Подъезд - Олег Анатольевич Рудковский
Какая-то дьявольская сила приспособила Паука к обитанию в подъездах. Я кожей чувствовал, что пока я тащусь наверх, Паук начинает свой стремительный спуск ко мне навстречу. С правой стороны тела его лапы снабжены цепкими, мохнатыми пальцами, чтобы он мог хвататься за перила. С левой — присосками. Это чтобы не соскользнуть со стены. И еще у него есть зубы. Он вонзает их в горло и пьет кровь. Пиковая Дама ни за что не сунет свой алкашницкий нос в наш подъезд: у них с Пауком стародавнее соглашение. У Пиковой Дамы свои подъезды, у Паука — свои.
Вспыхнул свет, и я увидел его.
Проносясь мимо второго этажа, еще до того, как я пулей вылетел на улицу, перепугав до родовых схваток всех своих друзей, я понял, что произошло. Кто-то, какой-то хренов полуночник, открыл дверь квартиры, чтобы выйти в подъезд. Из прихожей свет клином врезался в темноту и ударил по моим мозгам, здорово сбив с толку. Но это понимание не смогло меня затормозить. Я выскочил из дверей подъезда, вопя благим матом на всю улицу. Вероятно, тогда я тоже переполошил мирных жителей, стаскивающих с ног тапочки и проверяющих будильники, но до сегодняшнего дня как-то об этом не задумывался. Передо мной стояла задача гораздо сложнее: убедить себя в том, что все случившееся — плод моего испуга.
Я преуспел в этом деле. Своим друзьям я ничего не стал рассказывать, они сочли, что я просто «перессался», и, как я сейчас понимаю, это мне здорово помогло в моих логических приемах. Иначе непременно нашлась бы парочка свидетелей, слыхавшая про Паука (вот и тетя Лена говорила!), и это превратило бы меня, в конце концов, в боязливого параноика. Я списал все на нервное перенапряжение. Свет мог действительно исходить из внезапно распахнутой двери (нет, ну кому приспичило вылезти именно в тот момент, хотелось бы знать?!) Смытые образы — результат моего головокружительного, полного безоглядной паники, бегства: в таком состоянии и от своей тени ринешься, не то что от чужой.
Хуже обстояло с самим Пауком. Я почти убедил себя в том, что Паук и был тенью того самого говнюка, открывающего двери когда не надо. Мое раздувшееся воображение превратило эту тень в какую-то немыслимую страхолюдину. Но что по-настоящему не давало мне покоя: почему я видел Паука, находясь на площадке ниже той, где по моим предположениям открылась дверь. Я проверял два раза: ну не мог я оттуда видеть ничью тень! Я болел этим вопросом целый год, пока, наконец, родители не купили собаку, и после этого мне уже не страшны были никакие «посвящения».
Однако то, что я так и не смог придумать тогда логическое обоснование странной тени Паука, нашло отражение через много-много лет, — в тот миг, когда я зажег спичку.
3
— Хто это? Хто это? Хто это?
Это уже после того, как я заткнулся. «Черт возьми, — отрешенно подумал я, и это было моей первой худо-бедно связной мыслью. — Ну почему было нужно вылезти именно тебе?»
Я поспешно загасил спичку, но это уже ничего не меняло: соседка с четвертого этажа включила свет в своей прихожей, после чего увидела то, с чем двумя минутами раньше столкнулся я.
Она закричала: ииииииии. Тоненько и пискливо, как мышка, которой капкан отхватил хвост по самую задницу. А я подумал о сигаретах. Где-то у меня оставались сигареты, если я не скормил их все той девице, что чуть не удостоилась почета быть облеванной мной самим.
— Ииииииии, — пищала женщина. Затем писк резко оборвался, и я услышал звук, который мог означать только одно: моя соседка снизу бацнулась в обморок. Я глубоко вздохнул и от всей души попросил Бога ниспослать ей смерть. Много позже я с удивлением обнаружил, что впервые Бог каким-то чудесным образом услышал мои молитвы.
Заскрежетали еще засовы. Пока кто-то слева громыхал своими амбарными замками, я отыскал сигареты. В пачке обнаружился десяток, и мне это пришлось по душе. Я думал, что в течение следующих пятнадцати минут они все мне понадобятся. Ужас постепенно сползал с моего естества, сопровождая процедуру противными ощущениями, как после долгого сидения в одной позе. Если бы я не был пьян, я бы не устоял на ногах. А так мне удалось даже сохранить, как мне показалось, способность соображать, невзирая на молотьбу, в которой зашлись мои руки.
Человече бряцал и бряцал снаряжением, словно он там подкатывал к двери пушку. Кажется, эта квартира дяди Федора с женой, шестидесятилетних пердунов. Интересно взглянуть на их реакцию.
Закурив, я не мог не посмотреть туда снова. Свет из открытой квартиры, порог которой преграждало неподвижное тело тети Кати, не шел ни в какое сравнение с расплывчатым пламенем спички и делал картину различимее. Немудрено, что я подумал, будто некий гигантский паук навис надо мной, намереваясь проглотить меня заживо со всеми потрохами. Парень был просто вывернут наизнанку. Вроде бы недавно ему стукнуло шестнадцать; я иногда сталкивался с ним в подъезде, и он непременно протягивал мне руку для рукопожатия, точно старому корешу. Теперь эти самые руки неестественно вывернулись под разными углами. Я не мог различить, чем они привязаны к верхним перилам, какими-то веревками. Ноги не далеко ушли от рук. Правая нога, перегнутая в колене (скорей всего, сломана, и не один раз, мелькнуло у меня), тянулась к тем перилам, которых я собирался было коснуться, если бы не этот архангельский призыв про спички. Левая нога представляла из себя вообще непонятно что.
На шее паренька крепилась удавка. Я и принял его за паука только благодаря этим зубам, впившимся в распухший, синюшный язык. А еще из-за выпученных донельзя глаз. Я не сразу его узнал даже после того, как понял, что никакой это не паук и никто не собирается сегодня пожирать меня, исправляя прокол двадцатилетней давности. Парня звали Витькой… или Митькой, что-то приближенно к этому. Он жил через два дома от нас, но сюда наведывался чаще, чем можно было ожидать от радетельного внучка, — в гости к бабуле, чтобы вытрясти из нее десятку-другую на пивко или курево. Сейчас сердобольная бабонька валялась замертво в двух метрах от него, на пороге своей квартиры.
Деду Федору удалось разоружить дверь. У них имелся
