Виктор Точинов - Темные игры полуночи

В неверном свете фонарей двигался один из его постоянных клиентов, держа на плече связку погнутых и искореженных алюминиевых труб. Двигался не к запертому вагончику – к подземному переходу под железнодорожной веткой (там, в двух сотнях метров, за путями, начиналась территория другого района города). И совсем нетрудно было догадаться о завершающей его незамысловатую траекторию точке – шел он к Филе, к кому же еще…

Почти четыре года Славик был в этих местах монополистом и совсем отвык от здоровой конкуренции. Нет, конечно, открывались в округе и другие точки, но как-то так получалось, что довольно быстро прекращали свою деятельность.

Например, ребята с автостанции, (маленькой, открывшейся пару лет назад совсем рядом) тоже решившие было примазаться к доходному бизнесу, и даже получившие на это разрешение от кого следует – с удивлением обнаружили, что народ к ним просто не идет. Они были чужие – а Славик свой, знавший все и всех – знавший, кому можно смело выдать в тяжко-похмельный день аванс под будущие поставки металла; кто ценит больше всего вежливое обращение по имени-отчеству, не слишком глядя при этом на весы; а кто наоборот – никогда не придет вновь к обсчитавшему его хотя бы на рубль…

Ребята из техобслуживания поразмыслили и мудро решили заниматься своим прямым делом.

Были и другие, молодые и хваткие, пытавшиеся поднять закупочные цены, переманив таким образом клиентуру – их ларек пылал долго и весело, разбрасывая во все стороны снопы ярко-желтых искр. Но эти плохо разобрались, кто в районе главный, и заплатили за право на промысел совсем не тем людям…

Так все и шло, пока не появился Филя. Филя – это не имя, не сокращение от Филиппа или Филимона. Филя – старое школьное прозвище, от фамилии Филинов. Когда-то, теперь уже довольно давно (незаметно, год за годом – а вот и отпраздновали в прошлом июне двадцатилетие выпуска) они учились со Славиком в одном классе. Но друзьями отнюдь не были, скорее совсем наоборот.

И Славик подозревал, очень сильно подозревал, что именно эта давняя глухая вражда, перераставшая порой в жестокие подростковые драки, и не забытая (по крайней мере Славиком) – сыграла не последнюю роль в решении Фили влезть в его бизнес. Может и не первую роль, но и не последнюю, это точно.

Свою лавочку Филя открыл метрах в четырехстах, не больше, если смотреть по прямой. Но – за путями железки, в другом районе. А там все решали другие люди. Нельзя сказать, что Славик ничего не сделал – он тут же сообщил курирующему его точку бригадиру, что доходы и, следовательно, отчисления, упадут резко и скоро – рядом объявился нечистый на руку конкурент, безбожно поднявший расценки… Клеветой это не было, Филя действительно работал поначалу практически по нулям, может даже себе в убыток – надеясь отправить одним ударом Славика в нокаут…

Кончилось все обыденно: крутые парни из двух районов потолковали и решили, что солнце большое и места под ним хватит всем – не надо только борзеть и строить друг другу подлянки – а потому цены надлежит держать одинаковые и повышать одновременно.

Бывшие одноклассники скрепили третейское решение рукопожатием, криво улыбаясь и глядя в сторону – и теперь сидели каждый на своей стороне границы, поминутно ожидая какой-нибудь пакости от соперника и исподволь, без явного нарушения конвенции, переманивая разными хитрыми приемами клиентуру…

Знание контингента не помогало так, как в исторической борьбе с автостанцией – Филя был местный и тоже знал всех, ничуть не хуже Славика. В те времена, когда Славик занимался макулатурой и макулатурными книжками – его нынешний соперник сидел «на хрустале», делая карьеру в пункте приема стелотары.

И вот теперь этот гаденыш Филя наверняка придумал что-то хитрое и гнусное с алюминием…

Раздумывая, какую очередную каверзу мог изобрести паразит Филя, Славик чуть не забыл про торчащую из багажника штуку – вернулся от двери подъезда, достал пентаграмму, запер багажник и кряхтя взвалил приобретение на плечо…

Скажу Светке, что антикварная вещь… что это… ну-у… рама для модернового зеркала, вот это что… она, дура, любит всякие прибамбасы такие…

Но объясняться в дверях с супругой не пришлось, она увлеченно смотрела какой-то свой сериал (по его мнению, необычайно гадостный). Славик недоуменно глянул на часы и аж присвистнул от удивления.

