Крюгера по обыкновению раздирала хаотичная энергия — он носился кругами вокруг Пуха, гримасничал, распинывал кучи опавших листьев и размахивал своим коричневым «дипломатом». Южное солнце отбрасывало зайчики от его очков.
— Короче, Пухан, понял, этот пацан, ты его не знаешь, с Батайска, так вот, короче, у него, ну, как у него — у его родаков, есть видак. Не параша там какая-нибудь, как «Электроника ВМ-12», а, понял, реальная тема, японский видак, «Funai». И, короче, понял, он меня позвал в гости, и…
— Как, ты говоришь, его зовут? — спросил Аркаша.
— Кого?!
— Друга твоего.
— А. Э-э-э… Алёша! Алёша его зовут, но это без разницы, понял, ты по ходу его не знаешь всё равно. Короче, прихожу я к нему домой, а он такой — выбирай любую кассету, сейчас видик смотреть будем. А у него там, короче, огромный, не знаю как сказать, шкаф, не шкаф, такой стеллаж, и там одни кассеты! И мультики, и боевики, и комедии, и где ебутся, — и все на нулячих кассетах. Там, короче, все кассеты у него есть, вообще все, понял.
— Витя, по-моему, ты преувеличиваешь, — аккуратно заметил Пух. — Не может у человека быть вообще всех видеокассет.
Крюгер, разумеется, моментально взвился.
— Да ты погнал?! Когда я тебе гнал?!
— Ну, ты не врешь на самом деле, просто иногда, ну, фантазируешь.
— Ой, да пошел ты в сраку, — бешено заблестел очками Крюгер. — Ничего тебе не расскажу больше, понял.
Он громко плюнул Пуху под ноги, развернулся и быстро зашагал вперед, не оглядываясь. Привычный к таким вещам Аркаша вздохнул и неспешно пошел следом. Через несколько секунд Крюгер оглянулся и заорал:
— У него даже «Звездные войны» есть, понял! Все серии! С первой по пятнадцатую! Я их все видел, понял! Охеренные!
Пух молча улыбнулся. Его друг проорал что-то еще, рванул вперед, скрылся за углом, что у винно-водочного магазина, потом как ни в чем не бывало вырулил из-за этого же угла и неспешно поравнялся с Аркашей. Он вел себя так, словно не кричал на всю улицу несколько секунд назад.
— Короче, этот новенький, по ходу, задрот.
— Витя, он давно уже не новенький, его к нам перевели, по-моему, больше года назад.
— Да похрен, новенький всегда новенький.
Пух, не согласный с такой логикой, поморщился и инстиктивно покосился в сторону арки Немецкого дома — они проходили мимо ареала обитания Сиси. В арке и вокруг нее, впрочем, никого не было.
— И никакой он, кстати, не задрот, — продолжил Аркаша. — Он просто, ну, другой.
— То есть задрот, — заключил Крюгер уже снова спокойным голосом. — Ой, ладно, проехали. Слушай, Пуханыч, я у тебя отвисну на пару часов?
Аркаша сразу всё понял.
— Что, опять?..
Крюгер, явно не настроенный вдаваться в подробности, мрачно кивнул и добавил:
— Только телевизор у тебя, понял, говно, а «Денди» вообще нет, как вы так живете вообще?
— У меня зато книг много!
— Книги твои тоже скучное говно! Но мы можем в точки поиграть, или, если будешь хорошо себя вести, расскажу тебе про «Звездные войны», там, короче, в последних сериях такое!..
Пух помотал головой. Они остановились на перекрестке Буденновского и улицы со смешным названием Черепахина.
— Витя, я бы с удовольствием, но у меня там, ну, семейные дела, так что… Может, через час-полтора… Ты заходи, я всегда рад…
— Задрот, — констатировал Крюгер. — Ладно, короче, завтра в школе увидимся.
Разом растерявший всю свою энергию Витя побрел по улице Черепахина, на которой он жил.
— Точно всё нормально? — крикнул вслед Пух.
Крюгер молча отмахнулся, подождал, пока Аркаша скроется из виду, после чего развернулся и пошел обратно в сторону школы.
4
Пуху с Крюгером достаточно было пройти пару сотен метров по Буденновскому проспекту, чтобы попасть из школы домой; маршрут Новенького был гораздо более сложным — чтобы не сказать опасным.
Он жил в Новом поселении; эту часть города в Ростове называли «Нахаловка», «Шанхай» или просто «ебеня». Всего в нескольких кварталах от центра располагался лабиринт кривых улочек, покосившихся заборов и самовольной застройки; здесь пахло собачьим (и человечьим) говном, жареным мясом и горелой листвой; здесь даже среди бела дня легко можно было лишиться здоровья, чести или жизни — или всего сразу. На Нахаловке бок о бок жили нищие и кооператоры-миллионеры — ни первым, ни вторым не нужны были лишние вопросы от милиции и конкурентов. Здесь варили джинсы, чтобы они стали мягче и покрылись модными разводами, и разливали палёнку; сюда легко было войти и намного сложнее выйти; здесь даже милиция опасалась появляться после захода солнца. Фавелы посреди города, где никто не знал слова «фавелы».
Степа свернул с Буденновского за обувной фабрикой, прошел два квартала по улице Текучева и нырнул в неприметный проулок под сень желтых тополей. Он давно уже научился навигации в дебрях Шанхая: за этим забором нужно было свернуть налево, потом пересечь пыльный безлюдный переулок, потом срезать через чей-то двор, постаравшись при этом не разбудить ротвейлера со взглядом убийцы, потом…
Двое жилистых мужчин в спортивных штанах, майках-алкоголичках и тюремных татуировках проводили его взглядами ротвейлеров.
— Это че за хуй? — спросил один, затягиваясь сигаретой «Петр I». По укоренившейся привычке он держал курево внутри сложенной лодочкой ладони:
