Джеффри Хадсон - Экстренный случай
В тот вечер я вернулся домой в собачьем настроении. Я ненавидел ее: ненавидел за то, что она вторглась в мою только что начавшуюся практику, за то, что хотела нарушить мои стройные планы на будущее. Я прекрасно представлял себе, как она входит в какую-то вонючую каморку, где ее ждет наглый тип, который выскоблит ее, а может, и умудрится отправить на тот свет. Я думал о своей жене и нашем годовалом ребенке. Я вспоминал обо всех дилетантских абортах, последствия которых мне приходилось наблюдать стажером, когда женщины появлялись у нас в три часа ночи, истекая кровью. В результате я пришел к выводу, что закон несправедлив. Что поскольку врач может иногда решать вопросы жизни в обстоятельствах довольно сомнительных, то тут уж ему сам Бог велит. Наутро я отправился к Сандерсону. Я знал, что он на многое смотрит довольно либерально. Я рассказал ему, как обстоит дело, и объяснил, что хотел бы сделать «дв». Он сказал, что устроит так, чтобы гистологическое исследование, попало к нему, и сдержал обещание. С того все и пошло.
— И с тех пор ты стал заниматься абортами?
— Да… — сказал Арт. — В тех случаях, когда считаю, что они оправданны.
— Арт, — сказал я, — это операция криминальная.
— Вот уж не думал, что ты так уважаешь закон, — улыбнулся он.
Он намекал на мою биографию. После колледжа я поступил на юридический факультет, но меня хватило всего на полтора года. Потом я решил, что юриспруденция не по мне, и ушел оттуда, чтобы испробовать свои силы в медицине. В промежутке отслужил какое-то время в армии…
— Уважаю, не уважаю, — это мое дело, — сказал я. — А вот если тебя накроют, тебя упекут в тюрьму и лишат практики? Сам знаешь.
— Я убежден, — сказал он, — что поступаю правильно. Кто решился на аборт, так или иначе своего добивается. Богатые едут в Японию или Пуэрто-Рико, бедные идут к бывшему санитару морской пехоты.
Судя по выражению его лица, говорил он совершенно искренне. А со временем мне и самому пришлось столкнуться со случаями, где аборт был единственным гуманным исходом. Арт делал их. Я же присоединился к Сандерсону, заметая следы в патолаборатории.
Ясно, что сохранять все в полной тайне мы не могли. Многие молодые врачи знали, чем занимается Арт, и в большинстве своем были с ним целиком согласны, потому что он оперировал с большим разбором. Большинство из них пошли бы по его стопам, если бы у них хватило на это смелости.
Иные не. были согласны с Артом и не доносили на него только из боязни: дрянь, вроде Глука и Уиппля, чьи религиозные убеждения исключали сострадание и здравый смысл. Долгое время эти глуки и уиппли тревожили меня. Потом я стал игнорировать их злобные многозначительные взгляды, отворачивался от их постных ханжеских физиономий. Может, это было ошибкой.
Потому что если теперь Арт попался и если его голова полетит, то полетит и голова Сандерсона. И моя тоже.
3
Когда несколько лет назад я служил в армии, меня сунули в военную полицию в Токио, и я многое оттуда вынес. Военный патруль был самой ненавистной публикой в Токио в тот период — последний период оккупации. В глазах японцев мы в своих формах и белых шлемах были конечным напоминанием о навязшем у всех в зубах оккупационном режиме. Для хвативших саке — или виски, если им позволяли финансы. — американцев, шатающихся по Гинзе, мы являлись олицетворением всех запретов и обид, которыми изобилует суровая жизнь солдата. Поэтому мы вызывали острую неприязнь у каждого встречного.
Конечно, мы были вооружены. Помню, когда нам впервые вручили пистолеты, некий темпераментный капитан сказал:
— Оружие вам выдано, а теперь вот вам мой совет— никогда пистолетами не пользуйтесь. А то застрелите какого-нибудь пьяного буяна! — пусть даже в порядке самозащиты, а потом вдруг выяснится, что его дядюшка конгрессмен или генерал. Держите оружие на виду, но в кобуре. Точка.
Одним словом, нам было приказано брать всех и все на пушку. Мы научились этому. Все полицейские в конце концов постигают сию науку.
Я вспомнил об этом, стоя перед угрюмым сержантом полиции в участке на Чарлз-стрит. Он взглянул на меня снизу вверх с таким видом, будто с радостью проломил бы мне череп:
— Ну, что у вас?
— Мне нужно видеть доктора Ли.
— Что. влип ваш китаеза? Ай-ай-ай.
— Мне нужно его видеть, — повторил я.
— Не положено! — Он стал рыться в наваленных на столе бумагах, всем своим видом показывая, что разговаривать нам больше не о чем.
— Может, вы потрудитесь объяснить — почему?
— Нет, — сказал он. — Не потружусь.
Я вынул записную книжку и ручку:
— Я бы хотел знать номер вашего значка.
— Проваливайте-ка лучше! К нему нельзя.