Вот это да! Накрылось «Поле чудес»… Где же я умудрился потерять целый час, неужели так долго возился со штукой…

И он пронес пентаграмму в дальнюю комнату, считавшуюся, довольно условно конечно, «его». Осторожно положил на ковер, решив пристроить куда-нибудь после ужина, чтоб не мозолила глаза и не попадала под ноги.

За одиноким ужином он опять размышлял о кознях конкурента; потом поплелся к телевизору – сериал, к счастью, вроде заканчивался; потом набежали отпрыски со своими наиважнейшими проблемами – Светка, лежа на диване перед телевизором, только ехидно на него поглядывала: мол, я целый день занималась твоими детьми, давай и ты поисполняй родительские обязанности…

Короче говоря, про хреновину Славик вспомнил только отправившись спать в свою комнату (уже пять лет, после рождения Лешки, у них были разные спальни и ночные визиты Светки становились все реже; впрочем, ни ее, ни его этот факт ничуть не расстраивал).

Пентаграмма лежала, раскинувшись на ковре во всю ширь, и Славику показалось, что блестит она сильнее, чем раньше. Но это, скорее всего, был лишь эффект освещения, люстра светила куда как ярче, чем тусклая лампочка без абажура в вагончике. И вдруг он вспомнил, где и когда он видел точно такую пентаграмму – воспоминание всплыло именно сейчас, когда она лежала горизонтально и под ногами.

Ну точно, так и есть… Тот же размер, только та была деревянная… И форма точно та же… правильный пятиугольник… Абсолютно правильный… Симметричный…

Это случилось в Баболовском парке – в самом удаленном, заросшем и заброшенном из царскосельских парков. После разрушившей тут все до основания войны в первую очередь восстановили известные на весь мир дворцовые ансамбли и, соответственно, окружавшие их парки. А Баболовский дворец до сих пор лежал в руинах и парк – огромный, в две с лишним сотни гектаров, – постепенно превращался просто в дикий лес. Ну, может, в лесопарк – в лес, пересеченный геометрически правильными линиями дорожек… Причем дальняя, примыкавшая к дачному поселку Александровская, часть парка была самой дикой и заросшей. А в поселке отдыхали каждое лето дети Славика от первого брака.

Они и вытащили в один прекрасный августовский день приехавшего к ним Славика в парк за грибами. Грибов он не нашел, да и вообще не слишком любил это занятие. Зато обнаружил очень любопытное местечко.

На крохотной укромной полянке был выложен из ровненьких березовых, с руку толщиной, полешек точно такой пятиугольник. Рядом остатки небольшого костерка. Но самое интересное было в самом центре пентагонона – там лежала небольшая, с куклу Барби, фигурка. Из розового воска? стеарина? – Славик не слишком знал, чем они различаются. Фигурка была грубо вылепленная, черты лица схематичные. Но мужская, в этом не было никаких сомнений – первичный признак гордо целился в проплывающие по небу игриво-белые облачка.

Вот так, – подумал Славик, – вот так оно и бывает… Выходишь воскресным днем поискать грибов с чадами и находишь неизвестно что… Кто-то ведь сидел тут ночью – а зачем иначе костер? – и занимался самой натуральной черной магией… Наверняка в полночь, самое подходящее время для таких темных игр… Но кто?.. Подростки, ворожащие над фигуркой нелюбимого учителя?… Глупые, начитавшиеся дурных книжек детишки, для которых это просто очередная веселая хохма?… Или кто-то, знающий что он делает и верящий в действенность всего этого?

А может, он подумал совсем и не это – за полгода мысли, пришедшие в тот момент в голову, изрядно подзабылись. Но Славик прекрасно помнил ощущение брезгливого неприятия, охватившее его немного спустя, когда он подошел еще ближе, к самой границе пятиугольника и пригляделся к фигурке.

Нет, не так. Сначала он просто удивился, а секунду спустя инстинктивно протянул руку – взять, вытащить из фигурки крохотный клинок – зачем? Алешке? нет уж, спаси и сохрани от таких подарочков… И только потом, осознав до конца, что увидел, отдернул руку и отшатнулся сам.

Клинков было три. Не иглы, не гвозди – именно клинки, аккуратно и тщательно сделанные копии то ли мечей, то ли кинжалов, то ли еще какого колющего оружия – лезвия были почти не видны, исчезая чуть не по самую рукоять в фигурке. Один лилипутский меч был воткнут в сердце восковой жертвы; другой, насколько Славик понимал в анатомии, – в печень; а третий, вбитый глубже других, подрубал основание мужского органа… Именно при виде третьего клинка у него впервые мелькнуло чувство, которое как его не называй: отвращение, омерзение, брезгливое негодование – имело в основании своем самый обычный липкий страх…