— По закону вы обязаны назвать свой номер по первому требованию. — Я внимательно посмотрел на его рубашку и сделал вид, что записываю номер. Затем направился к двери.
— Куда это вы? — небрежно спросил он.
— Телефонная будка рядом.
— Ну так что?
— Какая жалость! Наверняка ваша жена поработала не один час, чтобы пришить эти нашивки вам на рукав. А срежут их в один момент. Бритвой, так что даже форму не попортят…
Он тяжело поднялся со стула.
— Вы тут, собственно, по какому делу?
— Мне нужно видеть доктора Ли!
— Вы что, его адвокат?
— Угадали.
— Так с того бы и начали. — Он достал связку ключей. — Пошли! — Сказано это было с улыбкой, но глаза его оставались враждебными. — Вы не можете ставить мне в вину излишнюю бдительность. В конце концов, убийство есть убийство.
Арт сидел в весьма приличной камере. Она была опрятна, в ней не очень воняло. Вообще тюремные камеры в Бостоне одни из лучших в Америке.
Арт сидел на койке, уставившись на зажатую в пальцах сигарету.
— Джон!
— У вас в распоряжении десять минут, — сказал сержант, запер за мной дверь и стал по ту сторону, прислонившись к решетке.
— Спасибо, — сказал я. — Теперь вы можете идти.
Сержант бросил на меня злобный взгляд и медленно пошел прочь, побрякивая ключами.
Когда мы остались одни, я спросил Арта:
— Ты как, ничего?
— Да ничего как будто.
Арт мал, ростом и подтянут, всегда изящно одет. Родом он из Сан-Франциско, из большой семьи, где почти все юристы или медики. Внешность у него не чисто китайская: кожа скорее оливкового цвета, чем желтого, разрез глаз европейский и волосы каштановые.
Сейчас Арт был бледен и напряжен. Он поднялся и зашагал по камере.
— Спасибо, что пришел.
— На случай, если тебя спросят, запомни, что я представитель твоего адвоката. Как таковой я проник сюда. — Я вынул свою записную книжку. — Ты уже сообщил своему адвокату?
— Нет еще. Никак не могу собраться с мыслями. Все это так нелепо…
— Как фамилия твоего адвоката?
Он назвал фамилию, и я записал ее. Адвокат оказался известный. Наверное, Арт в свое время рассудил, что когда-нибудь ему понадобится защитник.
— Я позвоню ему, как только выйду отсюда, — сказал я, — А теперь говори, что произошло.
— Меня арестовали, — сказал Арт. — За убийство.
— Это я понял. Почему ты позвал меня?
— Ты же учился на юридическом.
Всего год. И это было десять лет назад.
— Джон, — сказал он. — Это и медицинская проблема и юридическая. Одновременно. И мне нужна твоя помощь. Джон, я невиновен, клянусь тебе! Я к ней даже не притронулся.
— Сядь! И расскажи все по порядку.
— Меня арестовали дома, сегодня утром, около семи. Привезли сюда и начали допрашивать. Сперва сказали, что это формальность. Затем начали угрожать.
— Сколько их было?
— Сперва двое. Потом трое.
— Они обращались с тобой плохо? Слепили лампами?
— Нет. Ничего такого не было.
— Тебе сказали, что ты можешь пригласить адвоката?
— Да. Но это позднее. Когда мне разъяснили права, предоставляемые конституцией, — он улыбнулся своей печальной циничной улыбкой. — Видишь ли, сперва это называлось просто формальностью, поэтому мне и в голову не пришло звать адвоката. Я же ничего дурного не сделал. Они разговаривали со мной целый час, прежде чем вообще упомянули эту девицу.
— Какую девицу?
— Карен Рендал. Да, дочь Дж. Д. Рендала.
— Господи!
— Вначале меня спросили, что я знаю о ней и была ли она когда-нибудь моей пациенткой? И тому подобное. Я ответил, что она приходила ко мне с неделю назад посоветоваться. Основная жалоба — отсутствие месячных.
— В течение какого периода?
— Четыре месяца.
— Ты нм сказал, в течение какого?
— Нет. они не спрашивали.
— Это хорошо, — сказал я.
— Они хотели знать другие подробности. Например, жаловалась ли она на что-нибудь еще? Как держалась? Я не стал на это отвечать. Я заявил, что пациентка говорила со мной конфиденциально. Тогда они начали с другого конца: пожелали узнать, где я был вчера вечером. Я ответил им, что сначала делал вечерний обход в больнице, а потом пошел пройтись в парк. Они спросили, возвращался ли я после прогулки в свой кабинет. Я ответил, что не возвращался. Встретил ли я кого-нибудь в парке в тот вечер? Я сказал, что не помню, во всяком случае, никого из знакомых. — Арт глубоко затянулся сигаретой, руки его дрожали. — Тут они взялись за меня вплотную; уверен ли я, что не возвращался в свой кабинет? А что я делал после вечернего обхода? Уверен ли я, что не видел Карен с прошлой недели? Я не понимал, куда они гнут.
